– Флора, – прошептала она. – Прощай, Флора…

Порыв ветра сотряс оконные рамы, пригнул к земле деревья, окружающие замок, взбунтовал волны Рейна, разметал тучи – и на миг слабый лунный луч проглянул в небесах, будто чей-то прощальный взгляд. А потом снова началась буря.


Девушка стояла на ступеньках и смотрела на приближающуюся карету. Рядом стоял король Кристиан. Этот день в конце августа выдался теплым, обычно в Дании в эту пору ветрено, холодно, и король был в одном мундире и треуголке, а девушка – в простом, легком белом платье с черным передником. Прическа тоже простая: тяжелая темная коса уложена в сетку.

Первым из кареты вышел граф Строганов, отвесил поклон, но девушка на него даже не взглянула, а продолжала смотреть на карету.

Но вот появился Никса – и лицо ее засияло такой счастливой улыбкой, что он не мог не улыбнуться в ответ. И несколько мгновений так и стоял, одной ногой на подножке, чуть пригнувшись, исподлобья глядя на датскую принцессу и блаженно улыбаясь.

«Это ты, – словно прошептал кто-то у него в голове. – Ты спасла мне жизнь, когда я полумертвый лежал на берегу моря».

Это была строка из «Русалочки», которую Никса часто читал в последнее время. Неудивительно, что именно эти слова вдруг всплыли в его сознании. Та постыдная ночь в Kurhaus произвела на него сильное впечатление, очистив плоть от томительных воспоминаний и тоски по русалке. А теперь принцессе Дагмар – он знал, он чувствовал это! – предстоит вылечить его душу, спасти его окончательно. Какая чудесная сказка, как гениально Андерсен рассудил: принцесса, живая и теплая, непременно должна одержать верх над призраком, посланницей потусторонних сил.

Эта мысль мгновенно промелькнула в голове, и Никса вышел наконец из кареты со счастливой улыбкой. Со стороны казалось, будто они с Дагмар отражают друг друга, потому что на их лицах сияло одинаковое выражение. И люди опытные сразу поняли, что присутствуют при рождении любви с первого взгляда.

Нет… Никса точно знал, что полюбил Дагмар гораздо раньше, чем посмотрел на нее, прежде, чем разглядел, что у нее карие глаза с необыкновенным выражением ласки и кротости, но вместе с тем очень проницательные, что она выглядит моложе своих семнадцати лет, маленького роста, необычайно грациозна и пропорционально сложена.

– Ваше высочество, – пробормотал Никса, едва сдерживая желание сказать: «Я вас люблю».

– Ваше высочество… – выдохнула в ответ принцесса, удивляясь, как ей удалось сдержаться и не воскликнуть: «Я люблю вас!»

– Мою дорогую дочь мы все зовем Минни, – сказал король, словно был самым обыкновенным человеком и это был не международный визит, а он встретился с Никсой – тоже самым обыкновенным человеком – где-нибудь в городском парке, после чего решил представить ему свою дочь… Хорошенькую и умненькую девушку, не более.

– Если позволите, я буду звать вас Дагмар, – произнес Никса, и Минни тотчас подумала, что только на это имя ей хочется отзываться. Минни – это для семьи, а Дагмар – для единственного человека на свете, которому она предназначена и который предназначен ей.

Итак, между ними все было сказано, хоть и не высказано, с самой первой минуты встречи, и только хорошее воспитание – суровое, очень суровое воспитание, которое проходили отпрыски королевских и царских семей, – помогало им выдержать все, что было предусмотрено протоколом. Все эти торжественные обеды (одно утешение, что Никса и Дагмар всегда сидели рядом), прогулки и поездки по королевским замкам (одно утешение, что в это время Никса больше узнавал о Дагмар, о том, что она любит скульптуры Торвальдсена, музыку Моцарта, цветы, сладости, собачек, а главное, свою семью) – все это стало как бы ступеньками, по которым они терпеливо поднимались, чтобы наконец добраться до некоей вершины. На ней уже надо было принимать решение и говорить те самые слова, которые обжигали им губы, когда они смотрели друг на друга.

Никса готов был сделать предложение хоть сейчас, но сначала нужно было сообщить родителям, что он хочет жениться на Дагмар, и получить их формальное согласие. Он спешно уехал в Дармштадт, где находилась вся императорская семья, явившаяся на маневры прусских войск. Конечно, радостное, безусловное согласие императора и императрицы Никса получил, но должен был какое-то время оставаться на маневрах вместо того, чтобы вернуться в Данию.

Он томился. Впервые присутствие любимой, родной семьи казалось ему необыкновенно скучным. Даже беседы с Сашей не казались столь интересными и задушевными, как раньше. Никса чувствовал напряжение брата. Возможно, оно исчезло бы, если бы Никса подробно рассказал о своей любви, но он не считал себя вправе говорить об этом, пока не получит согласия Дагмар. А Саша, видимо, думал, что Никса скрытничает…

Вообще, все представлялось Никсе каким-то не таким. Брат Алексей едва обращал на него внимание: он был занят флиртом с прелестной голубоглазой Сашенькой Жуковской, фрейлиной императрицы и дочерью знаменитого поэта. Странно, но родители не обращали на это ни малейшего внимания. Наверное, подумал Никса, они понимают, что это неважно, это именно флирт, а не любовь. Подлинной может быть только любовь, которая должна завершиться браком, как у нас с Дагмар.

