Карен Рэнни - Любовь и бесчестье

Она не желала ни его жалости, ни даже утешения. Если бы он проявил к ней доброту, она бы заплакала. Все требовали от нее, чтобы она была сильной, и она поневоле оставалась такой. Ее дядя считал излишнее проявление чувств недостатком и заявлял, будто слезы не сделают чести ни ее отцу, ни матери.

В доме дяди у нее не имелось возможности предаваться скорби. Но вид того, что осталось от ее дома, почти доконал ее.

– Мне жаль, Вероника.

Монтгомери сжал ее плечи. Она закрыла глаза, стараясь сдержать слезы, ощущая покачивание гондолы, уносимой ветром. Сам Господь Бог, должно быть, укачивал ее, будто искупая свою прежнюю попытку испытать.

– Мои родители умерли от лихорадки, – сказал Монтгомери. – И я все еще тоскую по ним.

Вероника снова кивнула, желая отблагодарить его за то, что он поделился с ней.

– В тот день кухарка была выходной до полудня, – продолжала Вероника безжизненным тоном. – К середине дня она еще не вернулась. Я захотела выпить чашку чаю и поставила чайник. Не помню, сняла ли я его с плиты.

Монтгомери прижался подбородком к ее волосам.

– И все это время ты считала себя ответственной за пожар.

Вероника кивнула.

– Ты никогда этого не узнаешь.

Она снова кивнула.

– Мы всегда испытываем чувство вины за что-нибудь, – сказал он. – Мы испытываем раскаяние за то, что сделали, или за то, чего не сделали. За то, что проявили жестокость или, напротив, доброту.

Монтгомери снова обнял ее, и она положила голову ему на плечо, стараясь смотреть на небо, а не на землю.

Ей хотелось поблагодарить его за попытку облегчить ее скорбь. Поблагодарить за то, что он подарил ей этот день и эти удивительные впечатления от полета.

– На юге темнеет небо, – заметил Монтгомери после нескольких минут молчания. – Возможно, приближается буря. Надо спускаться.

Он потянулся к стропам и вцепился в одну из них. Секундой позже гондола качнулась влево.

Вероника закрыла глаза и начала молиться.

– Все в порядке, Вероника, – сказал Монтгомери, и в голосе его она расслышала веселье. – Ничего необычного в этом нет. Просто ветер больше не управляет оболочкой шара.

Она открыла глаза и посмотрела на него:

– Тогда я попытаюсь быть похрабрее. Ты мне скажешь, если что-нибудь будет не в порядке?

– Разумеется. И что ты думаешь о своем первом путешествии?

– Оно было замечательным.

– Это значит, что ты снова полетишь со мной?

– Мне бы очень хотелось этого.

– Ты постоянно удивляешь меня, – сказал Монтгомери, улыбаясь ей, и при этом на щеках у него появились ямочки, а прекрасные синие глаза засияли.

Вероника была потрясена внезапно охватившим ее чувством. Она никогда не предполагала, что любовь настигнет ее врасплох, а сердце мгновенно раскроется ей навстречу.

Монтгомери приводил ее в отчаяние, беспокоил и вызывал куда больший гнев, чем даже Аманда. В его объятиях Вероника испытывала экстаз. Но никогда не думала, что сможет так мгновенно и с такой легкостью полюбить Монтгомери.

Когда Вероника была маленькой девочкой, она любила сумерки, время до того, как землю окутает мрак. Воздух становился туманным, будто окутанным дымкой. Но это утро, переходящее в полдень, было еще более совершенным.

Переполненная и перенасыщенная чувствами, почти испытывая головокружение от них, Вероника прижалась щекой к груди мужа, когда они начали спускаться.

– У нас гости, – сказал Монтгомери, и тон его был сухим и холодным.

Вероника выглянула через край гондолы и увидела три экипажа, каждый из которых был до ужаса ей знаком, и почувствовала, как сердце упало в пятки. Три экипажа: один для дяди Бертрана и мальчиков, второй для тети Лилли и девочек и третий для пожиток.

– Дядя Бертран, – пробормотала Вероника.

– И все твое семейство в полном составе, – добавил Монтгомери.

Она обратила к нему беспомощный взгляд:

– Очень опасаюсь, что ты прав.

Они обменялись взглядами.

– Не можем мы остаться здесь?

Рот Монтгомери искривился в усмешке.

– На некоторое время, но в конце концов приземлимся. Нам придется встретиться с ними лицом к лицу.

– Я бы предпочла встретиться лицом к лицу со страхом, Монтгомери, – сказала Вероника, – а не со своей родней в полном составе.

– Тебе следует вышколить прислугу, Вероника, – сказала тетя Лилли. – Сегодня утром одна из горничных имела наглость улыбнуться мне.

Она с раздражением поднимала крышки с блюд и хмурилась.

– Что это у вас, шотландцев, такая страсть к овсу? – спросила она. – Утром самое лучшее – селедка. Вы не согласны?

Вероника отлично поняла, что последний вопрос относился не к ней. Дядя Бертран с отсутствующим видом посмотрел на нее и кивнул.

Ее отец тоже не любил овсяную кашу, и в их доме излюбленной шуткой было: «Вероника, если ты не закончишь сегодня прополку в саду, на ужин получишь овсяную кашу».

