Карен Рэнни - Любовь и бесчестье

Вероника положила руки ему на плечи, чтобы не упасть, и подняла ногу, чтобы он смог снять с нее башмак, потом так же подняла вторую.

Она вздохнула, и Монтгомери поднял голову, чтобы увидеть вблизи выражение ее глаз и улыбку, чуть тронувшую губы.

– Твои башмаки плохо сидят на тебе, – сказал Монтгомери, удивляясь, почему не заметил этого вчера.

Вероника посмотрела на него сверху вниз.

– По правде говоря, они не мои, – призналась она. – Они принадлежат моей кузине Энн.

Монтгомери присел на корточки.

– У тебя нет башмаков?

– Я их потеряла на заседании Братства. Разве ты не помнишь?

– Вместе со второй сорочкой?

Она кивнула.

– Зато обрела мужа, – сказала Вероника, прежде чем он успел заговорить.

Она охватила взглядом гостиную и пейзаж за окном, где уже почти стемнело.

– И дворец, где теперь живу. Что такое по сравнению с этим пара башмаков?

– В Гленигле были свои швеи, – сказал Монтгомери. – Вне всякого сомнения, они есть и в Донкастер-Холле.

– А сапожники?

Он кивнул.

Монтгомери осторожно стянул с ее ног подвязки, медленно скатывая вслед за ними чулки – сначала с одной, затем с другой ноги. Потом поднялся, чтобы посмотреть ей в лицо, и заметил, что она покраснела. Это напомнило ему, что она новобрачная, и хотя она охотно отвечала ему, прошел всего день после того, как она рассталась с девственностью.

Вероника положила руки на бедра и сжала их в кулачки.

Колени ее были так совершенны, что, когда Монтгомери погладил каждую, кончики его пальцев невольно очертили вокруг них окружность. Вероника пошевелила ногой, он поднял глаза и увидел, что она улыбается.

– Щекотно? – спросил Монтгомери.

Вероника кивнула.

Его пальцы не спеша прошлись вниз по ее ногам до изящно очерченных лодыжек, и поиграли с ее очаровательными ступнями, с каждой ножкой по очереди. Стоя на ковре босыми ногами, Вероника согнула пальчики ног, вызвав у него улыбку. Он потер красные пятна на ее пальцах, жалея, что не заметил раньше, что башмаки ей не подходят.

Снова опустившись на корточки, Монтгомери позволил своему взгляду подняться вверх по ее телу, упиваясь этим зрелищем.

Груди ее были безукоризненно круглыми с большими коралловыми ареолами, окружавшими красивые удлиненные соски.

Наклонив голову, Монтгомери поцеловал ярко-красную полоску, след корсета, спускавшуюся от груди почти до пупка.

Она судорожно втянула воздух, а Монтгомери усмехнулся.

Глаза Вероники расширились, и румянец стал ярче, когда его рука нежно охватила ее венерин бугорок. Ее губы полуоткрылись, она двинулась навстречу, и на его пальцах осталась влага. Вероника вздрогнула. Монтгомери повернул голову и нежно поцеловал ее в висок, бормоча ее имя. Вероника сжала его руку, и он замер от этого пожатия, выжидая, отпрянет ли она. Но Вероника осталась стоять, глаза ее были закрыты, губы открыты, а щеки окрасились нежным румянцем.

Монтгомери взял Веронику за руку и повел через гостиную в свою спальню. У двери она отстранилась, вернулась в свою комнату и погасила лампу на столе, потом подошла к нему.

Он снова взял ее за руку и повел по ступенькам к возвышению, где стояла кровать. Только тогда выпустил ее руку и то только для того, чтобы взять на руки и осторожно положить на середину кровати.

Вероника осталась лежать, представляя собой пиршество для его глаз со слегка раздвинутыми ногами так, что Монтгомери мог видеть ее чуть поблескивающую влажную сердцевину.

Она была восхитительна, а он чертовски возбужден и готов молить ее о снисхождении, если бы она его отвергла.

Монтгомери освободился от рубашки, сбросил башмаки, не сводя с нее глаз. И она не попыталась прикрыться, защититься от его взгляда.

Ее руки покоились на талии, а глаза становились все темнее по мере того, как зажигались страстью.

Вероника вздохнула, когда его рука охватила ее грудь и принялась дразнить сосок. Медленно, не отводя взгляда от ее глаз, чтобы у нее не возникло сомнений относительно его намерений, он приблизил к ней голову и втянул в рот ее сосок, а рука Вероники погладила его по щеке.

Губы Монтгомери прошлись по коже, зубами он слегка прикусил ее, будто поставив на ней свою печать. И внезапно его охватило отчаянное желание обладать ею, столь сильное, что Монтгомери не мог припомнить случая, когда бы его посещало такое.

Его пальцы заскользили по ее телу, вошли внутрь и ощутили влагу и нежность. Чувствовать ее было свыше его сил. Однако пока еще он не мог отдаться своему желанию. Прежде чем овладеть ею, он хотел заставить ее задыхаться от страсти и желать его так же сильно.

Ее кожа горела. На ощупь она была жаркой. Глаза Вероники были закрыты, пока его пальцы описывали круги в нежной впадине, двигаясь то быстрее, то медленнее.

– Монтгомери.

Его имя в ее устах, сопровождаемое сладостным, как воркование, вздохом, прозвучало как призыв сирены.

