– Наверное, чтобы удобнее было целоваться, – рассудительно проговорила Минни, которая и сама не слишком-то разбиралась в данном вопросе. – Вообще-то надо об этом у кого-нибудь спросить. Например, написать Аликс, пусть расскажет.

– Аликс! – фыркнула Тира. – Когда еще придет ответ из Лондона! Нужно спросить у… да хоть у мадемуазель Д’Эскаль. Правда, она старая дева, никогда не была замужем и ничего не знает о мужчинах.

– Премного благодарна вам, ваше высочество, за столь высокую оценку моих знаний! – раздался ядовитый голос, прозвучавший, словно гром небесный, и сестры, сбросив одеяло, увидели стоявшую над постелью Эмму Д’Эскаль. Губы у нее были гневно поджаты, лоб нахмурен, а в руке она держала подсвечник. – Извольте немедленно отправиться в постель, мадемуазель Тира, ваше высочество! Что за безобразие? Будьте уверены: я обо всем расскажу королеве, вашей матушке!

– Как хорошо, что ты пришла, Эмма! – обрадовалась Минни. – Садись сюда, – она похлопала по постели, – посвети нам. Я как раз хотела показать Тире одно письмо… Давайте почитаем его вместе. Сегодня Никса написал его своему отцу-императору, и показал мне, и позволил списать. Садитесь скорее, Тира, Эмма, слушайте!

Мадемуазель Д’Эскаль не могла противиться приглашению принцессы и собственному любопытству и села на постель, держа свечу повыше, чтобы лучше было видно. Рядом примостилась Минни и, выхватив из-под подушки смятый листок, с чувством принялась читать:

Dagmar была такая душка! Она больше, чем я ожидал; мы оба были так счастливы. Горячо поцеловались, крепко пожали друг другу руки, и как легко было потом. От души я помолился и просил у Бога благословить доброе начало. Это дело устроили не одни люди, и Бог нас не оставит.

– Какое восхитительное, какое прелестное письмо! – умиленно воскликнула мадемуазель Д’Эскаль. – Как мило с вашей стороны, ваше высочество, что вы удостоили меня чести прочитать его!

– «Dagmar была такая душка!» – протянула Тира. – Я теперь буду звать тебя душкой, хорошо? – И она закатилась смехом. – Душкой Дагмар!

– Перестаньте, Тира! – одернула мадемуазель Д’Эскаль, приступ умиления которой уже миновал. – Теперь вы, Минни, должны написать письмо его величеству императору, своему будущему отцу.

– А я его уже написала, – похвасталась та. – И даже вложила в конверт, в котором посылал свое письмо Никса. Но я могу прочитать вам черновик, хотите?

Единодушное «да» было ей ответом, и Минни выудила из-под подушки еще один листок, столь же измятый, как первый, и принялась читать:

Мои любимые родители! Разрешите мне добавить эти несколько строчек к письму Вашего дорогого сына, моего любимого Никсы, чтобы выразить счастье, которое я испытываю в этот момент оттого, что чувствую себя связанной с Вами столь дорогими для меня узами. Пусть Бог своей добротой поможет мне сделать его таким же счастливым, чего я сама желаю от всего сердца. Подарите и мне немного той любви, которую Вы испытываете к сыну, и Вы сделаете меня тоже счастливой. Преданная Вам Дагмар.

– Прекрасное письмо, – серьезно сказала Тира.

Эмма Д’Эскаль всхлипнула:

– Ах, как трогательно, душевно, сердечно! – И тут же, не переводя духа, сурово вскричала: – А теперь, ваше высочество, мадемуазель Тира, немедленно отправляйтесь в постель, а вы сейчас же засыпайте, Минни, или, клянусь, я немедленно отправлюсь к вашей матушке, ее величеству, и доложу о том, что вытворяют будущая русская императрица и ее сестра!


– Нет, господа, воля ваша, а я не могу! Решительно не могу!

Мари Мещерская, по своему обыкновению грассируя и произнося в нос «н» и «м», попыталась соскочить с помоста, на который ее только что поставили. Мари была в белой тоге, глаза у нее по роли должны были быть завязаны, однако она сдвинула повязку на лоб и высоко подобрала тогу, чтобы не споткнуться. И все же покачнулась, принялась беспомощно хвататься за воздух свободной рукой…

– Осторожнее! – крикнул Саша и бросился к ней.

Молодой граф Сергей Шереметев, друг детства великого князя, ныне корнет Кавалергардского полка, поспел раньше и принял Мари на руки прежде, чем она свалилась с помоста. Илларион Воронцов-Дашков, ближайший друг Саши, чуть нахмурился и качнул головой. Мари немедленно приняла испуганный вид, с тревогой оглянулась на великого князя, но Шереметев поспешно поставил ее на ноги и угрюмо произнес:

– Надо вам быть осторожнее, Мария Элимовна.

Исподтишка он заметил выражение обиды, скользнувшее по открытому лицу Александра Александровича, который никогда не умел скрывать своих чувств. Шереметев и Воронцов-Дашков обменялись взглядами.

«Жаль, что нет Вово, – подумал Шереметев. – Он хоть и пакостник, но умный, мог бы приструнить свою кузину, которая не в меру разошлась. Скажи я что-то Саше, он и слушать не станет, а если я одерну Мещерскую наедине, она на меня ему же и нажалуется. И вдобавок Саша ревнует, это видно. Хоть бы кто императрице доложил, что ли, чтобы она приструнила Сашу… Впрочем, ей хватает и без него хлопот. Оба сына за фрейлиной приударяют, а старший все хворает да никак не вылечится».