«А брата Алешу и Жуковскую просто влечет друг к другу плотски, как меня влекло к русалке», – размышлял Никса и поспешно отгонял от себя эти мысли. Неприятно было вспоминать свое телесное безумие, зависимость от русалки, буйное излечение от этого… но теперь все кончено, теперь все в нем – от мыслей до плотских желаний – будет принадлежать Дагмар, его будущей жене. Он видел, что отец и мать не могут не замечать явной влюбленности Алексея в Сашеньку, но они не делали ничего, чтобы помешать им. А может, они делали это нарочно? Чтобы Алексей, обладавший буйным темпераментом, преодолел тот искус, от которого так долго отказывался он, Никса. Зря отказывался… Живое – живым, а мечты о призраках могут и тебя самого увести к призракам!

Дагмар – это жизнь и счастье. Ужасно хотелось скорее вернуться к ней. Но каждое утро приходилось ездить на маневры. С пяти утра и до шести вечера Никса должен был находиться в седле, следуя за императором. И проклятые боли в спине, от которых он совсем отвык во время пребывания в Дании, возобновились.

– Что за ерунда? – воскликнул император, когда ему об этом доложили. – Погода хороша, и ревматизм не может ухудшиться. Никса нежится, бабится и трусит. Как всегда!

Сын молча снес незаслуженное оскорбление отца. Самым счастливым днем для него теперь будет тот, когда он со свитой отправится на императорской яхте из Киля в Копенгаген.


– Ваше высочество, вы еще не спите? Принести вам горячего молока? – Мадемуазель Эмма Д’Эскаль, камеристка Минни, осторожно приоткрыла дверь спальни.

– Что-о? – сонно произнесла Минни, зажмурившись от сияния ее свечи. – Я сплю.

– О, простите, простите, – засуетилась камеристка. – Мне послышалось… Спокойной ночи, ваше высочество.

Дверь закрылась. Минни приподнялась на локте и откинула одеяло. Ее сестра Тира, тоже в ночной рубашке, вынырнула из пуховиков и тихонько засмеялась:

– У Д’Эскаль слух, как у пугливого кролика. Нам лучше пока помолчать. Вряд ли она отправилась спать.

– Я не могу молчать! – страстно воскликнула Минни. – Давай вместе залезем под одеяло, и я буду рассказывать.

– Давай, – согласилась Тира и снова натянула одеяло на голову.

– В общем, мы остановились на том, что я готова поменять религию. Перейти в православие.

– А я спросила, как такое возможно! – воскликнула Тира и тотчас зажала себе рот. – Ведь это вера нашей семьи, нашей страны…

– Но ведь сказано в Писании: оставь мать свою и отца своего и прилепись к нему, к мужу, – возразила Минни, и ее голос задрожал от сдерживаемых слез. – Это непременное условие брака. Точно так же меняли веру все русские императрицы. Если бы они отказались, брак не состоялся бы.

– Ты очень хочешь стать императрицей? – вкрадчиво спросила Тира.

– А что в этом дурного? Да, я хочу стать императрицей великой России. Но только потому, что влюблена в Никсу. Если бы на его месте был ужасный, отвратительный Адольф-Людвиг, я ни за что не согласилась бы! Никакое величие государства, которым ты будешь управлять, не искупит тех несчастий, какие нахлынут в браке без любви. Неужели ты думаешь, что мною владеет лишь честолюбие?

– Нет, я верю, что ты влюблена. Но… ты влюбилась так сразу!

– А ты не сразу? – лукаво пробормотала Минни.

– Откуда ты знаешь?

– Видела, как ты смотришь на Марчера, этого лейтенанта кавалерии.

– Марчер очень красивый, правда? Вот бы выйти за него замуж!

– Чем скорее ты забудешь об этих глупостях, тем будет лучше, – серьезно проговорила Минни. – Ты совсем девочка, тебе едва исполнилось тринадцать.

– «Ей нет еще четырнадцати лет». Помнишь? А Джульетта уже была влюблена в Ромео! – запальчиво возразила Тира.

– Ну, если уж дело дошло до Шекспира, вспомни и эти строки: «Пускай пройдет еще два пышных лета, тогда женою может стать Джульетта!»

– Ну я же не говорю, что выйти замуж непременно сейчас… – начала юлить Тира. – Когда-нибудь потом.

– Перестань, не мечтай о Марчере. Ты королевского рода, твоя судьба – принц, герцог, а может даже, и король.

– Жаль, что Марчер – не принц и не герцог. Жаль, что я королевского рода, – всхлипнула сестра. – Ладно, о чем мы говорим? При чем тут я? Расскажи, что было у вас, когда отец объявил о помолвке?

– Ты же знаешь, что был торжественный обед, нас все поздравляли…

– Конечно, знаю, я ведь тоже там была, – хихикнула Тира, мгновенно переходя от слез к веселью. – А что произошло, когда вы пошли в сад?

– Мы погуляли, поговорили, – пробормотала Минни.

– Целовались? Признавайся, вы целовались?

– Да. Не стану скрывать. Что в этом такого? Мы теперь жених и невеста. Мы будем мужем и женой, мы вообще будем…

– Да, спать в одной постели, я знаю, – заявила Тира. – А почему муж и жена спят в одной постели, ты не знаешь?