Керриган Берн - Любовь горца

Этот мальчик – настоящий ангел.

– Да, и она научила меня танцевать вальс, – вставила Рианна, стараясь не отстать от брата.

– Все, кто живет в Рейвенкрофте, согласны с тем, что мисс Локхарт отлично дополняет наше общество, – присоединился Рассел к разговору, и его рыжая борода не могла скрыть улыбку. – Для нас, хайлендских дикарей, полезно узнать, что такое настоящие хорошие манеры, не правда ли, лэрд?

Филомена собрала все свое мужество и взглянула на своего работодателя, но лучше бы она этого не делала. Рейвенкрофт сидел совершенно неподвижно, нож зажат в одной руке, а вилка – в другой, кусок застрял во рту. Он смотрел на своего брата, и черные глаза сверкали злобой.

– Вы все слишком добры ко мне, – задыхаясь от волнения, поспешила сказать Филомена.

– Обязательно скажите мне, когда вы планируете поплавать в море следующий раз, мисс Локхарт, – сказал граф вкрадчиво с немалой долей издевательства.

Столовый прибор Рейвенкрофта упал со стуком на тарелку.

– Да, и нас с собой возьмите, – попросила Рианна. – Научите меня плавать!

Филомене тоже пришлось положить вилку, чтобы скрыть, как у нее дрожит рука. Ни разу еще со времен жизни в Бенчли-Корт не была она так измучена во время простого обеда.

– В течение некоторого времени погода будет, пожалуй, слишком холодной. – Тут она призвала на помощь все свое воспитание и, чтобы спасти ситуацию, обратилась к общепринятой теме разговора. – Рассел, неужели климат в этой части Шотландии всегда так непредсказуем осенью?

– К сожалению, да, – ответил Рассел медленно. Было видно, что он тоже обрадовался смене темы. Сдвинув рыжие брови, он наблюдал, как из-под воротника Рейвенкрофта по шее поползли красные пятна, а потом обратился к Филомене. – Скоро ударят заморозки, но, надеюсь, область дождевой тени [5] острова Скай доберется и до нас, и во время Самайна будет хорошая погода, как это часто случается.

– Что такое Самайн? – спросила Филомена.

– Мой самый любимый праздник в году, – сказала Рианна и вздохнула.

– Да! – согласился Эндрю, его лицо приняло такое оживленное выражение, какого Филомена еще не видела. – В это время духи покойников встают из могил, чтобы творить зло, и мы призываем друидов, чтобы те заговорами отгоняли демонов.

– Возможно, вы знаете его как канун Дня всех святых, или Хеллоуин, – подсказал лорд Торн.

– По этому поводу устраивают праздник? – спросила Филомена.

– Так отмечают окончание сбора урожая, начало работы в винокурнях и посев озимых, – объяснил Рассел. – Мы открываем одну или две бочки старого виски и угощаем всех членов клана Маккензи из Уэстер-Росс, а также гостей из других кланов и их лэрдов. Устраиваем пир и исполняем ритуал.

– Мы над кострами приносим в жертву животных, – вставил Эндрю.

– Больше жарим и едим, а не приносим в жертву, – с усмешкой поправил его Рассел.

Филомена, кажется, впервые за вечер позволила себе улыбнуться:

– Звучит восхитительно. Я с нетерпением буду ждать теперь моего первого Самайна в Хайленде.

– Первый танец я прошу вас отдать мне, англичанка, – сказал Торн и улыбнулся своей обычной дерзкой улыбкой. – Возможно, я тоже смогу вас кое-чему научить.

Рейвенкрофт так стукнул кулаком по столу, что фарфоровая посуда зазвенела и все вздрогнули. Его стул издал резкий скрежещущий звук, когда он встал и двинулся в сторону Торна.

– На два слова, – прогремел он, схватил своего младшего брата за плечо и почти сорвал его со стула.

Но Торн продолжал мило улыбаться, пока Рейвенкрофт с яростным выражением на лице практически волок его в сторону двери:

– Прошу нас извинить, мы на минуту выйдем, – весело проговорил он, и они исчезли в темноте соседнего зала.

Филомена в изумлении могла только моргать, и тут Рассел поспешил ее утешить:

– Не волнуйтесь, барышня. Граф постоянно дразнит лэрда. Так было даже тогда, когда они были детьми.

– Вот как? – Филомена вытерла руки и постаралась сесть прямо. Весь этот обмен колкостями показался ей очень неприятным. Она не была уверена, что по этому поводу можно не волноваться. Во всяком случае, до тех пор, пока она не сможет выбросить из головы обоих братьев: и лэрда Маккензи, и лорда Торна.

– Мисс Филомена, – Эндрю положил руку на ее ладонь, – прошу меня извинить. Я не очень хорошо себя чувствую, – и он глазами указал в сторону собственной комнаты.

Руну нужно выпустить погулять перед сном, и сейчас самый подходящий момент.

– Хорошо, Эндрю. Я вас провожу.

Она пожелала Рианне спокойной ночи, поцеловала ее в щеку, и, извинившись перед Расселом, ушла.

– Вы должны ему сказать, – взволнованно напомнила она Эндрю, когда они очутились одни в большом холле. – Или мне самой придется это сделать.

– Обязательно скажу, обещаю. Но мне кажется, лучше подождать до утра. – Эндрю галантно предложил Филомене руку у нижней ступени черной лестницы, чтобы проводить ее наверх. – Мисс Локхарт, вы не знаете, почему отец так рассердился на дядю Гэвина за его слова?