– Отчего же вы, Мария Элимовна, не можете изобразить Немезиду? – с ноткой обиды спросил граф Фредро.

Этот талантливый и веселый поэт являлся автором небольших и очень милых пьесок, которые оживляли жизнь молодежи при дворе. На сей раз он устроил живую картину, имевшую цель изобразить юстицию.

Марию Элимовну посадили на возвышенное сиденье в роли Немезиды, а стоять перед ней в роли коленопреклоненного подсудимого должен был великий князь Александр. Роль палача с секирой предстояло исполнять великому князю Николаю Николаевичу, брату императора. Никто не смущался распределением ролей – в том числе и Мария Элимовна – до самой последней минуты, когда следовало приготовиться к представлению. И вдруг Немезида взбунтовалась.

Мария Элимовна молчала, только исподтишка бросала на Сашу выразительные взгляды, в которых верноподданническое чувство было слегка разбавлено девичьей стыдливостью и – весьма основательно – недевичьим кокетством.

Шереметев и Илларион Воронцов-Дашков переглянулись. Их лица были непроницаемы, однако в душе они оба были смущены такой вызывающей откровенностью мадемуазель Мещерской.

Смутились все, даже Сашенька Жуковская, лучшая подруга Марии Элимовны и соседка по комнате. Она давно собиралась сказать Мари, что не следует так явно обольщать великого князя, однако у Сашеньки у самой было рыльце в пушку, и ни в коем случае не хотелось ссориться с подругой. Мари всегда любезно исчезала из их общей комнаты, стоило в ней появиться великому князю Алексею.

– Ну вот! – в отчаянии воскликнул Фредро. – Вы сломали весь мой замысел, мадемуазель Мещерская. Картина не готова, а зрители ждут!

– Что же мне делать? – пролепетала она, с самым беспомощным выражением глядя на великого князя. В ее синих глазах блеснули слезинки, носик чуть покраснел…

Это было душераздирающее зрелище для Саши!

– Вы не должны смущаться, Мария Элимовна, – произнес он наконец, преодолев приступ неприязни к Шереметеву, который не меньше минуты обнимал девушку и держал ее на руках. Причины этой неприязни Саша понять не мог, но, стараясь быть справедливым, начал упрекать не Шереметева, а себя, что был таким копушей и не успел подхватить падающую Марию Элимовну. – Немезида стоит над всеми нами, подчиненными закону, как Божье правосудие над смертными, и очень хорошо, что в роли подсудимого именно я: это должно показать, что перед законом все равны, даже родившиеся в императорской семье.

Мари с трудом удержалась от ехидного фырканья. Все равны, как же, как же! Конечно, великий князь по своему простодушию говорил от души, но поверит в его слова только дурак. А мадемуазель Мещерская дурой не была. Она уже поняла, что в этой жизни может рассчитывать только на себя и на свое умение очаровывать мужчин. Разумеется, все ее игры – сначала с наследником, а теперь с великим князем – не могли привести ни к чему толковому: ну, стала бы она фавориткой, однако на фаворитках не женятся. И все же роль фаворитки наследника, а потом и императора открывала перед умной женщиной много возможностей…

Правда, наследник, видимо, потерян навсегда. Он помолвлен с датской принцессой и, по слухам, сильно влюблен в нее. А если вспомнить, что он и прежде был весьма холоден с Марией Элимовной, вряд ли стоит терять время и ждать, пока молодая жена наскучит ему и цесаревич начнет обращать внимание на дворцовый фрейлинский цветник. Великий князь Александр… Вот если бы Мари была влюблена в него так же безумно, как Сашенька Жуковская влюблена в его брата Алексея, может, и следовало бы полететь на этот огонек, подобно бабочке, которая стремится опалить свои крылышки. Но Мари их один раз уже опалила, с нее довольно. Та боль и те страдания наделили ее огромной ценностью – опытом. Теперь она станет играть только наверняка и не с огнем. Те, кто сейчас неприязненно косится на нее, считают, будто она ловит великого князя, но они изумились бы, узнав, что таким образом Мари всего лишь пытается укрепить свое положение при дворе – и сейчас, и в будущем. Связь с увальнем, великим князем, ее не интересует. С той минуты, как она подслушала рассказ кузена Вово о его дружбе с одним из богатейших женихов империи, все ее мысли устремились к Павлу Демидову. К сожалению, Вово уехал за границу, а то Мари уже начала бы прокладывать пути к тому, кого хотела видеть своим мужем. Какая жалость, что пока неизвестно, когда вернется Вово и можно будет что-нибудь разузнать о Демидове! Ничего не остается, кроме как кокетничать с великим князем Александром.

– Прошу вас вернуться на свой трон, Немезида, и доиграть роль до конца, – ласково сказал Саша, подавая руку Мари и помогая ей взойти на возвышение. – Прошу вас, садитесь и не заставляйте зрителей ждать.

– Простите, господа, – с милым смущением пробормотала княжна Мещерская, как-то умудряясь всех оглядеть – и в то же время не сводить взора с великого князя. – Я вижу, мне придется покориться.