Наконец дверь захлопнулась. Нора подождала, пока стукнул засов, потом звякнули петли, когда кто-то проверял его надежность, и лишь после этого опустила пистолет и облегченно вздохнула. Колени ее подогнулись, и Нора опустилась на пол. Целую минуту она тупо смотрела на пистолет. Казалось, пальцы на рукоятке окаменели. Локти и плечи горели от напряжения.

Она с трудом ослабила хватку и помахала кистями, чтобы восстановить циркуляцию крови. Когда чувствительность пальцев вернулась, Нора заставила себя посмотреть на Ривенхема.

Его глаза были закрыты. Неожиданно она ощутила странное облегчение. Напряжение отступало. Она просто сидела и смотрела на Эдриана — лицо, темное от усталости, тень золотистых ресниц на высоких скулах, длинные поджарые ноги на полу.

Наверное, ее сердце онемело так же, как пальцы, а сейчас кровь снова прилила к нему, заставляя грудь вздыматься, а щеки гореть.

Нет сомнений, что, как и предсказывал француз, ей придется раскаяться в своем решении, но она не нашла бы покоя, если бы эти люди убили Эдриана.

Протянув к нему руку, Нора хотела ощупать его, чтобы найти источник кровотечения, но от прикосновения ее руки глаза Эдриана раскрылись, и Нора замерла.

Взгляд Ривенхема не выразил ничего и ужаснул ее своим ледяным спокойствием. Она быстро вздохнула:

— Ты ранен. Куда?

Эдриан мотнул головой. Его волосы рассыпались и скрыли лицо.

Ах да, кляп! Он же не может ответить! Нора поднялась на колени, нащупала узел на затылке у Эдриана и вспомнила о маленьком ножичке на хозяйской связке ключей. Одно движение, и дело было сделано.

Эдриан выплюнул тряпку изо рта. Нора сжалась в ожидании проклятий и оскорблений. Но Эдриан молча приподнял за спиной связанные руки.

У Норы вырвался нервный смешок.

— Куда тебя ранили?

— Развяжи мне руки, — охрипшим голосом приказал он.

Природная властность была в нем столь сильна, что Нора беспрекословно собралась ему подчиниться прежде, чем сообразила, что это может быть небезопасно.

В сомнении она опустилась на корточки. Ладони ее не потели, пока приходилось держать рукоять пистолета, но теперь Нора почувствовала, как они взмокли.

— Это разумно? — спросила она.

Их глаза встретились. Эдриан стиснул зубы.

— Ты боишься, что я тебя ударю? — хмыкнул он. — Считаешь, что теперь у меня есть для этого причины?

Это был не тот ответ, на который надеялась Нора.

— Не бывает причин, чтобы бить женщину.

— Какие возвышенные идеалы! — без выражения произнес он. — И даже когда женщина, целясь из пистолета, отдала человека в руки его врагов, ты все равно думаешь, что он не вправе использовать кулаки?

Холодная насмешка в его голосе заставила Нору сжаться.

— После того как она спасла ему жизнь, — да, он должен задуматься.

Эдриан мрачно усмехнулся:

— Согласен, ситуация спорная. Нет, Нора, я тебя не буду бить. Развяжи мне руки.

Легкость, с которой он назвал ее по имени, насторожила Нору.

— И не обидишь другим способом? — спросила она. — Обещай.

Усмешка сползла с лица Эдриана.

— Что ты себе вообразила? Что я изнасилую тебя здесь, в чулане? Мне уже становится непонятно, почему ты меня спасла.

На это ответа у нее не было. Она поднялась на ноги, ловко разрезала его путы и быстро спросила:

— Куда тебя ранили?

— Просто царапина, — бросил он. — Не о чем говорить.

Она обнаружила сырое пятно у него на рукаве. Ладонь оказалась в крови.

Нервно сглотнув, она подняла бывший кляп, разорвала тряпицу на полосы и туго обмотала его предплечье. Потом села на пол.

— Ждать всего несколько часов, — с сомнением в голосе проговорила она. Эдриан на ощупь был такой горячий. Его тепло как будто прилипло к ладоням. Нора бессознательно вытерла их о юбку.

— Лучше бы ты дала им убить меня.

— Вот она, благодарность!

Он нетерпеливо вздохнул:

— Благодарность здесь ни при чем. Я говорю о стратегии, о выживании. Ты играешь в игру, где нет места благодарности.

Она смотрела на него во все глаза.

— Я не играю ни в какую игру! Я... я спасла тебя, чтобы сохранить мир в доме, пока брат отсутствует. Вот и все!

— Вот как? Значит, моих людей усыпили ваши колыбельные напевы и яд тут ни при чем?

— Не яд, — возразила Нора. — Утром, они проснутся.

— А, значит, ты пыталась их лечить? Потому что их цвет лица вызвал у тебя беспокойство?

Нора нетерпеливо фыркнула:

— Зачем ты язвишь? Я же не скрываю, что усыпила их.

Эдриан кивнул:

— Значит, ты помогаешь изменникам, а по доброй воле или с неохотой, не имеет значения.

Эдриан был очень бледен. Норе это не нравилось, и она засомневалась, сказал ли он правду о своей ране. С другой стороны, какое ей дело?

— Мы можем поговорить об этом позже. После того как...

— Ты усыпила слуг короля, чтобы другие могли свободно действовать в твоем доме, — жестко проговорил он. — Зачем они приходили? Что взяли?

Нора отвела взгляд. Дрожащий свет лампы падал на грубые деревянные доски пола, вырывал из темноты стопу залитых воском сырных кругов. Дальше была сплошная тьма.

— Оружие? — спросил он. — Или свинец? Говори же!

