Карен Рэнни - Любовь и бесчестье

Когда они оказались внутри, муж захлопнул за собой дверь с грохотом, похожим на пушечный выстрел. Потом вручил ей зеркало, которое ему отдала миссис Броуди.

– Это даже хуже, чем не иметь семьи вообще, – сказал Монтгомери. – Пожалуй, для одного человека это слишком.

– Сказать по правде, я не воспринимаю их как членов моей семьи, – призналась Вероника. – Они просто родственники.

– Что ты имела в виду, когда напомнила Аманде, как она донимала тебя раньше? Она и прежде крала у тебя?

Вероника опустила глаза на ковер и молча созерцала его. Как странно, что прежде она никогда не замечала, что он сине-белый, выткан причудливым образом, и узор на нем слегка напоминает греческий. Монтгомери не заговаривал, не двигался, не побуждал ее говорить. Он просто стоял и терпеливо ждал.

– Нет, Аманда не крала у меня, – сказала Вероника наконец. – Я платила ей, чтобы она оставила меня в покое.

– Платила ей?

Вероника посмотрела на него. Монтгомери хмурился, и выражение его лица было более чем просто недоумевающим. Ее родственники все еще находились в Донкастер-Холле, и, если бы она не облекла свои мысли в точную форму, Монтгомери, вне всякого сомнения, обыскал бы дядю Бертрана.

– Думаю, Аманда опасалась, будто я нанесу ущерб репутации ее семьи, – сказала Вероника. – Она постоянно ябедничала на меня тете Лилли и дяде Бертрану. «Она не закончила домашнюю работу. Она сделала ее плохо. Она странно себя ведет». Кузина походила на репей в башмаке, и потому мне было легче заплатить ей за молчание.

– Значит, это она стояла за разоблачением в ту ночь, когда ты отправилась на собрание Братства Меркайи?

Вероника кивнула.

– Почему же ты все-таки пошла, зная, что есть основание опасаться быть разоблаченной?

Теперь Монтгомери больше не хмурился, но на лице его появилось выражение, которое ей часто случалось видеть прежде. Он смотрел на нее с любопытством и некоторым недоверием.

– Потому что я хотела узнать больше о себе, и это желание пересилило опасения, – ответила она.

– Узнать о своем «даре»?

Возможно, теперь был подходящий момент, чтобы признаться во всем.

– Не только о нем, – сказала Вероника, сжимая руки перед грудью. – Я хотела узнать, можно ли говорить с мертвыми.

С минуту Монтгомери не произносил ни слова. Когда наконец заговорил, то не попытался ее критиковать. Вместо этого сказал нечто такое, что ее удивило:

– Я невзлюбил твою кузину со дня нашей свадьбы.

– Но Аманда всем нравится.

– В таком случае можешь считать меня чудаком, не похожим на всех. Дело в том, что она флиртовала со мной.

– Аманда флиртует со всеми мужчинами.

– Я счел неуместным то, что она пыталась флиртовать с женихом в день свадьбы.

– Она делала это, только чтобы позлить меня.

– Но почему?

– Аманда хитрая, эгоистичная и избалованная. Она рассматривает всех только с точки зрения выгоды. И если она видит что-то, что хочет иметь, берет это.

– По-видимому, даже если для этого надо прибегнуть к воровству.

Вероника кивнула.

– Но чем вызвана ее антипатия к тебе?

Вероника пожала плечами:

– Не знаю. Разве тебе не случалось встречать человека, который мгновенно и беспричинно проникся бы к тебе антипатией? Или чтобы вдруг к тебе, напротив, прониклись любовью с первого взгляда?

– Едва ли, – ответил он. – Вот мои братья были очаровательными. А я был заблудшей овцой.

– Я бы расспросила тебя о них, но у тебя всегда такое замкнутое лицо, будто ты не хочешь говорить о прошлом, будто Виргиния – закрытая тема, и мне не следует проявлять любопытства на этот счет.

С минуту Монтгомери внимательно смотрел на нее и, как ей показалось, наконец пришел к некоему решению.

– Мой дед построил Гленигл так, что он стал точной копией Донкастер-Холла, – сказал Монтгомери внезапно.

Удивленная, Вероника только моргала.

– Точной?

Монтгомери кивнул:

– Вплоть до обоев.

Так вот почему она ощущала в нем столь противоречивые чувства, включая и неизбывную печаль.

Минутой позже Монтгомери вышел – просто повернулся и покинул комнату, так ничего и не сказав.

Вероника продолжала неотрывно смотреть на дверь, гадая, следует ли ей пойти за ним. А вместо этого она открыла дверь, ведущую в ее комнаты, тихонько затворила ее за собой и удалилась к себе.

Веронике хотелось говорить с умершими. Как только она сказала это, Монтгомери понял почему. По той же самой причине он постоянно воображал, будто рядом с ним Джеймс, Алисдэр и Кэролайн. И иногда мысленно общаться с ними было легче, чем так остро тосковать по ним.

Оказалось, что он сказал жене больше, чем собирался.

Если бы Монтгомери остался с ней, обняв ее и упершись подбородком в волосы, то рассказал бы ей о таких вещах, которые никто не имел права знать. Поведал бы даже о своем прошлом.

Или снова занялся бы любовью, что случалось нередко, когда они оставались наедине.

