Арина Ларина - Любовь до белого каления

– Уже уходите?

– Нет, просто замерзла, – скованно ответила Татьяна. Чувствовала она себя – хуже некуда. Что про нее мог подумать бывший шеф, даже страшно было представить. Самое ужасное, что он имел полное право думать все, что угодно. Сначала она разговаривала с ним, как престарелая кокетка с ревматизмом, которую зовут на вечер «кому за шестьдесят», потом как базарная хамка, а теперь вообще непонятно, как себя вести. В свете того, что они действительно, как это ни странно, почти родственники. В таком виде бить себя в грудь и орать, что она креативный директор, – только позориться. Лучше молчать и пытаться выправить ситуацию. Хотя как выправить, если она выглядит как аварийный автомобиль, валяющийся в кювете кверху колесами?

– Ваш луковый суп и буханка хлеба, – давешняя официантка плюхнула на стол одуряюще вонючий суп и хлеб в плетенке.

Юрий Михайлович потрясенно моргнул, но ничего не сказал.

– У них нельзя сидеть просто так, пришлось заказать, – попыталась оправдаться Татьяна, но получилось только хуже.

– А я буду неоригинален, – не принял подачу Носков. – Чашечку кофе и сливки. Отдельно, пожалуйста.

Когда официантка ушла, он вопросительно посмотрел на Таню.

– Я понимаю, вам тяжело это пережить. Давайте вы все обдумаете, поговорите с дочкой, а послезавтра мы встретимся у нас и все обсудим.

– У нас?

– Не у вас, а у нас, дома, – терпеливо пояснил Юрий Михайлович. – Вот, я сейчас напишу вам адрес. Это недалеко от метро, двадцать девятый троллейбус…

– Спасибо, не объясняйте, я на машине. Найду.

– На машине? – недоверчиво переспросил Носков.

– Да-да, – в отчаянии подтвердила Таня. Наверняка он думает, что у нее желтый «Запорожец» или оранжевый ржавый «Москвич». Надо же так влипнуть! Нет, он точно сейчас все расскажет Крыжовникову, и они со Светочкой посмеются над горемыкой, потерявшей человеческий облик.

Она пошарила по карманам. Надо же, и мобильный с собой не взяла!

Смешно, но Татьяне казалось, что хоть какой-то атрибут ее реальной материально обеспеченной жизни необходимо сию минуту предъявить Юрию Михайловичу.

– Вы не беспокойтесь, я заплачу. – Он неправильно истолковал ее судорожное копание в карманах. И тут до Тани дошло, что и кошелек она забыла дома.

Покрывшись красными пятнами, Таня попятилась к выходу под жалостливым взглядом Юрия Михайловича. Вот у мужика горе-то – бомжиха-алкоголичка в родственницы набилась. Это он еще достаточно по-джентльменски себя ведет. Другой давно предложил бы сто рублей и шуганул куда подальше вместе с дочкой.

Она вышла на мороз и заплакала. Было горько, больно и стыдно. Даже машина осталась скучать на стоянке рядом с домом. Сгорбившись, Татьяна побрела мимо ярко освещенного окна, за которым Носков пил кофе и нюхал ее отвратительный луковый суп.

Семен держал Элю за руки и улыбался как совершенный имбецил. В крови бурлил адреналин, а в голове звенела чарующая пустота, в которой невесомыми пузыриками плавали прозрачные мысли. Спортивный азарт сменила глупая юношеская влюбленность, с которой было ничего не поделать, да и делать ничего не хотелось. Крыжовников помолодел и стал легкомысленным, как зеленый студент, для которого самая большая беда – несданный «хвост». Никаких обязательств, никакой ответственности, никаких проблем, только сиюминутное счастье и беззаботная легкость бытия. Где-то под ошметками сознания еще трепыхалась совесть, но огонек в малахитовых глазах Эли придавливал ее острым каблучком. Чвак – и нет никакой совести!

Чумея от собственной покладистости, Крыжовников весь вечер ел с ней пирожные, слушал институтские сплетни, а потом поперся гулять по морозу и даже прокатился с горки, окончательно и бесповоротно изуродовав дорогой костюм. Но дело того стоило.

Домой он вернулся в два часа ночи.

Света, так и не дождавшись любимого мужа «с переговоров», спала крепким сном.

А Крыжовникову не спалось. Родной дом странным образом подействовал на него, едва только Семен перешагнул порог: под ребрами заворочалось глухое раздражение, а сверху словно бетонная плита начало давить неизвестно откуда просочившееся чувство ответственности. Захотелось обратно – туда, где было легко и беззаботно. Только куда?

– Видимо, на горку, – сам себе невесело сообщил Крыжовников и вздохнул. Это был диагноз. Семен сам все понимал, как приговоренный к смерти, от которого еще пытаются что-то скрыть. Можно было успеть ампутировать это зарождающееся чувство, но Крыжовников не был сторонником кардинальных мер. Все должно как-то само рассосаться… Или окончательно засосать его в черный омут.

Напившись кофе, наевшись бутербродов с колбасой и намечтавшись, он наконец заснул и всю ночь смотрел неприличные сны, в жесткую эротику которых постоянно вмешивался образ тети Веры, официально считавшейся Семеновой тещей. Теща, как предводитель команчей, носилась за ним, размахивая палкой сырокопченой колбасы, а Крыжовников в одной тельняшке и безо всякого намека на штаны трусливо носился от нее по каким-то болотным кочкам, поминутно опасаясь свалиться в топь.