Он поднял голову и встретил взгляд Вероники, прежде чем опуститься на ее тело. Когда его рот коснулся ее в самом чувствительном месте, она громко вздохнула, как от ожога.

Монтгомери положил руки на ее бедра, поглаживая их ладонями, чувствуя раскаленную кожу и стараясь раскрыть ее как можно шире. Она была праздником не только для глаз, но и для рта и для слуха. В горле Вероники зародился какой-то необыкновенный звук. Обе руки молотили воздух, потом вцепились в покрывало. Монтгомери чувствовал, как ее пальцы выплясывают вокруг его головы, а когда принялся ласкать ее языком, бедра взметнулись вверх.

Вероника извивалась в его объятиях, пока наконец ее тело не содрогнулось, прижимаясь к нему, будто он выпил всю ее страсть.

Монтгомери поднялся и смотрел, не сводя с нее глаз. Она лежала, распластавшись на постели с раздвинутыми ногами, раскинутыми руками и вздымавшейся грудью.

На его языке все еще был ее вкус, а жажда обладания вызывала грохот крови, несущейся по жилам.

И Монтгомери скользнул в нее, возвышаясь над ней, опираясь на локти и играя с влажными завитками волос у нее на висках. Он двигался поверх ее тела легко, как тень, как обещание. Вероника застонала, выкрикнула его имя, когда он начал раскачиваться взад и вперед, пока наконец не оказался глубоко в ней. Монтгомери чувствовал, как ее плоть сжимается вокруг него, и это довело его почти до края бездны. Наслаждение было столь сильным, что сотрясало все его тело. Пальцы Вероники впились ему в плечи. Теперь ее глаза были открыты. Они казались затуманенными, встревоженными и радостными одновременно. Монтгомери хотелось заполнить ее всю, зарыться в сладостный жар ее тела.

Он искал в ней забвения и прощения.

Вероника еще крепче вцепилась в его плечи и потянула к себе с властностью, возбудившей его еще сильнее. Глаза ее снова закрылись – она опять испытала пик наслаждения, и то, как она удивленно втянула воздух при этом, вызвало у Монтгомери новую улыбку.

По щеке Вероники скатилась слеза, и при виде ее он закрыл глаза, зарылся лицом в ее волосы, и его тело взорвалось с невиданной силой, потопив все вокруг.

Вероника обхватила его руками за шею и крепко прижала к себе.

Монтгомери чувствовал себя умиротворенным, как если бы оказалось, что этот акт и эта женщина обладали властью добраться до самого его нутра и облегчить страдания его израненной души.

Когда муж покинул кровать, Вероника села, снова ощутив смущение и робость. Монтгомери подошел к своим сундукам, составленным возле стены, безошибочно открыл второй от конца и вынул из него халат. Вероника подумала, что он собирается его надеть, но он вернулся в постель нагим, по-видимому, ничуть не смущенный своей наготой.

Да и с какой стати ему было смущаться? Он был так великолепно сложен, что даже когда ее тело все еще вибрировало после испытанных наслаждений, ей захотелось провести ладонью по его рукам и ногам, обвить рукой плечи, погладить по груди и порадоваться тому, что провидение сделало его ее мужем.

Монтгомери нежно потянул ее и заставил встать, а потом накинул халат Веронике на плечи, помог просунуть в рукав одну руку, за ней другую. На ощупь халат походил на шелковый, он скользнул по ее коже, вызывая ощущение прохлады. Монтгомери оправил его отвороты, дважды обернул ее талию поясом и завязал его спереди бантом, будто Вероника была драгоценной посылкой.

Они обменялись долгими взглядами, и Монтгомери не произнес ни слова, которое можно было бы объяснить в желанном для нее смысле. Вероника присобрала ткань рукой, чтобы не запутаться в ней и не споткнуться, и спустилась с помоста.

У двери Вероника помедлила и оглянулась на него. Он, все еще обнаженный, остался на месте.

Монтгомери не заговорил, и она оставила его, испытав такое чувство, что, если бы нашла подходящие слова, заставив его открыть свои мысли, он бы откликнулся.

По небу растянулись ряды облаков, окрашенных оранжевым, золотым и розовым, каждое из которых походило на шарф, подброшенный в воздух.

Вероника стояла у окна своей спальни, зачарованная картиной рассвета в Шотландском нагорье.

Элспет постучала в дверь и вошла, весело приветствуя ее:

– Доброе утро, миледи. Ну не чудесный ли сегодня день?

Грохот колес помешал Веронике ответить. Целая вереница телег, груженных до самого верха и прикрытых брезентом, протарахтела по дороге и исчезла за ближайшим холмом.

– Что это? – спросила она.

– Подозреваю, будто там нечто заказанное его милостью, – сказала Элспет, подходя к окну. – Они прибывают уже в течение часа. Желаете, чтобы я пошла и разузнала, леди Фэрфакс? – спросила Элспет.

– Нет, – возразила Вероника. – Я сама пойду и узнаю, когда оденусь.

Она завершила обряд утреннего омовения, и во время ее туалета возник только один сложный момент, когда Элспет попыталась распутать и расчесать ее волосы. В конце концов она поспросила Элспет только собрать их в узел и прикрыть кружевным чепчиком. Глаза Вероники выглядели слишком большими, а их цвет казался безусловно ореховым. Лицо выглядело бледным, губы чуть припухшими и нежно-розовыми.