Монтгомери поднялся на колени, помог встать Веронике. Они стояли на коленях в свете пожара, и он тщательно оглядывал ее. Рукав платья был опален, щека покраснела в том месте, которым она ударилась о землю, когда Монтгомери с силой бросил ее через плечо. Но синяк был небольшой платой за жизнь.

Монтгомери закончил ее осматривать и только сейчас понял, что Вероника тоже оглядывает его и с той же целью.

– Ты в порядке? – спросил он.

Вероника кивнула, потрогала его щеку, нежно провела пальцем по уголку его рта.

– А ты? Твое лицо покрыто сажей.

Он пошевелил левым плечом, почувствовал боль, но тотчас же забыл о ней.

– Я жив, – сказал он. – Только это и имеет значение.

С некоторым усилием Монтгомери поднялся и потянул за собой Веронику.

Мгновение они неподвижно стояли, прижавшись друг к другу и поддерживая один другого. Потом вместе, шатаясь, добрели до моста.

– Что случилось? – спросила Вероника слабым голосом.

– Она подожгла парафиновое масло, и оно взорвалось. – Монтгомери обхватил рукой ее плечи. – Вот почему заглохла и перестала гореть форсунка, – пояснил он. – Масло оказалось загрязненным. Это могло произойти по разным причинам, но я заподозрил, что она использовала для этого глину и траву.

– Значит, она пришла сюда снова ради этого?

Он кивнул.

Внезапно перед ними возникла фигура Рэлстона. Рубашка Рэлстона почти сгорела, ее остатки сползли, и из-под лохмотьев виднелось обнаженное тело. Лицо его было в черно-красных волдырях. Седые волосы стояли дыбом и пучками поднимались над головой. Впервые на своей памяти Вероника увидела его разгневанным.

– С вами все в порядке, сэр? – спросил он прерывающимся голосом.

Монтгомери кивнул.

– А где Том?

– Он не пострадал. Я все время держал его при себе, наблюдая за происходящим.

– Нам надо найти… – Монтгомери запнулся и повернулся за помощью к Веронике: – Как ее имя?

– Миллисент, – ответила она.

– Нам надо найти Миллисент.

– Если она жива, – добавил он.

Рэлстон кивнул и исчез в толпе слуг из Донкастер-Холла.

В течение нескольких часов пожарная команда Вероники действовала наилучшим образом, мгновенно приведя себя в боевую готовность, как только прогремел взрыв. Люди выстроились цепочкой до самой реки, и через два часа пожар был потушен. Винокурня была разрушена и сгорела дотла. Не осталось ничего ни от стен, ни от кровли. Как ни странно, последний котел из-под виски пострадал очень незначительно, как упрямое свидетельство исконных целей, ради которых было построено это здание.

Место, где прежде помещался бочонок с парафиновым маслом, было засыпано землей на случай, если там сохранились остатки парафинового масла, способные стать источником беды.

Монтгомери и Вероника осматривали следы нанесенного ущерба, когда к ним приблизились Рэлстон и Том. Каждый из них держал с двух сторон за руки женщину.

– Мы ее нашли, сэр, – сказал Рэлстон.

Миллисент сопротивлялась, но двое мужчин удерживали ее крепко. Внезапно она упала на колени перед Монтгомери.

– О, сэр, – сказала она, поднимая к нему залитое слезами обожженное лицо. – Не вы были моей целью, ваша милость.

Рэлстон нахмурился.

– От добрых слов вода не закипит в горшке, девушка, – сказал он.

Голос Миллисент изменился, стал грубее, когда она бросила взгляд, полный презрения, на Веронику.

– Это все из-за нее, сэр.

– Объяснись, – обратился к ней Монтгомери.

Прежде чем преступница успела ответить, Вероника шагнула к ней, схватила ее за руку и крепко встряхнула. Она не смотрела на мужчин. Все ее внимание было обращено на девушку.

– Моя кузина подучила тебя сделать это? Это была Аманда? – спросила Вероника невыразительным тоном. – Она обещала тебе за это место в Лондоне?

Монтгомери сжал руку жены в безмолвной поддержке, но она не отводила взгляда от Миллисент.

– Я не знаю вашей кузины, – ответила Миллисент.

– Тогда почему?

– Я работала ради этого места, – сказала она. – Я его заслужила. Пять лет я здесь работаю и выполняю свою работу лучше других.

Вероника не находила слов, чтобы ответить на это потрясающее признание. Миллисент и Аманду отличали страна, положение, внешность. И все же они походили друг на друга образом мыслей, целеустремленностью и чувствами, если считали себя несправедливо обделенными.

– Что нам с ней делать, сэр?

– Отправьте ее домой, – сказал Монтгомери. – Куда угодно. Только чтобы она не оставалась здесь.

Взяв Веронику за руку, Монтгомери повернулся и направился к мосту.

В верхней части моста Вероника повернула голову и посмотрела издали на нанесенный взрывом ущерб.

– Ты построишь винокурню заново?

– Вместо нее мы построим специальный ангар для воздухоплавательных аппаратов.

Вероника подалась к краю моста и посмотрела вниз на воду. Рассвет окрасил реку в оранжевый и розовый цвета, и эти оттенки странным образом соответствовали цветам огня, заполнившего собой ночь.