Мать шутливо грозила отцу: «Если твой отец через час не закончит свою писанину, я дам ему на ужин овсяную кашу вместо его любимого рагу».

Вероника не рассказывала об этом тетке. Ни тетя Лилли, ни дядя Бертран не любили говорить о ее родителях, будто неупоминание о них могло стереть из сознания Вероники память об отце и матери.

Монтгомери, сидевший за завтраком по другую сторону стола напротив ее дяди, посмотрел на нее. Веронике не требовалось прибегать к своему «дару», чтобы понять, о чем он думает. Его раздражали ее родственники.

Однако Монтгомери по крайней мере присутствовал здесь, за завтраком, чтобы смягчить страдания жены от пребывания за столом в обществе родственников, и Вероника была ему безмерно благодарна за этот жест доброй воли.

– Жаль, что у меня нет ничего, что могло бы вам понравиться, тетя Лилли, – сказала она. – Если вы расскажете мне о своих предпочтениях, я сообщу об этом кухарке. И завтра утром ваши любимые блюда будут для вас приготовлены.

Господи, сколько они здесь пробудут?

– Хорошая хозяйка должна быть всегда готова к любым неожиданностям, моя дорогая, – сказала тетя Лилли, возвращаясь к столу от низкого буфета. Для человека, ничего не обнаружившего по своему вкусу, ее тарелка оказалась на удивление полной.

– А почему вы решили почтить нас визитом? – спросил Монтгомери.

Вероника посмотрела на мужа, потом на тетю Лилли. Если бы она позволила себе подобное замечание, ее бы отчитали за дерзость. В присутствии стольких людей, готовых осудить ее за ту или иную погрешность, было чудом, что еда не скисла у нее в желудке.

Но тетя Лилли только улыбнулась Монтгомери.

– Мы не просто гости, мой дорогой мальчик. Мы ее семья. И не думаю, что нам требуется приглашение, что бы нас приветствовали в вашем доме.

Тетя Лилли снова улыбнулась.

– Но конечно, мы не предполагали, что вы будете заняты этим…

Она воздела руки к потолку, и они затрепетали, как крылья.

Ее родственники были до такой степени потрясены видом воздушного шара, что на протяжении всего обеда взирали на Монтгомери как на некое крылатое чудо, неожиданно оказавшееся в гостиной.

Вероника встала из-за стола прежде, чем тетя Лилли успела сказать что-нибудь еще.

– Конечно, вы желанные гости в Донкастер-Холле, тетя Лилли, – промямлила она, сделав нечто такое, на что никогда бы не осмелилась в Лондоне, – вышла из комнаты.

Монтгомери ожидал ее у двери столовой.

– Как они могли просто явиться сюда? – спросила она. – Неужели мне придется выслушивать их критические замечания, пока они не уедут? И когда они уедут?

– Раз они твои родные, то я даже не смею высказать догадки, – ответил ее муж. – Ты не думала спросить их?

– Она просто погладит меня по головке, скажет, чтобы я не волновалась, и отправится на кухню отдавать распоряжения слугам. Единственное, что сделало завтрак терпимым, – это что мои кузены и кузины попросили принести подносы в свои комнаты. Пять подносов, Монтгомери! Но ведь у нас не бесчисленное множество слуг. Сегодня утром пришлось задействовать всех горничных. Даже миссис Броуди пришлось носить подносы вверх и вниз по лестнице.

– Ты не предполагала, что они приедут?

– Понятия не имела об этом. Если мы ничего не предпримем, Монтгомери, они повадятся навещать нас. Будут наезжать каждые несколько месяцев и оставаться подолгу.

Выражение его лица стало зеркалом ее внутреннего смятения и ужаса.

Пожалуй, даже эмиграция в Америку была бы предпочтительнее нескончаемых визитов дяди Бертрана и его семьи.

– Можешь себе представить, что эти разговоры за обедом будут повторяться в течение двух недель?

Обед накануне получился сумбурным. Тщательно продуманное меню миссис Броуди пошло насмарку из-за неожиданного прибытия семерых гостей и их троих слуг. Они расправились с мясным, рыбным, овощным блюдами и пудингом, и при этом тетя Лилли не переставала сетовать на скудость и качество пищи, а Адам, Аманда, Элис и Энн вторили ей. Единственным, кто воздержался от критики, был Алджернон, да и то потому, что неважно себя почувствовал, и для него поспешно была приготовлена гостевая комната.

– Может быть, если я буду очень груб, – сказал Монтгомери, – они уедут раньше.

Вероника покачала головой, чувствуя, как в ней поднимается паника.

– Напротив, тогда тетя Лилли сочтет своим долгом поучить тебя хорошим манерам и останется дольше.

Они переглянулись. Впервые в их семейной жизни у них оказалась одна цель и один враг.

– Ты могла бы мне помочь с воздушным шаром, – сказал он.

– Ты просишь меня об этом, потому что пожалел меня? Или потому что и в самом деле тебе нужна моя помощь?

– Я прошу тебя, потому что не знаю, как иначе избавить тебя от назойливого внимания твоей тетушки, – сказал Монтгомери, протягивая ей руку.

– Мне надо предупредить миссис Броуди, – сказала она. – Скажу, чтобы она не обращала внимания на тетю Лилли.

Монтгомери кивнул.

– Следует предупредить и Рэлстона, – добавила Вероника.