– Носовой? Мы будем там плакать?

– Сейчас ты у меня довыпендриваешься! На голову платок!

– Не ори. У меня шарф. Все я знаю. И не мели ерунды – в церковь в брюках пускают. Ты вообще соображаешь, как я буду выглядеть в цыганской юбке, короткой дубленке и зимних ботинках?

– Как крестная мать!

– Да как бомжиха я буду выглядеть! Не майся дурью.

– Все. – Ведеркина всхлипнула. – У меня, кажется, молоко свернулось. Мне нервничать нельзя.

– Шантажистка! – Татьяна разъяренно выхватила у моментально повеселевшей Наташки юбку и с отвращением начала влезать в жеваный наряд.

– Очень миленько, – Наталья торопливо прикрыла собой зеркало. Но Таня отпихнула ее и закатила глаза:

– Мне в таком прикиде можно на паперти зарабатывать. Сами мы не местные. Перед Егором стыдно.

– Нечего моего мужика охмурять. Егору на тебя плевать.

– Спасибо. На меня плевать всем, кроме подчиненных, и то потому что плевать на начальство – себе дороже.

– Пошли уже. У меня Темочка из-за тебя замерзнет.

– Это все потому, что тебе приспичило крестить ребенка зимой. Его ж там еще в воду макать будут, бр-р-р… – Татьяну передернуло от острой жалости к бессловесному Темочке, которого в угоду традиции могут простудить.

– Чем быстрее, тем лучше. Ребенок не должен жить некрещеным. – Ведеркина сунула ей в руки сумку и начала выталкивать из квартиры.


Всю дорогу Наташка умильно сюсюкала с наследником, совершенно потерявшимся в огромном одеяле и кружевах, руководила Егором, объясняя ему, как, куда ехать и кому дать под бампер, чтобы не лез, и в сотый раз рассказывала, как она рожала.

Татьяна никак не могла отделаться от неприятного чувства, очень похожего на зависть. Она любила Ведеркину, радовалась за нее, переживала, но нет-нет да и ловила себя на мысли: «А почему у меня ничего этого нет? Несправедливо как-то…»


У нее не было щуплого хозяйственного Егора, дела которого неожиданно пошли вверх, не было заботливой свекрови, с которой можно было общаться на «ты», не было пяти лет отчаяния, после которых появилось запредельное счастье по имени Артемка, сопевшее в пеленках у толстого Натальиного живота, не было простого женского умиротворения, которое, как клад, ищут все, а находят лишь единицы.

Они с Натальей жили по двум зеркальным синусоидам. Едва только Татьяна рассталась с любимым человеком и уволилась с работы – Ведеркина вышла замуж.

Тане пришлось не только пытаться смириться с одиночеством, но и начать заново карьеру. Ни то, ни другое не получалось. Бухгалтер Лида, с которой Татьяна неожиданно сдружилась перед уходом из компании, сочла своим долгом регулярно названивать и сообщать последние новости. О том, что Крыжовников бросил менеджера по рекламе и переметнулся к секретарше, судачили все. Больше никаких значительных событий не случалось, поэтому любовная драма всесторонне обмусоливалась в курилках и за обедом.

Ведеркина считала, что Семена надо выдрать из памяти, как больной зуб, и забыть, категорически запрещая выспрашивать у Лиды подробности.

– Это же мазохизм! – возмущалась она, когда Таня делилась очередной новостью, добытой у бухгалтерши. – Все. Его нет. Это чужой мужик, и тебе нет до него дела. Никакого!

– Да я просто из любопытства. Мне на него давно наплевать.

– Разумеется. Именно поэтому мы ежедневно по три часа обмусоливаем его личную жизнь, – злилась Ведеркина. – У тебя так невроз начнется.

Невроз у Татьяны на самом деле начался. Причем на нервной почве ее даже обсыпало какой-то дрянью, и пришлось идти к врачу.

Врач назывался страшным словом дерматолог и принимал в районном КВД. Координаты добыла заботливая Ведеркина, то ли так сильно переживавшая за подругу, то ли просто боявшаяся заразиться от нее неизвестной болячкой. В то время Наталья, беременность которой оказалась замершей, активно готовилась к новой попытке, пила витамины, следила за своим здоровьем, поэтому почесывающаяся в разных местах Татьяна ее весьма и весьма беспокоила.

– Я в КВД не пойду, – уперлась Таня. – У меня это нервное, а там есть все шансы подцепить какую-нибудь конкретную заразу, от которой я буду долго и вдумчиво лечиться антибиотиками. А от антибиотиков портится общее самочувствие, цвет лица и настроение. Мне это категорически противопоказано. С плохим самочувствием невозможно устроить личную жизнь.

– С такими прыщами ты личную жизнь тоже вряд ли устроишь. Еще ребенка заразишь, не дай бог!

– Какого ребенка? Ты же не беременная уже. Извини, я не хотела, – испугалась Таня.

– Извиняю. Я про твоего ребенка. Или у тебя от переживаний крышу снесло?

– Это не заразное.

– Вот пусть тебе доктор и подтвердит, чтобы все спали спокойно.

Таня подозревала, что Ведеркина печется в первую очередь о себе, но не признать ее правоту было нельзя. И Татьяна отправилась в КВД.

– Адрес, фамилия, – рявкнула в окошко регистратуры неприветливая старуха.