– Откуда ей было знать, как и чем загрязнить парафиновое масло, чтобы вывести из строя горелку?

– А кто заправляет лампы? – спросил Монтгомери. – Кто фильтрует масло?

– Миллисент, – ответила Вероника. – Конечно!

Мгновением позже она задала новый вопрос:

– Она ведь сделала это, потому что подумала, что я полечу с тобой?

– Ты была со мной в первый раз. И все в Донкастер-Холле видели нас, и, вероятно, это и подало ей такую мысль.

– Но во время второго полета меня не было, – сказала она. – И она не знала, кто полетит. Ты ведь никому не сообщал заранее о своих планах. Она могла убить тебя, Монтгомери.

Они молча спустились по мосту на другую сторону реки и направились к Донкастер-Холлу, но каждый раз им приходилось останавливаться, когда кто-нибудь выражал желание поговорить с ними.

Вероника радовалась, что никто ее не осуждает за несчастье, произошедшее с Монтгомери. Известие о признании Миллисент, должно быть, распространилось среди слуг. И то, что Монтгомери держал жену за руку и, сколько бы раз они ни останавливались, не отпускал ее, говорило само за себя.

– Почему ты не выбрала ее? – спросил Монтгомери, когда наконец они остались одни.

– Миллисент? У меня возникло неприязненное чувство к ней, – ответила Вероника.

– Твой «дар»?

Она посмотрела на мужа, но Монтгомери только улыбнулся.

– Я начинаю думать, что ты умеешь читать в сердцах, – сказал он. – Господь – свидетель, что ты можешь читать в моем сердце.

Улыбка Вероники была прекрасна: пленительная и искушающая. И у него не оставалось иного выбора, кроме как поцеловать ее на виду у всех.

Кто-то из зрителей зааплодировал, а Вероника рассмеялась, продела руку под локоть Монтгомери, и вместе они продолжили путь к дому.

Донкастер-Холл возвышался на холме, как король на троне. Вокруг него простирался изумрудный плащ деревьев. Поблизости сверкала река, как скипетр, а лучи солнца превращали ее поверхность в золото.

Утренний воздух полнился запахами, но в отличие от пьянящих ароматов магнолии и жасмина, как это было в Виргинии, здесь чувствовался запах горящего дерева и обожженной земли. Его заглушал бриз, несущий напоминание о зиме, таящейся под кажущимся теплом.

Когда они приблизились к дому, Монтгомери осознал, что разница между Глениглом и Донкастер-Холлом заключалась не только в их местоположении. Гленигл готов был предложить приют каждому, кто приближался к нему. Донкастер-Холл, казалось, прежде имел намерение составить мнение о гостях. Но как только оно было составлено и гость или обитатель дома одобрен, ему уже не хотелось покидать этот дом никогда.

Это строение было больше, чем дом. Донкастер-Холл являлся наследием. У него имелась своя история, чему доказательством служило то, что семья Фэрфакс сохранилась.

Именно этого хотел его дед.

Люди в Донкастер-Холле зависели от хозяина так же, как и в Гленигле. Следовало принимать решения, от которых Монтгомери до сей поры открещивался, отдаваясь воздухоплаванию, своим инженерным поискам, не думая о людях, нуждавшихся в нем.

Сколько народу было занято на всех предприятиях Фэрфаксов? Монтгомери было стыдно сознавать, что он этого не знал.

– Думаю, пришло для меня время стать настоящим одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером.

– Почему бы и нет? – спросила Вероника. – Ты же больше не «одолженный шотландец», Монтгомери.

Удивленный ее словами, он повернул голову и посмотрел на нее.

Она кивнула.

– Ты настоящий шотландец, – сказала Вероника, подбирая юбки обеими руками и опережая мужа на несколько шагов. Потом она повернулась и посмотрела ему в лицо: юбки ее развевались, улыбка освещала лицо.

– А что значит быть настоящим шотландцем?

Вероника улыбнулась так пленительно, что ему снова захотелось поцеловать ее.

– Ты отважный, – сказала Вероника. – Ты это доказал. И не только тем, что был хорошим солдатом во время войны, а тем, что сумел пилотировать свой воздушный корабль.

Она смотрела ему в лицо, не отводя взгляда, и он встретил его.

– Ты готов взять на себя ответственность, как любой шотландец.

– Разве это так?

Улыбка снова расцвела на ее губах и засветилась в глазах.

– Шотландец к тому же знает себе цену.

– Ты хочешь сказать, обладает высокомерием?

Вероника покачала головой:

– Нет, вовсе нет. Шотландец просто знает, что он лучше большинства других людей.

Ее взгляд дразнил Монтгомери и вызывал на спор.

– И у тебя точно такое же чувство к Донкастер-Холлу, какое было к Глениглу, – сказала Вероника, бросая взгляд на дом. – Возможно, даже более теплое. Ты обладаешь всем тем, что мечтал видеть в тебе твой дед.

Прежде чем Монтгомери собрался заговорить, на дороге у него возник Эдмунд.

– Эдмунд, – сказал Монтгомери, – я неверно судил о вас.

– В каком смысле, ваша милость?

Монтгомери улыбнулся с таким видом, что Вероника похолодела. Мистеру Керру следовало с осторожностью выбирать слова. В эту минуту Монтгомери был весьма далек от любезностей, хоть и улыбался.