Тысяча тревожных мыслей пронеслись у меня в голове, и среди них была мысль о том, что слуги, ожидавшие за дверью и, несомненно, слышавшие звон посуды, могут подумать, что я напал на их царицу. Но я уже понимал, что ничего подобного они не подумают, потому что уверены, что императрица делает то, что желает.

Екатерина увлекла меня на пол, на ковер перед камином, и стала покрывать мое лицо поцелуями, пытаясь расстегнуть мой мундир.

— Подождите, — попытался остановить ее я.

— Чего ждать? Я уже готова.

— Да нет же… Я ведь пришел поговорить с вами об Америке.

— Утром поговорим, — она впилась устами в мои губы и попыталась засунуть руку мне в штаны.

Я перехватил ее запястье и повалил ее на ковер. Она тут же улыбнулась, думая, что наконец получит то, чего так явно добивалась. Но когда Екатерина увидела, что ошиблась, она открыла рот, чтобы закричать, и мне пришлось накрыть ее губы ладонью. В глазах императрицы вспыхнул гнев.

Положение было отчаянное. Я лежал на полу, навалившись на Екатерину, и зажимал ей рот ладонью. Я понимал, что это было не совсем то, чего ожидал от меня Франклин. Что можно было сделать, чтобы спасти положение?

— Ваше величество, — начал было я, понимая, как глупо звучит подобное обращение в данной ситуации.

Она только сверкнула на меня глазами.

— Да послушайте же! Я знаю, что как только я отпущу вас, то мне конец, поэтому все равно скажу то, зачем пришел. Если вы пошлете своих солдат в Америку, мы убьем их. Не я лично, конечно, поскольку я уже не вернусь на родину, но это сделают такие же американцы, как и я. Мы не хотим убивать ни ваших солдат, ни солдат короля Георга, и кого бы то ни было, но будем драться до последней капли крови за то, во что верим.

Похоже, императрица все-таки услышала мои слова, хотя и продолжала бороться изо всех сил. Ее тело обмякло, а глаза сверкали уже не так яростно, и я продолжал:

— Я мужчина. У меня есть право выбора. И я не хочу зависеть от прихотей королей… или императриц. Я проехал полмира, чтобы сказать вам то, что сказал.

Екатерина лежала неподвижно, глядя мне в глаза.

— Сейчас я уберу руку, и вы можете позвать охрану и приказать отрубить мне голову, как Пугачеву, тогда я буду знать, что вы такая же императрица, как он император.

Я убрал руку. Она все так же неподвижно лежала на ковре, а потом тихо, но отчетливо сказала:

— Уходите…

Я встал и, поправляя мундир, замешкался, пытаясь найти слова извинения, но она снова повторила, на этот раз уже громко:

— Уходите!

Больше я не колебался и, не оборачиваясь, вышел за дверь, оставив ее лежать на ковре, зная, что она сейчас плачет.

* * *

Но этой ночью я был не единственным человеком, под чьими ногами разверзлась бездна.

В тесном кругу дам, где княжну Наталью, наконец, привели в чувство настолько, что она смогла снова бросать гневные взгляды на Беатриче, хоть и уверяя ее при этом, что она теперь одна из них, появилась Шарлотта, вернувшаяся из покоев императрицы.

— Итак, дело сделано, — таинственно сообщила она сгорающим от любопытства дамам.

Беатриче побледнела, понимая, что означают эти слова.

— Поздравляю, Анна, — многозначительно сказала Шарлотта Анне Шеттфилд, давая понять остальным, кто именно нашел нового любовника для императрицы.

Анна вспыхнула от этих слов, но опустила глаза и едва слышно ответила:

— Благодарю.

* * *

Я пробрался через толпу гостей к Беатриче, стоявшей в другом конце зала. Увидев меня, дамы зашептались, а Шарлотта ахнула:

— Так скоро? Что случилось?

Я наткнулся на Горлова и, взяв его за плечо, шепнул на ухо несколько слов.

Навстречу мне уже бежали гвардейцы. Я попытался пробиться к Беатриче, но меня отрезали от нее и схватили за руки и за плечи.

— Беатриче! — отчаянно крикнул я, пытаясь вырваться. — Беги с Горловым! Уезжай отсюда!

Горлов ринулся к схватившим меня солдатам, но ему в грудь уперлись острия сабель.

Откуда-то появился князь Мицкий.

— Этот человек офицер! — заревел Горлов, пока солдаты осыпали меня ударами.

— Больше нет! — презрительно бросил Мицкий. — Светлейший объявил его шпионом.

Я боролся из последних сил и даже умудрился встать и протащить повисшую на мне свору несколько шагов. Последнее, что я помню, — это отчаяние на лице Горлова и двух гвардейцев, уводивших Беатриче из зала. Потом меня чем-то ударили в висок, и я потерял сознание.

