Нордек отворил дверь и вошел в комнату, где находились все остальные. Граф Моринский сидел в кресле и все еще держал в объятиях дочь, стоявшую перед ним на коленях. Граф очень постарел; уезжая из Вилицы, он был энергичным человеком, полным жизненных сил, а теперь вернулся дряхлым стариком.

Княгиня первая заметила приход сына и пошла ему навстречу.

— Наконец-то, Вольдемар! — с упреком произнесла она. — Мы уж думали, что ты совсем хочешь уйти от нас.

— Я не хотел мешать вашему первому свиданию, — нерешительно произнес он.

— Ты все еще сторонишься нас? Мой сын, — княгиня вдруг с глубоким чувством обняла его, — благодарю тебя.

Вольдемар долго оставался в объятиях матери, открывшихся ему впервые со времени его детства, и в этом порыве утонули вся враждебность и холодность, столько времени разделявшая их; сын наконец завоевал любовь матери.

Граф тоже поднялся и протянул руку своему спасителю.

— Да, благодари его, Ядвига, — произнес он. — Вы еще не знаете, как он рисковал ради меня.

— Риск был не так велик, как кажется, — уклонился от благодарности Вольдемар. — Я сначала устранил с пути все препятствия. Где существуют тюрьмы, возможен и подкуп. Без золотых ключей я никогда не проник бы в крепость, а тем более мы не могли бы выбраться из нее.

Ванда стояла возле отца и все еще держала его за руки, как будто боялась, что его снова отнимут. Только она одна не произнесла ни слова благодарности и, обернувшись при появлении Вольдемара, бросила на него лишь один взгляд, но этот взгляд, по-видимому, сказал ему больше, чем слова всех остальных.

— Опасность еще не совсем миновала, — продолжал он, обращаясь к графу. — Мы, к сожалению, сами видели, что вам и здесь грозит арест. Вы, конечно, пока в безопасности. Здесь, в Вилице, вам необходимо отдохнуть несколько часов; но завтра утром мы должны отправиться дальше, в С., так как нам необходимо постараться как можно скорее добраться до моря. С. — ближайшая гавань, и завтра мы можем уже быть там. Я все подготовил, и уже месяц там стоит судно, которое в любой момент готово выйти в море. Оно привезет вас в Англию, а оттуда вам открыт путь куда угодно.

— А ты, Вольдемар? — Граф обращался теперь к старшему племяннику тоже на «ты», что раньше говорил только младшему. — Не придется ли тебе поплатиться за свою смелость?

— Выдать меня, к счастью, никто не может, не выдавая себя. Твое освобождение, вероятно, будет приписано моей матери, а если даже и возникнут какие-нибудь слухи и предположения, то мы ведь живем на германской территории; здесь граф Моринский не был ни обвинен, ни приговорен, и освобождение его не является преступлением. Нетрудно догадаться, что, несмотря на различие в наших политических убеждениях, я принимал участие в спасении своего дяди, особенно когда все узнают, что он стал моим отцом.

При этих словах по лицу Моринского пробежало нечто такое, что он постарался скрыть. Он тоже давно знал о любви Ванды и Вольдемара, которая ему, как и его сестре, казалась несчастьем, почти преступлением, и боролся против нее всеми средствами, которые были ему доступны. Большую жертву он приносил теперь, но, посмотрев на человека, спасшего его из тюрьмы и рисковавшего ради него жизнью и свободой, он, наклонившись к дочери, тихо произнес:

— Ванда!

Девушка подняла голову; когда она прочитала в глазах отца, чего ему стоило это согласие, в ней вспыхнула вся нежность дочери и все личные желания отошли на задний план.

— Подожди, Вольдемар, — дрожащим голосом произнесла она. — Ты видишь, как мой отец страдал и страдает до сих пор! Ты не можешь требовать, чтобы я сейчас же рассталась с ним. Дай мне провести с ним хоть год. Ты избавил его от самого ужасного, но все-таки ему еще предстоит изгнание. Неужели я могу отпустить его одного, больного?

Вольдемар молчал, мрачно глядя в пол. У него не хватало мужества напомнить Ванде слова, которые она произнесла во время их последнего свидания, но тем не менее в нем возмутился весь эгоизм его любви; он слишком много сделал для того, чтобы завоевать любимую девушку, и не мог перенести отказа в награде. Вдруг вмешалась княгиня.

— Я освобожу тебя от забот об отце, Ванда, — сказала она. — Я отправлюсь с ним в изгнание, это для нас обоих не ново, и мы лишь вернемся к нашей прежней жизни.

— Никогда! — вспыхнув, воскликнул Вольдемар. — Я не могу допустить, чтобы теперь ты покинула меня, мама. Пропасть, лежавшая между нами, наконец исчезла; твое место теперь в Вилице, возле твоего сына.

— Нет, Вольдемар, — серьезно ответила княгиня. — Ты не принимаешь во внимание того, что я — полька, если думаешь, что я могу теперь оставаться в Вилице, которую ты всеми силами стараешься онемечить. Хотя и поздно, но я всецело отдала тебе свою материнскую любовь и сохраню ее, даже если мы расстанемся; но жить возле тебя и изо дня в день видеть, как ты разрушаешь все, что я созидала с таким трудом, я не могу. Это выше моих сил и снова нарушило бы наш только что заключенный мир. Итак, дай мне уйти, это — самое лучшее для нас обоих. Ванда молода, она любит тебя и сможет преодолеть то, что для нас с Брониславом невозможно. Нам осталось лишь прошлое.

