Вы когда-нибудь любили отчаянно и слепо? Так, что тебя колотит изнутри, что-то сидит и бьется в тебе, не давая спокойно жить. Как ломка, как синдром отмены. Ты готов целиком продаться, отдать все, лишь бы насладиться этим мгновением рядом с тем, кого полюбил. Так, что когда тебя спросит кто-то: «А за что именно ты любишь этого человека? В чем причина?», ты не находишь ответа! Он и не нужен тебе, этот ответ. Ты просто знаешь это и безразличны все слова. И пусть весь мир перевернется, пусть погаснут звезды, пусть все исчезнет вмиг и навсегда – это все неважно. Важен тот человек, которого ты полюбил. А вселенная – это лишь вселенная – пусть себе расширяется.

И я любил. По-настоящему. Однажды. И больше никогда такого со мной не приключалось. Пока. Но чем черт не шутит?

19 лет. Глупый возраст. Ты уже совершеннолетний. Но ты все еще идиот. Я говорю про себя. Девушка, которую я полюбил, была умна и хороша собой. Но это не первое на что я обратил внимание. Сначала я вообще ее не замечал… Год не замечал! Два не замечал! Я идиот! Мы учились вместе в университете, сидели рядом, играли в морской бой и мафию, спорили на что-то, а я – не замечал. Я очень люблю ее вспоминать. У меня даже сохранились ее фотографии, которые я «незаконно» раздобыл той холодной зимой, когда до меня наконец-то дошло, что я полюбил А… Не хочу называть ее имени. Это было на том самом третьем курсе.

Я очень часто люблю ее вспоминать.

Svanì per sempre il sogno mio d'amore –УШЛИ НАВЕКИ МОИ МЕЧТЫ О ЛЮБВИ. Это фраза из романса «E lucevan le stelle» из итальянской оперыTosca. Не знаю, почему я это вспомнил…

У А. были карие глаза. Но не такие карие, как у Индиры. В глазах Индиры я разглядел любовь, а в глазах А. – нет. Я имею ввиду любовь ко мне. У А. тоже были кудрявые локоны, но я так и не поигрался меж них своими пальцами. А наши разговоры… Мы могли говорить о чём угодно, о будущем, о прошлом, о зонтах, что стоят и сушатся в лекционном зале, о Ferrari, о горах, о поэзии, о цветных карандашах, о Шреке, да вообще обо всем! Она часто говорила, что окружающих любит больше, чем себя. Я верил ее словам, хотя знал, что все мы эгоисты. Я идиот. Я поздно обратил на нее внимание. До этого я просто с ней дружил. Ненавижу дружбу между мужчиной и женщиной. Она всегда заканчивается. Вопрос в том, каков будет финал. Наша дружба закончилась молчанием. Мы по сей день молчим. Молчание – золото, не так ли? В нашем случае – это финал нашей дружбы, а не золото. Как всегда, виноват был я. Я же влюбился первый. Хотя нет, я не влюбился, я полюбил. Беспричинно и слепо. По-настоящему. Я полюбил А. именно так, как учила меня любить Индира, когда мне было 17. Я полюбил А. именно так, как не смог полюбить Индиру – по-настоящему.

Была зима. Красивая зима. Настоящая русская зима. 14 февраля все влюбленные, в том числе и я, отмечают день влюбленных и признаются друг другу в любви. Я купил красивую открытку… Написал в ней что-то, не могу вспомнить что именно, были комплименты, помню лишь последнюю строчку: «А., мне очень приятно с тобой общаться!»

У нас была лекция. Мы сидели в холодной аудитории, в белых халатах, а сверху накинули зимние куртки. Лекцию читал один из хирургов, он был стар и мудр. Но ему тоже было холодно. Я положил открытку в левый карман халата, чтобы достать ее оттуда правой рукой и вручить А. Лекция длилась полтора часа. Каждую минуту я прокручивал в своей голове сценарий, по которому все должно «свершиться», я представлял себе снова и снова, что я скажу, когда буду дарить открытку. Я идиот. Мои сокурсники обогащали свой разум, а я сидел и мечтал. Ненавижу, когда мечтания не дают тебе сосредоточиться на науке. Они вечно все портят.

