Карен Рэнни - Любовь и бесчестье

Если бы ее родители были живы, ей вообще не пришлось бы выходить замуж в Лондоне и, уж конечно, не за Монтгомери Фэрфакса.

Тетка вплыла в семейную столовую, оглядела собравшееся здесь семейство и одарила его солнечной улыбкой. При виде Вероники ее улыбка потускнела.

– О, моя дорогая, это никак не подойдет.

Вероника взяла себя в руки, догадываясь о том, что последует.

– Ты сама уложила волосы. Верно? В нашем доме есть определенные стандарты, и они никак не согласуются с тем, что сделала ты, Вероника. Недостаточно просто собрать волосы в пучок и кое-как закрепить его на затылке.

Это замечание вызвало взрыв смеха, и тетя Лилли снова улыбнулась своим детям.

– Особенно сегодня, – добавила она.

– Эстер была занята чем-то другим, тетя Лилли, – ответила Вероника, но тетка скрылась на кухне, не обратив внимания на ее слова.

Тетя Лилли не была жестокой женщиной. Она просто погрязла в многочисленных заботах и находилась под влиянием большого количества разнообразных мнений, которые почерпнула от мужа. Внешность ее, обращенная к миру, казалась мягкой, но под ней скрывалась железная воля. У нее было одутловатое лицо, похожее на каравай хлеба, поднимающийся на дрожжах. В остальных местах она тоже выглядела полной, и даже пальцы ее, обычно украшенные множеством перстней, казались пухлыми. К полудню она начинала жаловаться на боль в пальцах и снимала все драгоценности. Но ранним утром, таким как нынешнее, она обряжалась во все свои регалии, безупречно одевалась, и из ее прически не выбивался ни один волосок. От всех остальных она требовала того же самого.

Живя у себя дома, Вероника причесывалась сама – у нее не имелось горничной, и результат ее деятельности казался приемлем для всех.

Ее утро всегда начиналось с улыбки и поцелуя матери, а потом и отца. Их разговоры состояли из обмена идеями, размышлениями, впечатлениями от стихов отца и обсуждения садоводческих успехов матери.

В доме дяди обмен идеями не приветствовался. Дядя решал, что каждый из домочадцев должен думать о политике, религии и новостях дня.

Все они, однако, имели право без стеснения обсуждать других: что люди носят, как ведут себя, а также что они сказали. Все это являлось питательной средой для беседы. Иногда кто-нибудь высказывал комплимент или похвалу, но в большинстве случаев замечания носили критический характер.

И никто так не отличался в этом отношении, как прекрасные белокурые кузины Вероники.

Столь же, сколько они любили судачить между собой, девушки наслаждались, делясь информацией с подругами. Вероника могла только вообразить, как они обсуждали события позавчерашней ночи до того, как они сменились другими. А возможно, они слишком опасались, что общество их осудит так же строго, как они судили других.

Завтрак Вероники был окончен. Она поднялась с места. Тетя вернулась из кухни и с неудовольствием оглядывала ее.

– Я скажу Эстер, чтобы она помогла тебе одеться, – сказала тетя Лилли, и выражение ее глаз не допускало возможности возражений. – Если хватит времени, она причешет тебя заново.

Тетя с легкостью могла выиграть эту битву, ибо Веронике было все равно. Она могла бы два часа спустя войти в гостиную обнаженной или одетой в коричневый шерстяной балахон. Ее это не заботило. Они могли обрить ее наголо – ее и это бы не обеспокоило. Ничто не могло погасить ее радости и повлиять на ее благодарность Монтгомери Фэрфаксу.

– Благодарю вас, тетя Лилли.

– Могу я помочь? – спросила Аманда, обращая взгляд к матери, и на ее губах появилась сладкая улыбка.

– Благодарю тебя, кузина, – поспешила вставить свое слово Вероника. – Я справлюсь. По правде говоря, – добавила она, приняв несколько смущенное и застенчивое выражение, – я была бы рада остаться на несколько минут одна.

– Как тебе угодно, Вероника, – сказала тетка, бросив взгляд на мужа. Они оба согласно закивали.

Вероника вышла из комнаты, моля Господа о том, чтобы время бежало скорей и она могла оставить этот дом, тетку, дядю и всех кузин и кузенов.

Скрывшись за ширмой, Вероника опустилась на колени и подняла одну из непрочно закрепленных досок пола. Не спеша извлекла из-под половицы маленькую шкатулку, единственное сокровище, вывезенное ею из Шотландии.

Вероника встала, подошла к окну со шкатулкой в руках, села на скамью и повернула шпенек. Никому в доме отца не пришло бы в голову украсть ее. Но насчет домашних дяди у нее были известные сомнения.

В шкатулке находилось все ее наследство. Если бы Аманда узнала о ее содержимом, вне всякого сомнения, ее требования выплат за последние два года возросли бы непомерно. Вероника и без того ухитрялась время от времени выплачивать кузине небольшие суммы денег, чтобы избавиться от мелких пакостей, которые Аманда могла ей устроить. Вероника опустила крышку шкатулки и поставила ее себе на колени.

Все ее имущество, включая шкатулку, состояло из двух оставшихся платьев, двух пар чулок, неглиже, двух ночных рубашек и еще одного корсета.

Подвенечное платье, как и туфли, было одолжено.