* * *

Не знаю, как долго блуждал я в сумраке беспамятства, но когда я очнулся, то обнаружил, что раздет догола и лежу на холодном каменном полу подземелья. Перед моим мысленным взором мелькнули сапоги двух солдат, избивавших меня на допросе, хотя меня ни о чем и не спрашивали. Затем дверь за ними с лязгом закрылась, и я остался в темной комнате, жалея, что они не убили меня.

Было очень темно, и снаружи не доносилось ни звука, поэтому я понятия не имел, сколько прошло времени. Стражники, заходившие в темницу, сказали, что я здесь уже неделю, хотя я думал, что прошел всего лишь день, а когда, как мне казалось, прошла неделя, они заявили, что я здесь всего один день. Стражники делали все, чтобы сломить мой дух. Бывало, они так долго не появлялись с отвратительной похлебкой, которой меня кормили, что я начинал думать, что обо мне вовсе забыли. А потом вдруг они меняли тактику и появлялись так часто, что я желал, чтобы они обо мне забыли, потому что каждый раз они жестоко избивали меня, отчего мое тело становилось одной сплошной раной. Но во всем этом была одна непонятная странность — они никогда не били меня по лицу. И это внушало мне слабую надежду на освобождение.

* * *

Я лежал голый на холодном каменном полу, покрытом вонючей соломой, когда оба моих тюремщика с грохотом распахнули дверь, навалились на меня и связали по рукам и ногам так, что я мог шевелить только пальцами. Затем они прижали меня к полу и начали лить в ухо ледяную воду.

Помню, в детстве я сунул в ухо соломинку, чтобы выгнать какое-то насекомое, которое, как мне тогда представлялось, поселилось там и жужжит. Боль была такой резкой и ошеломляющей, что я предпочел оставить воображаемое насекомое там, где оно есть.

Эффект от ледяной воды, которую заливали в ухо, был в сто крат сильней. Я закричал, но тюремщики тут же заткнули мне рот какой-то вонючей дерюгой. Мой мозг, казалось, превратился в лед, но я зря надеялся, что это заморозит боль. Наоборот, она только усиливалась. Я бился в судорогах, тщетно пытаясь потерять сознание. Сколько продолжался этот кошмар — не имею ни малейшего понятия. Тюремщики повернули мою голову на другую сторону, и, прежде чем они начали заливать воду в другое ухо, я услышал чей-то голос:

— Сознавайся… сознавайся… сознавайся…

И снова струя ледяной воды. Потом они оставили меня ровно настолько, чтобы я начал надеяться, что допрос окончен, и снова принялись за дело.

35

N-ский монастырь был тем самым местом, куда русские цари и царицы отсылали нелюбимых жен, опостылевших мужей, строптивых сестер, претендовавших на трон братьев, которые мешали единолично править Россией, и матерей, влияния которых опасались.

Здесь можно было увидеть лишь снующих по двору монашек да солдат, охранявших этот не то монастырь, не то тюрьму.

Беатриче никогда раньше не слышала об N-ском монастыре и поэтому не имела представления, где он находится. Двое солдат, которые увезли ее из дворца, набросили ей на плечи плащ и завязали глаза. После часа езды в карете они долго куда-то вели ее, а когда сняли повязку, то Беатриче обнаружила, что находится в большой комнате с зарешеченным окном и кроватью у стены. У окна стоял стол с письменными принадлежностями, но бумаги на нем не было — только православное Евангелие. Беатриче понятия не имела, где она находится. Место было очень похоже на тюрьму, но не для простых узников.

Монашка, снявшая повязку с глаз Беатриче, безмолвно удалилась, закрыв за собой дверь на засов. Судя по звуку, засов был довольно мощный.

Беатриче прошлась по комнате, пытаясь собраться с мыслями, и выглянула в окно. Зрелище, открывшееся перед ней, было малоутешительным. Всего в нескольких шагах от окна вздымалась отвесная гранитная скала, возле которой был построен монастырь. В скалу были вбиты железные крючья, на которых в прошлом вешали тела изменников, чтобы обитатели комнаты могли о многом поразмыслить, глядя на них. Погода и птицы потрудились над останками несчастных, и то, что увидела Беатриче, было лишь частью скелета с остатками длинных прядей на черепе. Похоже, последней жертвой была женщина.

Беатриче поспешно отошла от окна, обещая себе, что больше никогда не подойдет к нему.

* * *

Пока я лежал на полу своей темницы, трое всадников неслись по дороге через заснеженные леса в окрестностях Санкт-Петербурга. Они летели сквозь зимний лес, словно призраки, и когда вырвались на поляну, где расположилось крохотное поселение лесорубов, все обитатели поселения замерли, похолодев от ужаса. Сами они никогда раньше не видели казака по прозвищу Волчья Голова, но столько слышали о нем, зачастую от людей, которые тоже знали о нем только понаслышке, что сразу поняли, кто к ним пожаловал. Они просто оцепенели, словно страшное чудовище, всегда казавшееся просто ночным кошмаром, вдруг выскочило к ним навстречу из заснеженной чащи.

Волчья Голова и еще два казака ехали между домами, направляясь к деревянной церквушке, расположенной в центре поселка, рядом с колодцем.