За спиной раздались шаги. Нора, чтобы не вступать в разговор, заиграла быстрее. Ее беспокойство нарастало и причиняло боль, как рана. Она никак не могла разобраться в себе. Может быть, лорд Джон намеревался выудить из Космо какие-то сведения? Вдруг он задумал перейти на сторону ее брата, чтобы легче было навредить Эдриану? Тогда Дэвид будет винить ее за то, что она не стала поощрять лорда Джона.

«Дэвид, я не могла доверять ему. И Космо — тоже. Как можно было ему верить? Если между нами была действительно заключена помолвка, надо было сообщить мне о ней».

А может, никакой помолвки не было? Может, Космо лгал?

«Тогда я опять же права, подозревая его. А уж лорду Джону я вообще не могла доверять».

За спиной раздался мелодичный аккорд. Пальцы Норы запнулись. Песнь мандолины звучала, как смех, как легкий и яркий контрапункт к гортанным звукам лютни.

Нора оглянулась. Эдриан сидел на стуле, опустив глаза на свои пальцы, которые летали по струнам с невероятной для их размеров грацией.

Светлый локон упал ему на Щеку и струился по ней, как солнечный луч.

Нора отвернулась к окну и сглотнула некстати набежавшие слезы. Должно быть, виною всему недосып, отсюда и эта смешная реакция. Неожиданное венчание в полночь выбьет из колеи любую женщину.

Однако она продолжала играть. Мелодия Эдриана переплеталась с ее собственной. Душу Норы переполняла музыка. Как легко с ним играть! Она все еще помнила — через шесть лет! — как должны импровизировать пальцы, чтобы украсить его очередную вариацию.

Песня словно летала между ними, сплетаясь в нечто большее, чем просто мелодия. Музыка захватила Нору, прогнала тревоги, изменила настроение. Теперь ею овладело восхищение чудесами, которые вытворял Эдриан на струнах своей мандолины, вытворял легко и весело, отчего собственные пальцы забегали быстрее.

Да, такова музыка. Не пустое времяпрепровождение, но сила, проникающая до самого сердца и вызывающая улыбку на губах. Норе казалось, что в ее душе что-то проснулось и отыскало надежду там, где несколько минут назад был только мрак.

Она прикрыла глаза и полностью отдалась мелодии.

Наконец песня закончилась. Нора в последний раз ударила по струнам. Вместе с песней кончилась и ее радость. Нора ладонью успокоила струны.

«Я не предательница. Я не из-за Эдриана не хотела выходить замуж за Космо. Ты велел мне хранить Ходдерби. Издали это было бы невозможно».

Ладонь Эдриана легла на ее руку. Нора смотрела, как переплелись на деке их пальцы.

Как ей простить себя, примириться с собой и с теми чувствами, которые будит в ней его прикосновение? Кажется, будто оживают мечты юности.

— Твой талант никуда не пропал, — заметил Эдриан.

Она не собирается говорить ответных комплиментов, но, с другой стороны, можно сказать и правду:

— Твой тоже.

Эдриан молчал, а Нора боролась с собой. Встать и уйти? Молча ждать продолжения, которое может вновь поставить ее в тупик? Эдриан заговорил раньше, чем она сделала выбор:

— Я не слишком хорошо разбираюсь в вопросах чести, но хотел бы выручить тебя из щекотливой ситуации. Однако пока не вижу способа это сделать.

С губ Норы сорвался вздох. На такое заявление трудно сердиться. А больше ей защищаться нечем.

Эдриан осторожно вынул лютню из рук Норы и вернул на место.

— Зачем тогда ты пришел? — спросила она. — Я ведь не могу пренебречь своей честью, Эдриан.

Он оглянулся и посмотрел на нее задумчивым оценивающим взглядом. Потом подошел к ней сзади так, что она больше его не видела, взял ее руки в свои.

— Я пришел, чтобы сказать тебе кое-что, — шепнул он ей в самое ухо. — Но дорога будет извилистой. Могу я просить тебя проявить снисходительность?

Странная просьба, высказанная столь неуверенным тоном, совсем для него не характерным, не оставила ей выбора. Нора кивнула.

— Земли к западу от ваших, — начал он, согревая дыханием ее ухо, — всегда были моим домом. Благодаря этому я понимаю, что значит для тебя Ходдерби.

Нора опять кивнула. Она в этом никогда не сомневалась.

— А сам я, — продолжал он, — принадлежу этим местам, этому острову, этому королевству. Язык, на котором я говорю с детства, вырос из этой почвы. Кровь моих предков смешана с кровью английских королей.

Нора кивнула еще раз. Феррерсы — более древний род, чем ее семья. Он прислонил лоб к ее Темени и как будто втянул носом ее запах.

— Но пока я придерживался веры своих отцов, веры, которая произросла из этой почвы так же, как цветы и деревья, я не встречал доброго отношения. Нора, в своей собственной стране я был чужаком, хотя не догадывался об этом, пока не попал во Францию. Только на дальних берегах я понял, каково это — принадлежать чему-то или кому-то.

Он рассказывал о своих чувствах за годы жизни во Франции, о которых шесть лет назад ничего не упоминал. Тогда он любил говорить о своем образовании, о достопримечательностях, описывал нравы иностранных дворов и народов, отчего в душе Норы родилась мечта о путешествиях.