Лекция закончилась. Старый лектор поблагодарил нас, и мы стали «отчаливать». Все загудели, как пчелы. Или как мухи. Не знаю. Биомасса тронулась с места. Как огромные куски льда в Арктике. Они откалываются от основной массы и плывут куда-то, непонятно куда, непонятно зачем. Но без них тоже нельзя. Их могут разбить и преодолеть лишь ледоколы.

А. спешно поднялась и помчалась к выходу быстрым шагом. Я вскочил – и за ней. Я догнал ее в коридоре, постучал ей рукой по левому плечу. Она обернулась. Этот пронзительный взгляд, он все замечал, он все знал, но не меня. Я сказал ей:

– Привет! С праздником тебя! – Я правой рукой достал открытку из левого кармана. Почти как в мечтах.

– Привет! Спасибо, что это?

– Это открытка, специально для тебя, в честь сегодняшнего дня.

– Я не могу это взять, – сказала она. Опустила голову, и медленно стала от меня отходить дальше по коридору. Я был в ступоре. Я идиот.

– Почему? Что в этом такого? Возьми, пожалуйста! – сказал я. Я отчаялся, но не выдавал себя. Она молчала, мы шли рядом по этому темному коридору. Я не хотел, чтобы он заканчивался. Мы дошли до лестницы, А. хотела подняться вверх, на второй этаж. Я сказал ей: «В этом ничего противозаконного нет. Возьми, это для тебя. Прочитай мои слова».

Она взяла мою открытку. Поблагодарила меня. Я был счастлив. Я идиот. Идиот 14 февраля 2011 года…


Искра жизни VIII

«Ложки нет»

Матрица

Все боятся смерти. В чем причина этой боязни? В том, что смерть приходит неожиданно? Или в том, что когда она приходит, всё заканчивается? Интересно, «гении», угнавшие самолеты 11 сентября 2001, боялись смерти? Или те, кто воюют на Северном Кавказе, боятся? Я имею в виду тех, кто против федеральных сил, да, тех самых, с длинной бородой и кучей автоматов. Они называют это Священной войной. Если ты умер на этой войне, твоя душа автоматически прилетит в Рай – ты выиграл «горячую путевку». Ты спасен.

Когда люди умирают от рака, медленно и мучительно, с болью и страданиями, с кучей слёз и сожалений, с неисполненными мечтами и маленькими детьми на попечении, они не получают «путевку» в Рай. Вселенская несправедливость. Или может Вселенная слишком большая и могучая, чтобы заметить тех, кто умирает от рака? Ведь они просто умирают, просто кричат и тихо плачут от боли где-нибудь в кровати, в окружении нескольких, самых близких человек. А «воины» Священной войны выкрикивают священные фразы, они умирают с грохотом, с гулом, под взрывы снарядов, под взглядами сотен людей, даже в прямом эфире, по ТВ. Конечно! Вселенная их заметит! Конечно, это заслуживает «путевки» в Рай. Если конечно он существует.

Всякого рода мысли о смерти часто преследуют меня, когда мы ходим на занятия по судебной медицине. Они проходят в «Бюро судебно-медицинской экспертизы» города S. Туда привозят тех, кто погиб. На улице, на работе, или еще где-то – погиб – значит автоматически попал в это Бюро. Видите, это тоже своего рода «путевка». С одной лишь разницей – Бюро реально существует и «путевка» тоже настоящая, а Ад или Рай, или Нирвана, или еще какой-то некий «котёл» вечности – это вымысел. Хотя, чем чёрт не шутит?

Занятия по судебной медицине начинались рано утром… В восемь часов. Вы представляете себе такое утро, когда сидя за столом на кухне, завтракая, ты думаешь о том, что скоро тебе ехать в морг? На занятия. Учиться. Смотреть на вскрытие, думать о причинах и времени смерти.