– Аникеева…

– Громче! – разъярилась бабка. – Сначала нагуляют невесть что, а потом шепчут тут!

– Мне талон на платный прием, – с ненавистью прошипела Татьяна, спиной чувствуя, как очередь замерла в предвкушении скандала.

– Тогда к Николаю Федоровичу, в восьмой кабинет, – неожиданно подобрела бабка. – Там и договоритесь.

Неведомый доктор, к которому очень не хотелось идти, так как он был мужского пола, всего за двести рублей выписал неразборчивый рецепт, дал совершенно неосуществимые рекомендации: спать по десять часов, гулять по два-три часа в день, не нервничать и не есть мучного, сладкого, соленого, острого и кислого, и выпроводил обалдевшую Татьяну со словами, что болячка, безусловно, незаразная, но неприятная.

– А анализы, соскреб? – робко вякнула пациентка.

– Соскреб? – оживился доктор. – Это оригинально, весьма оригинально. Нет, соскребать мы с вас ничего не будем. Заходите еще.

«Да ни за что в жизни!» – твердо решила про себя Татьяна и отбыла в аптеку.


Не нервничать не получалось. Пару дней Таня вела рекомендованный образ жизни, а потом ей позвонила Лида с ошеломляющей новостью:

– Мы опять секретаря ищем. Крыжовников женится на Светке. Везет же людям.

– Везет, – эхом повторила Татьяна и, проглотив распиравший горло ком, выдавила: – Лидочка, у меня сейчас времени нет, я перезвоню.

Сначала она рыдала. Да так, что испуганная Карина позвонила Ведеркиной, и та немедленно примчалась. Истерика длилась пару часов, после чего Таня начала икать, а потом заснула. Утром в квартире оказалось многолюдно и неуютно. Татьяна выползла в коридор взлохмаченная, опухшая и совершенно разбитая. На звук ее шарканья в коридор немедленно высыпали Карина с прыщавым юношей, Наташка, Егор и неизвестная худощавая женщина с нехорошим пронзительным взглядом.

– Это Агортина, экстрасенс, – заявила Ведеркина не терпящим возражений тоном.

– Артигона, – сварливо поправила ее тетка. – От вас аура отслаивается, в потоке трещины. Надо реконструировать, иначе – все. И энергетический хвост надо обрубить.

– Она тебя починит, – уважительно прошептала Наташка, не рискнув повторить имя целительницы.

Про энергетические хвосты Татьяна слышала и раньше, а все остальное напоминало подготовку к ремонту, когда жуликоватый прораб, в надежде объегорить хозяина, запугивает его объемом предстоящих работ. Всех экстрасенсов Таня считала шарлатанами, поэтому твердо сказала:

– Мой хвост останется при мне. И ауру мою штукатурить не надо, мне так больше нравится.

– Я ж говорил, что нужен психиатр. – Егор с довольным видом потер руки и неодобрительно зыркнул на Артигону.

– Дайте череп, – экстрасенсша сделала вид, что ничего не слышала, и начала закатывать рукава.

– Не держим. Это вам к бедному Йорику. – Татьяна любезно и недвусмысленно указала в сторону дверей.

– Я не могу работать в таких условиях, – набычилась Артигона и взмахнула руками, словно собиралась взлететь.

Ведеркина что-то примирительно зашептала и поволокла целительницу к выходу.

– Я ж говорил, что она в порядке, – в спину жене радостно заржал Егор. – Молодец, Танюха! А то устроили цирк. Она нам уже квартиру почистила. За такие бабки, что меня чуть удар не хватил. Натаха сказала, что придет женщина чистить, а я, дурак, думал, что это типа фирмы «Заря» – окна моют, полы там и всякое такое. Приходит эта. Ни тряпки, ни швабры, зато пирамида в пакете и гнутые вязальные спицы. И начинает по шкафам лазить. Во кретинизм! Я говорю: «Докажь, что очистила», а она мне: «А разве вы не чувствуете? Тогда вами тоже надо заняться». Ну, я от греха сказал, что чувствую, и деньги заплатил, лишь бы Наташка не ругалась.

– Сейчас утро или вечер? – невпопад спросила Таня.

– Утро. Мы у тебя ночевали. Вернее, сначала Наталья умелась, ей дочка твоя позвонила, а потом я приехал. Ну, мало ли… – Егор покраснел. – Наташка позвонила, сказала, что у тебя переночует. Так я, чтобы ничего лишнего не думать, взял да приехал. Мы там суп съели. Вернее, я съел. Вкусный был. Ты извини, мы возместим.

– Туалетом пользовались?

– Да, – смутился Егор. – А чего? Нельзя?

– Можно. Только тогда возместите еще туалетную бумагу и амортизацию унитаза.

– Обязательно. – Он попятился и чуть не своротил вешалку.

– Шучу я, – вздохнула Таня. – Сейчас на работу позвоню и еще тебе супа наварю, раз понравился.


Последующая новость о том, что Света в положении и ждет ребенка, добила Татьяну окончательно. Это означало, что теперь точно ничего изменить нельзя. Таня с удивлением прислушалась к своим ощущениям: получалось, что она все-таки еще на что-то надеялась.

Примириться с потерей любимого человека можно, но боль останется навсегда. Сначала она будет острой и мучительной, потом притупится, но никогда не исчезнет насовсем. Боль может трансформироваться в обиду, раздражение, ненависть. Она поблекнет, как грязное пятно, но никогда не уйдет без следа…