— Я знаю, где Ботинки, он снова пьет на верхней галерее.

— Но одет не во все белое. Я видел тебя там. Ты выглядела как привидение.

— Вероятно, во всем мире причиной половины историй про привидения является какая-нибудь женщина, бегающая вокруг дома в своей ночной рубашке и боящаяся сознаться в чем-нибудь подобном.

— Возможно, — согласился он. — Однако я искал не уединения, а покоя и тишины.

— Тогда я не буду шуметь или, по крайней мере, не задержу тебя. Просто я увидела тебя здесь и вспомнила, что так и не поблагодарила за то, что ты сегодня сделал.

— Я бы и не хотел этого.

— Знаю. Не буду на этом останавливаться, но я благодарна тебе. Я люблю жизнь, а меня могли убить.

— Поскольку я чувствовал, что это вызвало бы значительное ухудшение жизни здесь, и мне этого не хотелось бы.

— Хорошо, я рада, что все уладилось, — проговорила она.

Он ждал, что она продолжит, надеясь, что она скажет что-нибудь о причинах нападения и доверит ему свои страхи, мысли и подозрения. Когда она этого не сделала, в нем пробудилась злость.

— Ты не думаешь, что я обязан знать, в чем все-таки дело?

— А почему ты думаешь, что я знаю? — тихо ответила Рива.

— Я кое-что понимаю в тайнах, я хранил их достаточно.

Ему показалось, что она послала ему в темноте пламенный взгляд. В голосе ее прозвучали интригующие нотки, когда она проговорила:

— И у тебя их много?

— Когда я был маленьким, я привык приходить сюда. Будда был моим другом. Я обо всем ему рассказывал. Мать находила это остроумным, отец трусливым и считал, что я слишком витаю в облаках. Мне было лет восемь-девять, не намного больше, чем Пьетро.

— А я и не предполагала, что Будда может многое рассказать.

— Нет, но он никогда никому ничего не передает, не бывает шокирован и не брюзжит.

— Да, с людьми такое бывает нечасто.

— Верно. Вот почему я все еще прихожу на встречу с ним.

— Он очень стар и, вероятно, многое слышал и повидал за свой век.

Она говорила почти наобум, словно ее мысли были заняты совсем другим. Он сочувствовал ей. Ветер доносил до него ее запах, состоящий из свежевыстиранного хлопка, нежных духов и ее собственного возбуждающего женского аромата.

— Да уж, наверное.

— Я могла бы кое-что сказать ему.

— Правда? — Это было как раз то, чего он хотел, но когда она была так близко, ее доверие не казалось завоеванным.

— Собственно, это не мой секрет, а рассказанный мне Космо.

У Ноэля сдвинулись брови. Ему хотелось видеть ее лицо, но даже в темноте она смотрела в другую сторону.

— И что же это?

— Он сказал, что солгал тебе, уверяя, что я поощряла тебя на этом острове, чтобы поссорить тебя с ним, разлучить вас и самой стать хозяйкой состояния Столетов.

— Да, он говорил мне об этом.

— А ты знаешь, что он уверял меня, будто ты водишь меня за нос, пытаясь поссорить меня с ним, чтобы избавиться от меня?

— Отец был умным, иногда даже слишком. Он тоже боялся потерять тебя.

— Это неправда. Все неправда.

— Я знаю.

— Перед смертью он признался мне также в том, как он поступил с тобой.

— Ему не надо было говорить мне об этом, я всегда это знал. Нужно время, чтобы понять, почему он сказал это.

— Значит, ты ушел ни за что?

— Нет, — четко проговорил он, — это не совсем так.

Она резко повернулась к нему, и вспышка молнии осветила ее бледное, полное боли, лицо.

— Я не хотела отнимать у твоего отца твое место, я лишь хотела разделить его. Я не хотела украсть твое положение в «Столет корпорейшн» или основаться здесь, в Бон Ви. Все досталось мне по заочному решению суда из-за твоего отсутствия.

— А что бы изменилось, если бы я остался?

Наступило минутное молчание, полное невысказанных мыслей. Наконец она произнесла:

— Не знаю, но не все было бы так плохо эти годы.

— Нет, могло быть еще хуже. То, что случилось с нами в тот вечер, могло случиться снова. Отец был бы вынужден терпеть, и это убило бы его. Он обожал тебя. Ты была его скромной молоденькой невестой, которая принесла ему юность, и надежду, и нечто большее, чего я никогда не понимал вполне, но что было чем-то вроде тайного греха. Он был очарован тобой. Я не уверен, что он смог бы жить без тебя.

— Но ты ведь смог?

Он открыл было рот, но не нашел слов. Помолчав, он задумчиво проговорил:

— Ты помнишь тот сарай и как в нем протекала крыша? Было почти как сегодня, с громом, молнией и ветром.

— Тогда было не совсем так, — натянуто проговорила Рива и отошла от него. — Во-первых, был вечер, а не ночь. Во-вторых, мы могли видеть волны на море, а не рябь на прудике.

— Но ты должна признать, что там была вода и жалкое убежище.

— Это был сарай с бамбуковыми стенами и жестяной крышей, а не храм из камня, и пахло там инсектицидами и бензином.