— Почему я должна говорить? — Она снова повернулась к Эдриану. — Почему я вообще должна с тобой разговаривать? Кто вы для меня, сэр?

— Ну как же, я самая большая твоя забота. — Он удерживал ее взгляд, как будто хотел что-то разглядеть в ее глазах. — Будь это иначе, ты не стала бы останавливать этих людей и позволила бы им перерезать мне горло.

Лицо Норы вспыхнуло.

— Не льсти себе, что я сделала это из нежных чувств.

Он криво усмехнулся.

— И может быть, я в этом уже раскаиваюсь.

— Поздно. Ты, милая, уже влипла. Что бы ты ни говорила, тебе это не поможет.

Ласковое обращение выбило ее из колеи. Понятно, что это сарказм. Нора опустила взгляд на руки. Пальцы нервно теребили испачкавшиеся за эту ночь юбки. Она чувствовала себя изможденной, немытой, отупевшей.

— Слуги поднимутся только через несколько часов. Давай проведем их в тишине.

— Тебе известно, что я должен сделать, как только выйду из этой комнаты.

— Мне ничего не известно ни о твоих намерениях, ни о том, что ты должен сделать.

— Я тебе ясно все объяснил.

— ...и мне нет до этого никакого дела! — Она перестала возиться с юбками и гневно посмотрела ему в глаза: — Если ты арестуешь меня, то, думаю, я пожалею, что спасла тебе жизнь. Зато я по крайней мере смогу высоко держать голову на Страшном суде. А это куда важнее. — И не успел он ответить, как она добавила: — А кроме того, твоя смерть принесла бы на наши головы дополнительные беды.

Нора ждала резкой отповеди и даже сама могла подсказать ему аргументы: со всеми бедами, которые она уже на себя навлекла, что-то новое уже не имело бы никакого значения.

Но прежде чем ответить, Эдриан долго молчал, потом безжизненно произнес:

— Да, в этой жизни я и правда доставил тебе много бед.

Нора была поражена. Какие странные слова! Что скрыто в них — извинение или насмешка? Нора ничего не могла прочесть по его лицу.

Эдриан сидел в расслабленной позе, привалившись к бочке с маринованными фруктами, вытянув одну ногу, а другую согнув в колене и положив на нее руку. Должно быть, его рана и правда не очень серьезна. Уж слишком спокойно он ведет себя, чтобы испытывать сильную боль.

Сама Нора ощущала острую, болезненную тревогу. Пожалуй, для нее естественно беспокоиться о нем. Ведь она чувствует сострадание не к мужчине, в которого он превратился, а к тому юноше, который был воплощен в этом теле и которого она любила, когда была девушкой.

И наверное, Эдриан прав — он сгубил эту девушку так же верно, как если бы сам отдал ее замуж за Тоу. Теперь Нора ее почти не помнила. Та девушка смотрела на мир как на бесценный дар и обещание счастья. Она видела в нем только прелести. Ей ни разу не случилось посмотреть в зеркало, чтобы понять, как ее оценят другие, какая улыбка их ублажит, а какая гримаса вызовет гнев.

В своем отражении она видела лишь себя, свои суждения, свои надежды и горести. Ей ни разу не пришло в голову, что она лишь собственность, ожидающая покупателя.

Брак открыл ей глаза. Женщина никогда не принадлежит себе.

— Ты так странно на меня смотришь, — мягко произнес он. — Такие глаза я видел в темных переулках, когда ко мне приближались люди с ножами.

Нора мимолетно удивилась, что в своем воображении он связывает ее с ночными убийцами. Но, как видно, он прав, и это пламя, сжигающее ей душу, — ненависть.

— Ты винишь меня, — пробормотал он.

Никакие другие слова не могли поразить Нору сильнее. Они стрелой застряли в ее груди. Он признает, что знает... Но чему он тогда удивляется?

— Да. — Слово сорвалось с ее губ и кануло в тишину, растаяло в ней как дым. Как тихо в доме. Кажется, что во всей вселенной остались только они вдвоем, запертые в этом крошечном облаке света, который тоже скоро умрет, проглоченный темнотой.

В этом замкнутом, объединившем их мире горькие мысли вдруг облеклись в слова, и слова эти падали на голову того, кто их заслужил.

— Да, я виню тебя, — отстраненно проговорила она. — Справедливо ли, не могу сказать. Но... — Лучше бы ей никогда его не знать. Или пусть, бы они остались такими, как в раннем детстве — дальние соседи, почти ничего не значащие друг для друга. — Иногда мне действительно кажется, что ты погубил меня.

Эдриан никак не реагировал, только смотрел на нее, и все.

— Прямо библейский сюжет, — наконец произнес он.

Нору охватил дикая, первобытная ярость.

— Можешь смеяться, если хочешь! Для меня это не шутка. Ты уничтожил... все. — До встречи с ним она не обращала внимания на мужчин. Была необузданна и свободна. Никто на нее не смотрел. Но он заманил ее в страну любви и вместе с этим взвалил на ее плечи тяжелый груз женской доли. А потом сбросил ее на руки другому мужчине. И какому! Она никогда бы не смирилась с ним, будь у нее выбор. А у нее был бы выбор! Если бы не сидящий перед ней Эдриан, ей позволили бы выбрать самой. — Ты обольстил меня ложными обещаниями, — сквозь зубы процедила она. — Ты помнишь, какие красивые слова говорил? Говорил, что настанет день, когда мы будем танцевать вдвоем перед всеми — открыто и не стесняясь. Не будем бояться слишком громкой музыки и множества чужих глаз. Ты будешь моим мужем, и весь мир будет принадлежать нам. Но мир никогда не был к нам настолько щедр. Ты никогда не собирался на мне жениться. Ты лгал. А я была дурой, которая тебе верила.