— Ядвига права, — проговорил граф Моринский, — я не могу оставаться, а она не хочет. Брак с твоим отцом не принес ей счастья, Вольдемар, и мне кажется, что Нордек и Моринская вообще не могут быть счастливы. Между вами также лежит та роковая рознь, которая стала столь губительной для твоих родителей: Ванда — дитя своего народа и не может отказаться от него, как и ты от своего. Вступая в этот брак, вы подвергаете себя большому риску, но вы этого хотите, и я больше не противлюсь.

Это была невеселая помолвка; предстоящая разлука с матерью, мрачная покорность отца и его предостережение вносили глубокую печаль в событие, обычно радостное для юных сердец.

— А теперь пойдем, Бронислав, — сказала княгиня, взяв брата под руку. — Ты совершенно измучен и должен отдохнуть, иначе будешь не в состоянии продолжать путь. Оставим их одних, они еще не обменялись ни одним словом, а между тем им о многом нужно поговорить.

Они вышли из комнаты. Не успела дверь за ними закрыться, как мрачная тень исчезла, и Вольдемар с бурной нежностью обнял наконец-то завоеванную им невесту.

Глава 25

Теплая ясная весенняя ночь, простиравшаяся над морем, уже начала уступать свое место утру. На небе еще мерцали звезды, но на горизонте уже светлело, и море тихо, точно во сне, колыхалось.

По волнам, прорезая рассеивавшуюся мглу, неслось судно, покинувшее гавань в полночь и спешившее выйти в открытое море. На этом судне находились граф Моринский с дочерью и Вольдемар. Ванда не могла решиться расстаться с отцом сразу же после свидания с ним и настояла на том, чтобы проводить его и побыть с ним как можно дольше. Вольдемар уступил ее настоятельным просьбам. Княгиня оставалась еще в Раковице; освобождение брата, как и предвидел Вольдемар, приписывалось ей, все подозрения и розыски были сосредоточены на ней одной и на ее местопребывании. Отсутствие Ванды прошло незамеченным, кроме того, она должна была через несколько дней вернуться из Альтенгофа в сопровождении своего двоюродного брата.

Бывшее имение Витольда, перешедшее теперь в собственность его воспитанника, находилось на берегу открытого моря, и до этого места Ванда и Вольдемар намеревались проводить беглеца. Граф Моринский рассчитывал в Англии подождать княгиню, которая хотела на несколько дней задержаться в Раковице, чтобы присутствовать на свадьбе сына и племянницы.

Уже совсем рассвело; суша постепенно уходила все дальше, перед судном уже лежало открытое море, и наступал час разлуки. Вдали показался берег, принадлежащий Альтенгофу, и совсем близко от судна в тумане вырисовался Буковый полуостров. На палубе произошла непродолжительная, но волнующая сцена прощания. Граф Моринский страдал больше всех. Несмотря на все усилия овладеть собой, он все же не выдержал, когда передал Ванду в руки ее будущего мужа. Вольдемар видел, что пора прекратить эти мучения; он быстро усадил свою невесту в подошедшую лодку, и та за несколько минут доставила их на Буковый полуостров, тогда как судно продолжало свой путь.

Ванда опустилась на камни, лежавшие на берегу, и тут дала волю своему горю. Вольдемар, стоявший возле нее, старался сохранить самообладание, но и на его лице выражалась вся серьезность этого момента.

— Ванда, — проговорил он, нежно взяв ее за руку, — ведь эта разлука не вечна; ничто не мешает нам время от времени навещать твоего отца. Через год ты снова увидишь его, обещаю тебе это.

Графиня печально покачала головой.

— Если мы тогда еще застанем его в живых! У меня такое предчувствие, что он в последний раз обнял меня.

Нордек молчал, у него при прощании появилась такая же мысль. Силы графа были надломлены; кто мог знать, на сколько времени их еще хватит?

— Ведь твой отец будет не один, — наконец возразил он. — Моя мать последует за ним, и этим решением она снимает с нас тяжелую заботу. Ты знаешь, как она любит своего единственного брата; она будет служить ему поддержкой, в которой он так нуждается.

Взгляд Ванды все еще был прикован к судну, исчезавшему вдали.

— Ты тоже теряешь свою мать сразу же после того, как нашел ее, — тихо произнесла она.

При этом воспоминании Вольдемар нахмурился.

— Ты думаешь, мне легко? Но все же я боюсь, что она права: у нас слишком одинаковые натуры, чтобы мы могли ужиться друг с другом. Если бы я был выходцем из ее народа или она — из моего, то, конечно, все было бы иначе, теперь же мы можем только протянуть друг другу руки через пропасть, но действовать заодно не в состоянии. Она увидела это яснее, чем я, и избрала самое лучшее для нас всех. Ее решение нас примирит.

Молодая графиня подняла на него свои темные, полные слез глаза.