— Если слушать, то можно услышать шелест пальм вокруг пруда, как те, что были на острове. — Ноэль остановился, коснувшись ее плеча. Ветер хлопал подолом ее легкого платья, прижимая его к ее ногам мягким движением.

— Там они были выше и гуще, — возразила она.

— Была буря.

— Она почти утопила нас, чуть не смыла, вместо того чтобы удержать.

— Мы поссорились.

— Но мы не поссорились сейчас.

— Нет? Мне кажется, мы не ладили более двадцати лет, постоянно молча ссорясь.

— Я тогда была замужем, — тихо напомнила Рива.

— А теперь нет, такую разницу я допускаю.

Она взглянула на него.

— Единственное, что осталось почти таким же, это мы двое. Но и мы изменились, стали старше и опытнее, менее податливы чувствам, которых не понимаем и не умеем контролировать.

— Возможно, но ты не можешь отрицать, что все помнишь.

— Нет и никогда не отрицала, — проговорила она уверенно, хотя и дрожащим голосом.

— В таком случае ты уверена, что мы так уж изменились, — прошептал Ноэль, нагибаясь, чтобы коснуться ее губ своими.

Она не сопротивлялась. В этом была какая-то горькая сладость. Она прильнула к нему и обвила шею руками.

Ее уступчивость могла быть вызвана благодарностью, а может, и просто жалостью, но ему было все равно. Ощутив нежную внутреннюю поверхность рта и почувствовав теплоту ее тела, он задержал дыхание. Сквозь закрытые глаза он увидел вспышку молнии и расслышал гром своего сердцебиения. Ветер развевал ее волосы, и они касались его лица шелковистой лаской, а нежный соблазнительный запах духов, который был ее частью, ударял ему в голову.

Он хотел ее, Боже, как он хотел ее! Но не на песчаном полу, как тогда, не в сырой и поспешной сумятице, где их мог застать всякий. Он хотел ее в уединении своей комнаты и комфорте своей постели, чтобы изучить мельчайшие детали ее тела и чувств. Он хотел надежности доверия за закрытыми дверями, толстыми стенами и долгой ночью.

Нагнувшись, он подхватил ее на руки и зашагал из храма с невозмутимым Буддой через мост и лужайку к дому. Когда он поднимался на ступеньки нижней галереи, серебряным огнем сверкнула молния, и раскаты грома прозвучали ближе.

Нижняя спальня была справа от холла. Она была переделана после смерти Космо, и все признаки комнаты больного исчезли. Массивная кровать красного дерева и кресла, которые предпочитал Космо, были перенесены в спальню для гостей и заменены гарнитуром розового дерева от старинного ново-орлеанского мебельщика Сейньуре, принадлежавшим матери Ноэля.

Комната слабо освещалась единственной лампой, стоявшей на столике с мраморным верхом около кровати. И все же, когда Ноэль опускал Риву на высокую постель, она протянула руку и выключила свет. Как бы слаб ни был свет, он казался слишком ярок. Но ею двигала не скромность, а скорее ощущение того, что связь ее с этим человеком, то желание, которое возникло между ними, было слишком слабым, чтобы выдержать этот свет. В темноте они могли быть тем, чем были когда-то, а не тем, чем стали теперь.

Кровать чуть сдвинулась, когда на нее опускался Ноэль, чтобы лечь рядом с Ривой. Теплыми, ласкающими пальцами он коснулся нежного овала ее лица. Большим пальцем он гладил ее губы, вызывая дрожь их чувствительных краев. Суставами пальцев он проводил вдоль линии ее скулы и ниже по шее, останавливаясь, чтобы ощутить равномерное пульсирование до ямки на шее. Затем он склонил голову, чтобы прижаться к этому биению губами, скользя одновременно рукой ниже, по груди к изгибу ее талии.

С прерывистым дыханием, прижимаясь лицом к ее шее и укачивая ее в своих объятиях, он хрипловато шептал:

— Сколько раз я мечтал об этом, сколько раз!

Рива чувствовала быстрый ток крови в своих венах и нахлынувшую на нее волну, раскаленную вожделением. Ощущение его тела, плотного, защищающего, сделало ее безрассудной, не заботящейся о последствиях, которые может принести этот момент. В напряжении, которое она ощущала в его мускулах, она чувствовала то огромное усилие и контроль, которыми он сдерживал себя, и ей страстно и настойчиво захотелось избавить его от этого напряжения.

Она скользнула ладонью по его плечу, растирая длинную связку мышц под тонким хлопком рукава, и встретила губами его губы, когда пальцы ее перебирали завитки на его затылке. Она облизала его точеные губы, затем нежно исследовала языком линию, где они сходились, гладкие края его зубов и внутреннюю поверхность рта.

Внутри нее росло желание, становясь сильным и настойчивым. Она придвинулась ближе, сбросила туфли и скользнула холодной ногой по его лодыжке, захватывая ее как крючком, чтобы теснее прижаться к нему. Все было так же прекрасно и удивительно, как тогда. И все-таки что-то было не так, и это «не так» была их зрелость в оценке момента и понимание его редкости.

Ноэль не терял контроля, но скорее оставил его в стороне с тактом и без сожаления. Одновременно он дал волю мягкому нажиму на оборону, которой окружала себя Рива, разрушая ее и снимая одну одежку за другой с нее и с себя.