«ЗДЕСЬ МЕРТВЫЕ УЧАТ ЖИВЫХ» – эта надпись «украшала» одну из стен зала, где проводили секцию. Секция – это вскрытие. Заходишь в большой зал, кругом столы, а в левом углу куча каталок, а на каталках лежат мертвецы, ну или трупы, не знаю как правильно, каждый «ждет» своей очереди на стол…ну на секцию. Причем, «претенденты» на секцию лежат вплотную друг к другу. Может этого не следовало говорить, но всё же. Звуки пилы для костей. Знаете, это такая болгарка, обыкновенная болгарка. Ей пилят череп. В принципе это не страшно, но запах пиленных костей – это жуть. Кругом бегают санитары с ведрами, с ножами, с пилами. Тоже нестрашно. Возле стены, которую украшает надпись, стоит компьютер, такой старый, у него даже экран не плоский. За столом сидит врач-судебно-медицинский эксперт. У него есть кружка горячего кофе, есть конфеты, есть булочка. Другой врач стоит за одним из столов для секции. На нем фартук, перчатки, колпак. Он описывает то, что видит. Это его работа – понять, когда и от чего умер тот или иной человек. Зал для секции немного мрачный. Нет, вовсе не от того, что там лежат мертвецы и ждут очереди на секцию, а просто – плохое освещение. Или может мне так показалось. Не важно.

На улице, во дворе этого здания, здания для секции, стоит скульптура. Высокая. С человеческий рост, даже выше. Вы видели стервятника? Это такая птица. Большая и некрасивая. Введите в Google«стервятник». Откройте картинки по этому запросу. И выберите самую ужасную и большую из них. Это стервятник, он питается падалью. Он ждет смерти. Если представить на секунду, что все-таки есть такое существо, как Смерть. Да, та самая смерть с косой и в черном капюшоне. Так вот, получается стервятник – это друг Смерти, он ее постоянно и с нетерпением ждет. Все остальные – боятся Смерти, а стервятник – любит и ждет. Ведь Смерть его кормит. Это его мать-кормилица, alma mater. Так вот, там стоит черный, высокий, большой и страшный, до мурашек страшный, «памятник» этой птице. И знаете, порой ты смотришь на него, и тебе кажется, что он где-то там, в глубине живой. В его глазах жажда смерти. Но он непоколебим. Он терпелив. Он может ждать. Смотреть и летать над тобой. И просто ждать. Смысл его жизни – это Смерть. Чья-то смерть. Гениально и просто. Главари террористов и экстремистов – тоже своего рода стервятники и падальщики. Они тоже «питаются» смертью, чьей-то смертью, зарабатывая на этом деньги. У них тоже есть жажда Смерти, они ее тоже ждут, но не для себя, а для людей, для мирных людей, которые где-то работают. В офисах всяких небоскребов, в переходах метро, да везде.

Еще одна вещь, которая мне запомнилась в Бюро, это одна картина. Небольшая картина. Примерно размером 30 на 45 см. Она висела в небольшом кабинете. Я не помню, как назывался этот кабинет. Что-то вроде препараторской. В центре ничего. Вдоль всех стен – столы. На столах лежат банки с формалином. А в банках лежат всякие кусочки органов для последующих исследований. Так вот, как только заходишь в этот кабинет, на стене висит эта картина. Мрачная картина, в темных тонах. К тебе обращен некий персонаж в лодке. Лицо закрыто черным капюшоном, и сам он в плаще. В руках он держит что-то вроде весла. Кругом река. Он будто подплывает к тебе с противоположного берега. И кажется, ему нужно заплатить, чтобы он «добросил» тебя на тот берег. Тот берег – это Аид – царство мертвых. А переправщик в лодке – это Харон. Он перевозит души умерших. Древние греки часто шутили перед сражениями: «Завтра будем пировать у Аида». Ну конечно, в то время не было всяких Бюро и моргов. Умер – получи монетки, сгори в огне, и вперед – кататься на лодочке с Хароном. Хотя на вид он не очень разговорчивый. Но чем черт не шутит?