Но она действительно не понимала, чего ждет от нее Рейвенкрофт. Что он в ней разглядел? Почему так… что? Ревновал? Ведь он прекрасно видел, что она не отвечает на ухаживания графа Торна.

– Не могу представить.

Эндрю бросил на нее понимающий взгляд из-под длинных ресниц, и его прямой рот немного изогнулся в усмешке:

– А я могу.

Лиам едва не зашвырнул брата в свой кабинет и хлопнул дверью. Руки тряслись, его одолевали темные желания и убийственные порывы. В крови кипела ярость, накатившая на него благодаря выпитому за столом виски, и это чуть не привело к тому, что он бросил бы в Торна нож через весь стол.

Он бегал по комнате, борясь со зверем, который терзал когтями его внутренности. Кабинет был слишком тесен. Почему он выбрал именно его? Ах да! Да потому что кабинет был единственным помещением, где отсутствовал запах этой женщины. Она здесь никогда не бывала. И никогда не оставляла за собой сладкий цветочный аромат, пробуждающий воспоминания о ее коже.

Господи, похоже, он действительно ведет себя как одержимый! Когда дело касалось Филомены, в нем пробуждалась тысяча смертных грехов и дрались между собой за первенство. Это были гордость, зависть, жадность, похоть, а сейчас… гнев.

Он не мог заставить себя даже посмотреть на своего самовлюбленного брата, потому что боялся, как бы не совершить что-нибудь страшное. Гэвин Сент-Джеймс был красив той обезоруживающей красотой, от которой таяли женские сердца. И он всегда был таким. Каждый раз, когда Лиам на него глядел, он представлял, как Филомена Локхарт к нему прижимается.

Не потому ли Филомена убежала, когда Лиам ее поцеловал? Почему она избегала его после той встречи в церкви? Почему выглядела такой виноватой, как будто что-то скрывала и боялась разоблачения?

Неужели между братом и гувернанткой что-то было? Неужели ему снова лгали?

– Ты что, трахался с ней в лесу, Торн? – Он произнес это так тихо, что сам был не уверен, что расслышал себя.

– Что?

– С гувернанткой, ты, поганый бастард? Ты хватал ее своими грязными лапами? – заорал Лиам.

Неужели он попробовал на вкус ее сладость? Неужели ее губы так же раскрылись навстречу ему, как раскрылись Лиаму? Он должен это знать, даже если это знание толкнет его за грань безумия.

– Если говорить по существу, я не являюсь бастардом в полном смысле слова.

Но легкомысленный тон брата только разжег огонь, возникший благодаря алкоголю, бродившему в крови.

– Прекрати болтать и не старайся выглядеть слишком умным, – грубо заорал Лиам. – И не надо меня учить!

Лиам быстро повернулся к брату, и тот не успел убрать с лица циничную усмешку, однако стоило Лиаму сделать шаг, и эта усмешка тут же пропала.

– Запомни, Гэвин, я через горло вырву из тебя позвоночник и ни секунды не пожалею…

– Ну хватит. – Граф поднял руки в примиряющем жесте, зная, если Лиам назвал его по имени, то выполнит обещание. – Нет, я оставил ее такой же нетронутой, какой она была, я говорю правду.

Лиам остановился. Его способность быстро и четко определять ложь на этот раз его подвела – сознание было смутным.

– Тогда почему ты в моем доме, за моим столом говорил с ней так, будто она твоя любовница? – спросил он сквозь стиснутые зубы.

Торн пожал плечами в знак примирения.

– Я просто с ней флиртовал, Лиам. Она – красивая женщина с большими грудями, а я люблю хорошеньких женщин, хотя до ее грудей не дотрагивался…

Лиам схватил брата за грудки и едва не поднял его над полом:

– Только попробуй открыть свой поганый рот по ее поводу, и я вырву у тебя кишки и разбросаю по полу!

Торн широко раскрыл зеленые глаза не столько от страха, сколько от удивления:

– Да ты сам ее хочешь! – вымолвил он.

– Haud yer wheesht! – Лиам отпустил брата так быстро, что тот чуть не упал, и повернулся лицом к столу, изо всех сил стараясь остановить бешеное биение сердца.

– Боже мой, Лиам, после всех лет самоотречения ты запал на гувернантку?

– Я же сказал, Haud yer wheesht! – и не в силах больше сдерживаться, Лиам стукнул по первой же вещи, попавшейся под руку.

Пачка писчей бумаги, бронзовое пресс-папье и ящик с письменными принадлежностями полетели в сторону книжного шкафа и рассыпались по полу в беспорядке. Он попытался наполнить легкие воздухом, но ребра сжало словно тисками. Тогда Лиам пошел к буфету и стал вытаскивать пробку из графина, выискивая глазами достаточно большой стакан, чтобы утолить терзающую его жажду.

– У тебя появились проблемы с выпивкой, брат? – спросил Торн холодно.

– Моя единственная проблема, что у меня их нет.

Черт с ним, со стаканом! Лиам запрокинул голову и сделал большой глоток скотча, названного его именем. Огненная жидкость потекла по горлу, проникла в грудь и дала возможность сделать вдох. Сейчас его выдох можно поджечь, так он был насыщен алкоголем, но Лиаму было наплевать. Лучше пить, чем дойти до братоубийства. К тому же он не хотел, чтобы Джани пришлось убирать за ним кровь с пола.