Вероника потратила серебро, которое хранила в качестве своего приданого. Здесь же хранилась и вся вышитая одежда, предназначавшаяся для этой цели. В ее сундучке лежала также книга миссис Битон «Основы домоводства», и ночами, когда Веронике не спалось, она корпела над рецептами в предвидении счастливого дня, когда сможет их использовать, готовя лакомые блюда для своей семьи.

Кузины Вероники никогда и не помышляли о таких вещах. Их вырастили в сознании, что в их домах всегда будут кухарки и экономки. Теперь и у нее они должны появиться.

Как ни странно, Вероника никогда не помышляла о браке с пэром. Хотя ее мать была дочерью графа, она вышла замуж за шотландца, не имевшего иных амбиций, кроме писательских. Они жили в безвестности, но просто и счастливо. Мама с радостью занималась домом и распоряжалась четырьмя слугами, проводила жизнь в заботах об отце и всегда оставалась его слушательницей, когда он читал ей свой очередной опус.

Вероника знала, что когда-нибудь выйдет замуж, но мать настраивала ее на то, чтобы она обрела мудрость и зрелость мысли.

– Не обязательно понимать все, что делает твой муж, но непременно следует поддерживать все его начинания, Вероника.

Или:

– Доброта – добродетель, доступная каждому, Вероника, если приложить некоторые усилия.

Если бы ее мать была сейчас здесь, какой совет она дала бы дочери?

«Будь терпеливой, Вероника. Проявляй понимание. Следи за своими словами. Думай о том, что делаешь».

Мать не поняла бы, что побудило ее дочь посетить собрание Братства Меркайи. Это было глупым поступком, продиктованным определенной причиной. Ей некому было задать мучившие ее вопросы.

И вот вся ее жизнь изменилась, и, должно быть, к лучшему.

Вероника встала, положила шкатулку на дно своего чемодана, уже упакованного в предвкушении отъезда из дома дяди, и подошла к туалетному столику. Эти минуты были последними в ее девической жизни.

Менее чем через два часа она станет замужней дамой, женой.

Она не будет больше играть роль странной личности, чужеродного тела, котенка среди щенков.

Стук в дверь был сигналом, что пришла Эстер. Но это оказалась не горничная, а ее тетка.

– Я хотела немного побыть с тобой, моя дорогая, – сказала тетя Лилли, садясь на край кровати. – Сегодня вечером твой муж придет к тебе в постель, и тебе придется принять его, потому что так поступают большинство женщин. Господь заповедал нам быть сосудами.

Вероника сидела на краешке постели, сложив руки на коленях и не осмеливаясь встретить взгляд тетки.

– Пока все это будет происходить, ты не должна двигаться, моя дорогая. Тебе следует хранить молчание. И не следует жаловаться на грубость и жестокость мужа и на то, что он использует тебя. Господь заповедал женщинам терпеть все это.

Вероника не знала, что на это сказать, и потому продолжала молчать. По-видимому, это понравилось тете Лилли, потому что та поощрительно похлопала ее по руке.

– Тебе, Вероника, лучше думать о более приятных вещах. Об империи, о смене времен года, о нашей дорогой бедной королеве.

В детских мечтах, воображая свое будущее, Вероника никогда не думала о страсти и желании. И за истекшие годы ее знания на этот счет не обогатились, но она имела представление о самом половом акте. Ведь в конце концов, она не была идиоткой. Но чувства, стоящие за этим, оставались ей неведомы, и она не думала, что кто-нибудь испытает их к ней.

Боль, радость, гнев – все это ее «дар» позволял ей почувствовать. Но страсть, похоже, была чем-то более тонким и сложным.

Когда тетка наконец ушла, оставив ее раздумывать о брачном жертвоприношении, Вероника принялась пристально разглядывать себя в зеркале.

Этот сногсшибательный Монтгомери Фэрфакс должен был стать ее мужем.

От него, как она почувствовала, исходили боль и гнев. Гнев ей понять было легко, но почему боль?

Как странно было видеть в зеркале, что краснеешь.

Когда Монтгомери Фэрфакс впервые увидел Веронику Маклауд, он обратил внимание на ее красоту. Однако обстоятельства их встречи на собрании Братства Меркайи положили конец дальнейшим наблюдениям. Все внимание Монтгомери сосредоточилось на ее спасении, и ему некогда было раздумывать о цвете ее волос. На самом деле волосы Вероники были темно-каштановыми с рыжеватым и золотистым оттенком, а глаза зеленовато-карими с золотыми искрами.

Сейчас она стояла рядом с ним, молчаливая и притихшая, одетая в бледно-голубое платье, оттенок которого совсем не подходил к цвету ее лица. От нее пахло чем-то вызывавшим ассоциации с весной, чем-то женственным и свежим.

Но лицо ее казалось слишком бледным, а губы почти бескровными.

Если бы Монтгомери знал ее получше, он бы наклонился к ней и прошептал на ухо какую-нибудь чепуху, чтобы заставить ее улыбнуться. Сказал бы что-нибудь забавное о ком-нибудь из собравшихся здесь и толпившихся в гостиной графа Конли или рассказал анекдот из жизни в Виргинии. Но в силу того, что он не знал Веронику и она стала его женой тогда, когда он и не помышлял о браке, он только молча стоял рядом с ней, удивляясь тому, что этот день вообще настал.