Сейчас он говорил о своих чувствах в те годы. Шесть лет назад та молодая ее ипостась не удостаивалась такого доверия. Она прожила эти годы, ни с кем не зная душевной близости. Холодное молчание покойного мужа за столом и в постели камнем давило ей на грудь. И сейчас она, затаив дыхание, с жадностью слушала Эдриана, хотя и знала, что не должна.

— Мне было тогда так хорошо, — продолжал он. — Не стану этого скрывать. Называть свое имя и не видеть в ответ враждебности. Признаваться в своей вере и встречать братское приветствие, а не подозрение и ненависть. Возможно, меня избаловали эти удовольствия, я к ним привык и уже не мог их потерять. Наверное, они испортили меня...

— Нет, — возразила Нора. Она с болью видела, что он сомневается в себе, — нет греха в том, чтобы стремиться к доброму отношению окружающих.

Он приподнял их сплетенные руки и прижал к ее груди — получилась странная, почти молитвенная поза, — а потом быстро поцеловал ее шею.

— Но грех — роптать против недоброго. Верить, что мир должен принимать тебя таким, как ты есть, и обижаться, если он не принимает, — это позиция ребенка, а не мужчины.

— Нет, — прошептала Нора. — Разве ты не понимаешь, Эдриан, что я всегда восхищалась твоей уверенностью и твердостью? Восхищалась тем, что ты не принижаешь себя, не меняешься в угоду другим. Не стремишься понравиться и доставить удовольствие. Но как-то так получалось, что ты все равно нравился и доставлял удовольствие.

— Но я тоже менялся. И в конце концов изменился. Оставим в стороне веру, но ты ведь сама увидела, что я стал другим.

Нора судорожно сглотнула. Это что, завуалированное извинение? За то, что он больше не прежний веселый мальчишка. За его спиной убийства. Он сам это говорил. И с ней он поступил ужасно. Юноша из ее прошлого на это был не способен.

Но разве может она осуждать его за то, что он изменился? Ведь и сама она больше не сумасбродная девчонка, дерзкая и бесстрашная.

Ей не хотелось говорить никаких слов осуждения, но молчать тоже было неловко.

— Волей-неволей мы все меняемся, — вздохнула Нора. — Такова природа вещей: меняйся или умри. Да и время нас не щадит.

Эдриан прижался губами к ее волосам. Большим пальцем он провел по ее ладони. Несколько мгновений они стояли рядом и молчали. Тело Норы было напряжено, как натянутая тетива.

Потом его рука медленно сползла ей на талию, погладила бедро.

— Ты добрая, — шепнул он ей в самое ухо.

«Или просто дурочка». Ей не хотелось от него отрываться. «Я так давно тебя люблю...»

— Но, знаешь, у меня ведь был выбор, — продолжал он. — Я мог остаться за границей. Франция так ласково меня приняла. Вот только... я не мог забыть, какой земле принадлежу.

Нора закусила губу и глубоко вздохнула. Но к чему сдерживаться?

— Наверное, я бы тоже так поступила, я ведь представляю, что значит тоска по дому. Если бы у меня был такой выбор... — Сложись ее жизнь так, что она вдруг оказалась бы в мире, где могут осуществиться все мечты юности, где она смогла бы выбирать любую дорогу, где ее ждали бы приключения и слава... вероятно, она тоже не смогла бы остаться. — Наше место на этой земле.

— Да, — выдохнул Эдриан, — наше место здесь, и все же, когда я вернулся, я почувствовал себя иностранцем. Знаешь, Нора, каково это — вернуться туда, где ты всем чужой? Я сам не мог понять, есть ли у меня причины любить Англию, ведь здесь мне оказали весьма холодный прием.

Да, так и было.

Эдриан невесело хохотнул и провел рукой по ее спине.

— Но мне не стоит все это рассказывать тебе. Ты лучше всех знаешь, каких жертв потребовала от меня моя религия. Тебя это тоже затронуло и, может быть, больнее, чем меня.

Теплые губы Эдриана прикоснулись к ее виску. Простота этого поцелуя затронула очень глубокие струны в душе Норы. У нее ком встал в горле, на глаза набежали слезы. Рука Эдриана сильнее стиснула ее талию. Нора буквально физически чувствовала, чего стоит ему этот рассказ.

Она могла бы что-то сказать в ответ, но боялась, что любые слова ставят под угрозу ее собственное положение.

«Да, мы заплатили высокую цену. Мой отец обошелся со мной жестоко и отдал Тоу, потому что ты лишил меня невинности. Да, ты получил тяжелый урок от моих родственников. И я тоже».

Но ей не было нужды говорить, потому что Эдриан без слов понимал ее мысли. Он прижался щекой к ее щеке, положил ладонь на живот Норы и сказал:

— Будь я другим, будь я послушным сыном Высокой церкви и вообще сыном другого человека, мы не встретили бы никаких преград. У нас уже были бы дети. Крепенький пятилетний малыш, сын...

— Прекрати. — Нора прикрыла глаза. Она не желала об этом думать. Боль не унялась до сих пор. — Это все глупые фантазии. Ты тот, кто ты есть. — Нора никогда не хотела, чтобы Эдриан был другим, даже в пору самых тяжелых испытаний.