В то мгновение, когда Монтгомери казалось, будто он пресытился ею, потребность в ней появлялась с новой силой. Возможно, ему бы хотелось всюду таскать ее за собой, целовать, когда захочется, и постоянно ощущать нежность ее кожи и ее руки, скользящие по его телу. Вероника изучала его и делала это с таким восторгом и таким пылом, что достаточно было одного ее взгляда, чтобы он воспламенился.

На пути к двери его остановил Рэлстон.

– Ваша милость, – начал мажордом, слегка поклонившись.

Монтгомери сдержал свое нетерпение, повернулся и спросил Рэлстона:

– В чем дело?

– Следует перегнать овец в другое место, ваша милость.

– Так сделайте это, – последовал ответ.

– Это не так просто, как кажется, ваша милость, – ответил Рэлстон. – Я полагаю, надо выбрать место, куда их перегнать.

– И вы думаете, я что-нибудь смыслю в овцах?

– Ваша милость, принять такое решение можете только вы.

– Притворитесь, будто меня здесь нет, – предложил Монтгомери. – Кто принимает решение в случае моего отсутствия?

– Мистер Керр, сэр. Он всегда это делал с самого первого дня, как появился в Донкастер-Холле. Но как я понимаю, мистера Керра здесь нет. Он уехал по вашему распоряжению.

Монтгомери проглотил готовое вырваться проклятие.

– Но ведь Эдмунд – поверенный. Что он может знать об овцах?

– Мистер Керр всегда был управляющим в Донкастер-Холле, сэр, – сказал Рэлстон.

– Если по какой-то причине Эдмунда нет, то кто в этом случае принимает решение?

Казалось, подобный вопрос поставил Рэлстона в тупик.

– Ваша милость, мистер Керр всегда был на месте.

– Конечно, едва ли можно сыскать в Шотландии, да, пожалуй, и во всей Британской империи поверенного, столь ревностно относящегося к своим обязанностям и неспособного манкировать ими хотя бы один день.

– Есть еще один вопрос, ваша милость, об очистке реки.

Монтгомери оперся спиной о дверной проем и сложил руки на груди. После стычки с родственниками Вероники его терпение было на исходе.

– Очистке реки?

– Река сужается на той стороне, где расположен Лоллиброх. Если каждую весну не убирать камни и валуны, получится запруда, и вода затопит земли. Мы регулярно принимаем участие в расчистке, ваша милость. И приглашаем на помощь жителей Лоллиброха.

– И когда это происходит?

– Обычно раньше, чем теперь, ваша милость, – ответил Рэлстон. – Пришлось многое отложить в связи с поездкой мистера Керра в Америку.

– Какое счастье, что он нашел меня, – сухо парировал Монтгомери.

– Это особенность его характера, ваша милость. Он во всем крайне обязателен и усерден, как и в этом случае.

– И что это означает?

Рэлстон смутился и теперь выглядел неуверенным.

– А вы не знали, сэр? Мистер Керр – Фэрфакс. Если бы не ваш дед, он стал бы следующим лордом.

Монтгомери непонимающе уставился на него.

Рэлстон продолжал:

– Его мать была урожденной Фэрфакс. Титул передается и по женской линии, но только если не останется наследников мужского пола.

– Мой дед!

Рэлстон кивнул.

– Вы уверены, Рэлстон?

– Насчет происхождения мистера Керра? Конечно, сэр. Десятый лорд Фэрфакс оплатил его образование, поскольку он тоже Фэрфакс.

«Вам следует обращать больше внимания на ваше наследство. Быть лордом Фэрфаксом из Донкастера – великая честь».

Это были слова Эдмунда, сказанные ему в Лондоне. Теперь все бесконечные намеки и придирки Эдмунда обрели смысл.

– Не будете ли так любезны проинспектировать конюшни, и, возможно, внесете изменения, сэр? – спросил Рэлстон.

– А должен? – ответил Монтгомери вопросом на вопрос.

Рэлстон бросил на него сочувственный взгляд. Этот человек прекрасно понимал, что работать над воздушным шаром гораздо интереснее, чем быть одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером.

– Назначьте время, Рэлстон, – вздохнул Монтгомери, покоряясь необходимости выполнять свои обязанности. Хотя в эту минуту хотел только укрыться в винокурне.

Тетка, дядя, кузины и кузены отбыли в назначенное Монтгомери время.

Ни Вероника, ни ее муж не вышли их проводить. Вне всякого сомнения, тетя Лилли воспользуется возможностью и пришлет возмущенное письмо, где детально перечислит все ошибки, прегрешения и слабости Вероники.

А покончив с этим, начнет рассказывать всем знакомым о чудовищном приеме, оказанном ей племянницей, этой неблагодарной девчонкой.

И ничто в будущем не искупит унижения этих трех часов. Тетка никогда не простит Веронике того, что она уличила Аманду в воровстве, а дядя Бертран никогда не простит неуважительного отношения к себе.

Однако как ни печально, единственное, что Вероника почувствовала, – это облегчение.

Она стояла у окна Овальной гостиной, глядя, как скрываются из виду экипажи. Несколько минут спустя у двери появилась миссис Броуди.

– Они уехали, ваша милость.

Вероника кивнула. Странно, но у нее возникло ощущение, что за этот день она постарела лет на двадцать.