Карен Рэнни - Любовь и бесчестье

Они переехали через реку Несс по Черному мосту из бревен, производивших глухой приветственный звук.

– Расскажите мне об Америке, – попросила Вероника. – Расскажите о Виргинии. Или о вашем тамошнем доме.

Наконец Монтгомери улыбнулся.

– Вы не любите, когда на вас не обращают внимания, Вероника.

– Последние два года на меня не обращали никакого внимания, Монтгомери, – ответила она. – Я почти привыкла к этому. И все же не ожидала такого от мужа.

Особенно после того, как он соблазнял ее в гостиной.

– Мой дом называется Гленигл, – сказал Монтгомери, поворачивая голову и глядя в окно на дождь, затянувший все пеленой. – Мой дед был архитектором и строителем этого дома и сам придумал для него название.

– Вы выращиваете табак в Виргинии?

Он удивленно посмотрел на нее. И его взгляд и выражение рассердили ее.

– Женщину следует просвещать, Монтгомери.

– Да, – согласился он. – Табак, как и многие другие культуры.

Вероника не хотела задавать этот вопрос и все же задала его:

– Вы скучаете по дому?

– Всем сердцем, – ответил Монтгомери.

Веронику захлестнули эмоции, понять которые не составило труда. Страх перед неизвестным. Останется ли Монтгомери в Шотландии или вернется домой? А если бы он упомянул о том, что тоскует о ком-то?

Ей отчаянно хотелось спросить Монтгомери о причине его печали. Кого он оплакивает?

Несколькими минутами позже Вероника сказала:

– Я тоже не хотела за вас замуж. Если бы у меня была возможность, я выбрала бы кого-нибудь другого. Любого прохожего на улице, фонарщика на площади. Если бы он время от времени говорил со мной и не смотрел на меня, будто я прозрачная. Мне было бы этого достаточно, и я сочла бы его вполне приемлемым мужем.

Монтгомери посмотрел на нее, и уголки его рта приподнялись в легкой улыбке.

– Я вас забавляю, Монтгомери?

– Да, – ответил он, удивив ее. – Забавляете.

Вероника отвела взгляд, не зная, считать ли себя оскорбленной или уязвленной.

– Я не хотел быть грубым, – добавил он.

Что-то в его тоне заставило ее повернуть голову и снова бросить на него взгляд.

– Знаю, что Шотландия чужая для вас. Знаю, что значит оглянуться и заметить, что вся ваша жизнь изменилась.

Глаза Монтгомери широко раскрылись, а взгляд обрел настороженность. Веронике захотелось поговорить хоть о чем-нибудь, лишь бы не чувствовать, что ее игнорируют.

– Как война сказалась на вас?

Монтгомери улыбнулся, но в выражении его лица не было юмора.

Он слегка покачал головой, будто отрицая ее право задавать такой вопрос.

Вероника опустила глаза.

– Очень хорошо. Не стану спрашивать о войне. Не будете ли тогда любезны сказать мне, о чем разговаривать?

– Люди, ничего не знающие о войне, всегда стремятся узнать о ней все. Хотите знать, что меня стошнило, когда я в первый раз убил человека? Или как ночью я лежал на своем матрасе, тараща глаза на звезды и мечтая как-нибудь добраться до дома? Или как в конце концов мне стало безразлично, выживу ли я. Я выжил, Вероника, не потому, что желал этого. Я жив, потому что не умер, – вот как война сказалась на мне.

Может быть, было бы безопаснее соблюдать дистанцию в отношениях с Монтгомери, отдалиться от него, как он отдалился от мира. В ее случае это предотвратило бы возможную грубость с его стороны, а также опасность влюбиться в него.

И все же Веронике хотелось смягчить его боль, но она не находила для этого слов. После смерти родителей Вероника больше всего хотела, чтобы ее оставили в покое, чем слышать от людей слова соболезнования. Поэтому не сказала ничего и молчала до тех пор, пока карета не остановилась перед подъездом отеля.

– Вы придете сегодня ночью ко мне в постель?

Вероника сжала руки, заставляя себя встретить его взгляд не отводя глаз.

– Это свойство шотландцев – ваша прямолинейность?

– Думаю, главным образом это мое свойство. Не лучше ли спросить, чем гадать? Не лучше ли выяснить, чем догадываться?

Монтгомери долго не отвечал, и Вероника подумала, уж не хочет ли он снова замкнуться в молчании. Если бы так и оказалось, она бы последовала его примеру.

– Пожалуйста, не говорите мне, Монтгомери, будто мы чужие люди, – сказала она. – Ваша рука оказалась у меня под юбкой, а губы прижимались к груди.

Вероника и сама едва верила, что произносит такие речи. И тотчас же кожу ее начало покалывать от смущения.

– Значит, вы не возражаете против того, чтобы оказаться в постели с незнакомцем, с человеком, которого едва знаете?

– Не возражаю, если он мой муж.

Монтгомери кивнул:

– Вы очень законопослушны.

– Законопослушна? – Вероника улыбнулась. – Сомневаюсь, что дело в послушании. Раз это должно случиться, то я за то, чтобы это произошло. В конце концов, в браке так бывает всегда.

