Карен Рэнни - Любовь и бесчестье

Она его разочаровала? Они долго лежали так, не разговаривая и не пытаясь придвинуться друг к другу. Возможно, она сделала что-то не так?

– Вероятно, мне следовало лежать неподвижно, – нарушила Вероника молчание.

Монтгомери повернул голову.

– Ведь покорная образцовая жена должна просто терпеть, – добавила она. В сумеречном сером свете она посмотрела на него. – Разве положено совокупляться в середине дня?

– Сейчас не середина дня, – буркнул Монтгомери, отворачиваясь.

Чувствовали ли другие женщины то же, что и она? Губы ее припухли, щеки саднило от соприкосновения с щетиной. Даже свои груди Вероника ощущала иначе, будто они стали тяжелее, больше и чувствительнее. И если отвлечься от физических ощущений, то она была полна радости и смущения.

– Я сделала что-нибудь не так? – спросила Вероника, собираясь с силами в ожидании его хлесткого ответа.

– Это все твоя тетка? – спросил он. – Или мать?

Теперь Монтгомери повернул голову и смотрел на нее.

– Ну, кто тебе сказал, будто ты не должна получать наслаждения от брачной постели?

– Моя тетя.

Монтгомери кивнул, как если бы подозревал это.

– Ты не сделала ничего плохого, Вероника, – сказал он, садясь на другом краю постели.

Больше он не добавил ничего, но Вероника решила, что тем, чего он не сказал, можно было бы заполнить тома.

Монтгомери встал с постели и направился к умывальнику за ширмой. Его сундуки уже были отправлены в Донкастер-Холл. Поэтому он порылся в чемодане, куда уложил достаточно одежды на время остановки в Инвернессе.

Он был привержен составлению планов. Это помогло ему сохранить рассудок. И жизнь.

Но его приверженность к порядку пошла псу под хвост в день, когда он встретил Веронику Маклауд, теперешнюю Веронику Фэрфакс.

Монтгомери не любил тесные пространства, а эта комната напоминала каморку. Второй причиной его раздражения было то, что он не хотел лежать в постели рядом с женщиной со спутанными волосами, губами, распухшими от поцелуев, пылающими румянцем щеками и сияющими глазами.

Вероника умудрилась соблазнить его в то время, как он всего-навсего хотел реализовать их брак.

Монтгомери потерял себя в ее объятиях. Ослепительное наслаждение лишило его разума, памяти и предвкушения знакомства с Шотландией. И даже теперь, когда еще не потускнело воспоминание об их любовных объятиях, она продолжала искушать его.

Монтгомери вышел из комнаты, не взглянув на Веронику, понимая, что если сделает это, то вернется в постель. Он желал ее снова и снова.

Уличный воздух подействовал на него успокаивающе. Его нежное прикосновение напомнило ему лето в Гленигле, когда от земли поднимается жар, а ветер с реки охлаждает кожу.

Кареты и прохожие на время вытеснили его воспоминания, и теперь он разглядывал деревянный мост через реку Несс, и небо, сменившее пурпурный цвет на черный.

– Тебе надо жениться, Монтгомери, – сказал Джеймс однажды вечером. – Жена удержит тебя дома и в постели.

– Но ты ведь уже захватил лучшую из невест, Джеймс, – отвечал он. – Я не хочу довольствоваться второсортной.

– У Кэролайн есть сестра, – отвечал Джеймс. – Ты окажешь мне большую услугу, если согласишься поухаживать за Этель.

Этель была маленькой блондинкой и имела привычку жеманиться и хихикать.

– Достаточно одной ночи с Этель, и я уйду и больше не вернусь.

Что бы Джеймс подумал о Веронике?

Конечно, она не хихикала, но время от времени вела себя странно. Во-первых, претендовала на ясновидение. Во-вторых, будучи девственницей, оказалась столь приспособленной к физической любви, будто она была водой, которой она жаждала всю жизнь.

Монтгомери кивком поздоровался с несколькими встречными, удивляясь доброжелательности и приветливости шотландцев. А их выговор напомнил ему деда. И это было одной из причин, почему он не хотел сюда приезжать.

Он не хотел, чтобы ему напоминали о Магнусе Фэрфаксе. Монтгомери был ближе к деду, чем даже к отцу, и здесь, в Шотландии, его печаль по нему ощущалась острее.

Ребенком он всегда считал, что раскатистый голос деда звучит как гром.

– Ты предаешься печальным мыслям, малый, хотя сейчас весна. Пора подумать о земле. Пора сеять и сажать. Это жизнь.

Весна в Виргинии была хлопотным временем, полным заботами о земле и посадках. Когда начиналось лето, у них было мало времени на передышку от тяжелого физического труда, связанного с уходом за взошедшими растениями.

Монтгомери откинулся назад, опираясь спиной о перила моста, и смотрел, как течет вода под ним. Иногда он чувствовал, как сердце его полнится мыслями о Виргинии, и не замечал ничего вокруг.

Его дед родился в Шотландии, жил здесь и покинул эти места в поисках лучшего, что приносит более значительную награду. И все же в сердце Магнуса жила Шотландия. Когда дед рассказывал ему о ней, в голосе его звучала тоска по родине.