Проснувшаяся от воплей мужа Света некоторое время пыталась прийти в себя, а когда Семен в очередной раз глухо замычал и дернулся, удивленно посмотрела на трясущегося супруга и ласково поправила одеяло. Сеня затих и через минуту захрапел. Она встала и с грустью мазнула взглядом по своему отражению в зеркальной двери шкафа: вряд ли супруг, судя по всему, основательно запуганный на ночных переговорах, заметил новую ночнушку.

Презирая себя за глупость и недоверчивость, она воровато схватила костюм мужа и утащила в ванную. Закрывшись, Света отдышалась и чуть не заплакала: зачем? Неужели она обречена всю жизнь терзаться дурацкими необоснованными подозрениями и вынюхивать, выспрашивать, как в тылу врага? Изнемогая от брезгливости и презрения к самой себе, Светлана растряхнула трофей и ахнула. Похоже, любимого супруга волокли по асфальту. Или он просто пришел пьяный, предварительно извалявшись где-то? Если да, то это просто замечательно! Ведь не мог же он до такого состояния напиться на свидании. На цыпочках Света прокралась обратно в спальню и принюхалась. Пахло кофе и какой-то едой. Ничего не понимая, она снова шмыгнула в ванную и озадаченно покрутила в руках брюки. Может, их били на этих самых ночных переговорах?

С одной стороны, она готова была переживать за мужа, волноваться и всячески помогать. А с другой… Если бы бизнес наконец-то рухнул, Крыжовников превратился бы в обычного мужика, перестал таскаться на презентации, вокруг него не вились бы модельные соплюшки, а Светочка стала бы единственной… Отогнав крамольные мысли, она опять полезла в мобильник.

– Я просто так. Чтобы спать спокойно, – убеждала она сама себя.

Ничего особенного ни во входящих, ни в исходящих опять не было. В эсэмэсках тоже царила сплошная благочестивость: она, Юра и офис.

Последнее послание от Юры датировалось сегодняшней ночью, и Светочка вдруг подумала, что есть смысл прочитать, чтобы понять, что у них там произошло и по какой причине у мужа протерты штаны на столь неожиданном месте.

В нежно-кремовом свете экрана высветилось нечто немыслимое:

«Уже скучаю. Люблю. Целую».

Едва не свалившись с бортика ванны, Света с трудом сглотнула и перечитала еще раз. Ничего не изменилось. Сообщение было от адресата «Юра». Чувство было такое, словно кто-то резким движением выдернул из нее позвоночник вместе с мозгами. Даже слез не было. Они капали куда-то внутрь, сухо и горько. Тело налилось болезненной усталостью. Бросив все на кафельный пол, Светлана рухнула на диван в гостиной и отключилась.

Утром Семен попытался ее разбудить, но ничего не вышло. Лоб у Светланы был горячим, губы потрескались, а глаза опухли. Суетливо пометавшись по квартире, он сначала попытался вызвонить тетю Веру, а потом Новгородскую. Тещи дома не оказалось, а Ирина тут же пообещала приехать.

Уже через полчаса Ирка возвышалась в дверном проеме, с неодобрением разглядывая Крыжовникова. В квартире царил страшнейший разгром.

– Вы что, дрались? – с подозрением покосилась она на Семена.

– Нет. Я занимался с детьми, – гордо ответил отец семейства и даже выпятил грудь.

– Чем? Играли в обыск?

– Нет. Я их покормил и одел. – Вид у Сени был как у победителя соцсоревнования, в одиночку перевыполнившего норму всей бригады.

– Памятник тебе при жизни, – хмыкнула Ирка и чуть не грохнулась, наступив на скользкую лужу неизвестного происхождения.

– Это надо потом подтереть, – махнул рукой Сеня.

– А что это? – Ирина с некоторым сомнением посмотрела на размазавшуюся кашицу.

– Пюре. Я Машку кормил.

Выползшая из-за угла Маня радостно гукнула, подтверждая папины слова. Та же неаппетитная кашица была у нее на волосах, кофточке и руках.

– Такое ощущение, – недовольно проворчала Ира, – что ты ее не кормил, а обмазывал, как тост.

– Она вырывалась, – признался Семен.

– Кошмар. А Никита жив?

– Он мультики смотрит.

– Ел?

– Да, я ему бутерброды сделал и омлет, но он, оказывается, не ест яйца вообще. Назвал омлет кладбищем куриных эмбрионов и велел подумать над моим отношением к живой природе, – пожаловался Крыжовников. – Это что, дети сейчас так быстро взрослеют или у меня сын гений?

– Это ты, Сеня, дурак, – с жалостью оповестила его Новгородская. – Надо было ребенку кашу сварить.

– Я в детстве кашу не любил.

– Но ел?

– Ел. Мама заставляла.

– Вот поэтому ты и вырос такой большой, – назидательно пояснила Ирка. Семен ее побаивался, поэтому пререкаться не стал, хотя и мог бы сказать, что сначала надо родить и воспитать своих детей, а потом уже поучать чужих родителей.

– Я пойду, ладно? – заискивающе улыбнулся Крыжовников. – Мне на работу надо.

– Памперс Мане менял?

– Я их не нашел. Мы с Никитой искали-искали, а их нигде нет. Нашли только прокладки, но их некуда приклеить.