Монтгомери сложил руки на груди и уставился на нее так, будто она была каким-то редким зверем, которого он увидел впервые. И Вероника не была уверена, что взгляд его почтителен.

Конечно, она была излишне откровенна, возможно, непозволительно откровенна, решила Вероника. Но все же продолжила:

– Мне говорили, будто мне это ничуть не понравится. Посоветовали закрыть глаза и думать о королеве.

Однако Вероника сомневалась, что это в полной мере так, если можно было судить по тому опыту, что она приобрела в гостиной.

– Вы очень красивый и ладный мужчина, Монтгомери. Сомневаюсь, что мне будет неприятно видеть вас раздетым. Что же касается меня, то вы прекрасно знаете, какова я в обнаженном виде. Стоит перейти к самому акту.

Вероника никогда прежде не останавливалась в отеле, однако, по слухам, отель «Король Георг» посещала сама королева. Управляющий отелем проводил их до двери, держа над ними большой зонт, а потом позвонил горничной и поручил отвести гостей в их покои.

Им продемонстрировали все преимущества, удобства и прелести отеля, показали, за какой шнур следует дернуть, чтобы появился кто-нибудь из слуг, а также как попасть в столовую.

Когда они остались одни, Вероника удивилась, поняв, как мала их комната.

Железная кровать была огромной и занимала большую часть пространства.

Матрас показался ей вдвое выше, чем тот, на котором она спала в доме дяди. Маленький столик, два стула с прямыми спинками и умывальник составляли остальное убранство комнаты. Небольшой камин был вмонтирован в одну из стен, а два окна на другой стене предоставляли возможность любоваться видом реки в пелене дождя. Хотя наступила только первая половина дня, на улице было темно, как ночью.

Комната производила впечатление безупречно чистой. Отель был красивым, а слуги приветливыми. И все остальное тоже не вызвало у нее неприятия.

Камнем преткновения стал ее муж.

– Вы голодны? – спросил ее Монтгомери.

Вероника покачала головой. Они доели остатки провизии из корзины, приготовленной миссис Гардинер, еще в течение первой половины путешествия, а приехав на станцию, выпили чаю.

– Тогда начнем?

Вероника посмотрела на него округлившимися глазами.

Монтгомери приблизился к ней, отвел ее руки и принялся расстегивать корсаж.

Она оттолкнула его руки, но эффект был такой, как если бы она попыталась отмахнуться от солнца. Монтгомери подождал, пока она перестанет размахивать руками, и возобновил свое занятие.

– Ведь еще светит солнце!

– Кое-где, – согласился Монтгомери, ничуть не впечатленный ее словами.

Он закончил расстегивать ее корсаж и принялся за манжеты. Скоро она оказалась освобожденной от корсажа и наблюдала, как тот совершил полет через комнату и приземлился в углу.

Но ведь один из них должен был соблюдать приличия. И этим одним предстояло стать ей. Не так ли? Ведь утрата невинности была серьезным делом.

– Если вы намерены напугать меня, – сказала она, – то должна вам сообщить, что ничуть не испугана.

Монтгомери на мгновение перестал расшнуровывать ее корсет и посмотрел на нее.

– Какого черта мне хотеть вас пугать, – сказал он и снова вернулся к прерванному занятию. – Видите ли, запугивание должно сказаться на нас обоих. Но разве вы не требовали, чтобы я лишил вас девственности с того момента, как закончилась брачная церемония?

Вероника несколько раз моргнула, стараясь продемонстрировать равнодушие, пока Монтгомери расшнуровывал ее корсет и стягивал его с нее. Через секунду и этот предмет туалета совершил полет через комнату.

– Вероятно, вы правы, – заключила Вероника, серьезно поразмыслив над его словами, насколько позволяли обстоятельства, потому что в этот момент он расстегивал юбку.

В его глазах промелькнуло что-то, чего она не смогла понять, и даже в этот важный момент Вероника не знала, раздражает ли она его или он смущен. И не могла сосредоточиться на своем «даре», способном облегчить задачу.

Монтгомери наклонил голову, потянул за юбку и смотрел, как та падает к ее ногам. Он протянул руку, чтобы помочь Веронике переступить через нее.

– Давайте покончим с этим. Согласны?

– Это ведь не работа, – ответила Вероника, хмурясь. – Или все-таки работа?

Монтгомери взял ее руку и прижал к бугру на своих штанах, и Вероника почувствовала что-то горячее и твердое. Оно было огромным, как у мастифа, которого она однажды видела гоняющимся за сукой, – с разверстой пастью и инструментом наготове.

– О!

– Да, – повторил Монтгомери. – О!

– Мне было очень приятно то, чем мы занимались в гостиной, – сказала Вероника.

– Неужели? – спросил он с отсутствующим видом.

Она уже была раздета до сорочки, фижм, панталон и чулок.

– Вы не задерните шторы? – спросила Вероника.

– Мог бы это сделать, но не хочу прерывать свое занятие.

– О!

– Я хочу снова увидеть вас обнаженной, – сказал Монтгомери и потянул за застежки ее кринолина. – Я лишил вас дара речи, Вероника? – спросил он, когда фижмы упали на пол.

Она кивнула и переступила через них.