Завтра они доберутся до Донкастер-Холла, и Монтгомери примет на себя ответственность, которой облекли его обстоятельства. Но Магнуса с ним не будет. Как не будет Алисдэра и Джеймса, погибшего на Гражданской войне.

Он остался последним из династии Фэрфаксов.

Приживется ли он в Шотландии?

И что делать с Вероникой?

– Скоро доберемся до Донкастер-Холла, – сказала Вероника на следующее утро.

– Ты разговаривала с кучером? – спросил Монтгомери удивленно.

Эдмунд со своей обычной дотошностью и знанием дела устроил все так, что кучер из Донкастер-Холла ожидал их на следующее утро возле отеля. Удобная коляска, в которой они ехали теперь, принадлежала Монтгомери, кучер был одним из его слуг, а женщина, сидевшая напротив, его раздраженной женой.

Отвечая, Вероника не смотрела на него, да и все утро не смотрела. Даже во время завтрака между ними царила принужденность, и Вероника подчеркнуто сосредоточила все свое внимание на еде.

– Донкастер-Холл недалеко от тех мест, где я жила, – ответила она.

– Ты не говорила мне об этом, Вероника.

– Если помнишь, Монтгомери, ты не поощрял склонности к беседе.

В этом она была права, но его раздосадовало, что, когда он изъявил желание поговорить, она отказалась вступать в беседу.

– Расскажи мне о своем доме, – попросил он.

– Нет, – ответила она, глядя куда-то выше его головы. – Не думаю, что стану это делать.

– Ты не сделала ничего неправильного, – сказал Монтгомери мягко. – Напротив, – добавил он, зачарованный ярким румянцем, залившим ее лицо. – Расскажи мне о своем доме, – снова попросил он.

– Нет, – возразила она опять.

Вероника уставилась в окно, предоставив ему право мрачнеть и хмуриться.

– Тогда расскажи о Донкастер-Холле.

– Скоро сам его увидишь, – ответила она.

– Ты сердишься на меня? Из-за вчерашнего?

Она все еще не смотрела на него.

– Я подумала, что все это было замечательно, – сказала Вероника наконец. – И все же мне не хочется это обсуждать.

– Я не причинил тебе боли?

Она опустила глаза на свои руки и теперь разглаживала кожу перчаток.

– Вчера! Я не причинил тебе боли?

– Как я уже сказала, – ответила Вероника, поднимая на него глаза, – думаю, все было замечательно. А ты так не считаешь?

Ни одна из женщин, с которыми он делил постель, никогда не стала бы задавать подобный вопрос. Но от нее он мог этого ожидать. И не знал, испытывает ли смущение или замешательство.

– Я был вполне удовлетворен, – ответил Монтгомери. Что, черт возьми, она хотела услышать? Что он удивлен ее страстностью? Что даже теперь, глядя, как она разглаживает свои перчатки, хотел бы опрокинуть ее на сиденье и заняться с ней любовью? Или начать любовную игру, как тогда в гостиной?

– Достаточно, чтобы заняться этим снова? – спросила Вероника.

Нет, он чувствовал не смущение, а жар желания.

– Я был бы болваном, если бы сказал «нет». Верно?

Она продолжала плотнее натягивать перчатки – на каждый палец отдельно. Он счел ее действия настолько волнующими, что заставил себя отвернуться и сосредоточиться на пейзаже.

Монтгомери не ожидал увидеть горы с их голыми пиками, все еще увенчанными шапками снега. Почва здесь была бесплодной и лежала тонким слоем на скалистом основании, будто, спохватившись, Всевышний поспешно и скупо присыпал ею все Шотландские горы.

По мере того как они проезжали все дальше на запад, земля начинала зеленеть новой травой и скалы сменялись волнистыми долинами. Вдали поблескивало озеро, окруженное сосновым лесом. Какое-то время дорога шла вдоль блестящей серебром реки до того, как перекаты холмов скрыли ее из виду.

Монтгомери нравилась Шотландия, и его это удивляло. Ему нравились горы и запах, стоявший в воздухе, столь отличавшемся от воздуха Виргинии. Дом его в Виргинии был новым и бурлящим жизнью. Семя, брошенное на рыхлую землю, стремилось взойти как можно скорее, всего за несколько дней. Здешняя земля была старше и тверже. И здесь приходилось улещивать ее, давая клятвы и воздействуя угрозами.

Несколькими часами позже они остановились напоить лошадей и напиться у источника, который кучер Дональд назвал колодцем Призрачной Руки.

Вода в нем была холодной, кристально прозрачной и благословенной, как и передышка, прервавшая тягостное молчание в карете.

Когда они возобновили свое путешествие, им уже стало известно, что через час они прибудут в Донкастер-Холл.

Холмы меняли форму и размеры: некоторые из них были больше, некоторые меньше, все они отличались оттенками зеленого цвета от оливкового до изумрудного. Отдаленный проблеск воды намекал на то, что некоторое время они ехали параллельно реке.

Склон одного холма сменялся началом другого – они переплетались, как пальцы. Утоптанная, утрамбованная дорога была достаточно широкой, чтобы по ней могли бок о бок проехать две кареты. Она все время извивалась и меняла наклон. Из-за груды валунов выглядывал олень, проявляя любопытство к чужакам.

– Мы почти на месте, – сказала Вероника, когда они пересекли широкий деревянный мост, бревна которого приняли богатый оттенок умбры.