— Да какая же польза от нее миру, если она будет лежать запертой в письменном столе! Но что же случилось? Ведь ваша «История германистики» была встречена в высшей степени благоприятно? Ведь профессор Вебер одобрил ее, а мне кажется, его имя и мнение имеют большой вес.

— И я так думал, — ответил совершенно подавленный доктор. — Я был так доволен и так гордился похвалой из его уст, но именно это-то и дало повод профессору Шварцу — вы ведь знаете его — совершенно неслыханным образом обрушиться на мою книгу. Вот прочитайте! — И он протянул Нордеку газету.

Тот взял ее, спокойно прочитал и воскликнул:

— Очень милые дерзости! Особенно конец: «Как мы слышали, эта новая знаменитость, открытая профессором Вебером, длительное время был домашним учителем у сына одного из наших помещиков, однако его воспитание дало далеко не блестящие результаты…» — Вольдемар бросил газету на стол. — Бедный доктор, как часто вам приходится отвечать за то, что вы воспитывали такое чудовище, как я! В обществе вам ни за что не простят «домашнего учителя», если вы будете даже профессором.

— Помилуй бог, кто думает об этом, — со страхом воскликнул доктор, испуганный этим предположением. — Во всяком случае, не я. Меня ужасно огорчает, что на меня нападают за то, что я написал скромное, строго научное сочинение, которое никого не затрагивает, никого не оскорбляет…

— И которое так прекрасно, — перебил его Вольдемар. — Я думаю, вы уже убедились в этом после того, как Вебер так энергично встал на вашу сторону. Ведь это признанный авторитет.

— Шварц — тоже авторитет.

— Да, но он известен своей нетерпимостью. И надо же было вам писать о германизме! Это ведь его специальность. Но не падайте, пожалуйста, так духом. Это недостойно вновь открытой знаменитости. Да, вот что: я только что встретил здесь гениального асессора из Л., он выходил от вас, у управляющего я его тоже поминутно вижу. Что ему нужно здесь, в Вилице?

Фабиан смущенно посмотрел в пол.

— Не знаю, но мне кажется, что его постоянное пребывание в доме управляющего имеет личные основания. У меня он был с визитом.

— И вы, конечно, очень любезно его приняли! Доктор, вы истинный христианин, если вас ударят по одной щеке, то вы подставите другую. Я думаю, вы, ни минуты не задумываясь, оказали бы самую дружескую услугу профессору Шварцу. Берегитесь этого асессора! Он, вероятно, опять гоняется за заговорщиками и при всей своей глупости может случайно напасть на настоящего. Здесь, в Вилице, это немудрено.

Последние слова были произнесены таким тоном, что доктор, державший в руке том своей «Истории германистики», поспешно положил его на стол.

— Вы сделали неприятное открытие? — спросил он. — Еще более неприятное, чем ожидали? Я так и думал, хотя вы мне об этом не говорили.

Вольдемар сел и подпер голову рукой.

— Вы знаете, я не люблю говорить о неприятностях, с которыми еще не справился, да, кроме того, мне нужно было еще время, чтобы сориентироваться. Кто мог поручиться, что управляющий не представляет мне всего в таком виде ради собственной выгоды, что он не преувеличивает или не искажает факты? В таких вещах можно полагаться только на самого себя. К сожалению, каждое слово Франка подтвердилось. Я не ожидал найти здесь такой хаос.

Фабиан совсем отодвинул в сторону свои книги и газеты и с тревожным участием следил за речью Вольдемара. Мрачное выражение лица последнего, казалось, беспокоило его.

— Дядя Витольд думал, что можно издали управлять этими владениями, — продолжал Вольдемар. — И, к сожалению, воспитал меня в том же убеждении. Я никогда не любил Вилицы и привык считать своей родиной Альтенгоф. Теперь это сказывается, и я окружен изменой на своей собственной земле. Княгиня — мне мать, она и Лев всецело зависят от меня, и вот именно это и связывает мне руки. Если я доведу дело до открытого разрыва, то им придется покинуть Вилицу. Их единственным пристанищем будет тогда Раковиц, а я не хочу подвергать брата такому унижению. Тем не менее нужно положить конец тому, что творится в Вилице, в особенности же в замке. Вы ничего не знаете? Мне все известно, и теперь я должен поговорить с матерью.

Наступило продолжительное молчание. Фабиан не решался возражать; он знал, что подобное выражение лица Вольдемара означало, насколько серьезна обстановка. Наконец он подошел к своему бывшему воспитаннику и, положив руку ему на плечо, тихо спросил:

— Вольдемар, что произошло вчера на охоте?

— На охоте? Ничего! О чем вы?

— Да вы ведь вернулись в таком ужасном настроении… Правда, я слышал за столом некоторые намеки относительно ссоры между вами и князем Баратовским.

— Пустяки, — равнодушно произнес Вольдемар. — Лев был немножко обижен тем, что я не совсем нежно обошелся с его лошадью, но это не имеет значения и все улажено.

— Тогда было что-нибудь другое?

— Да, другое.

Снова наступило молчание; затем доктор начал снова:

— Вольдемар, почему вы всегда так замкнуты? Неужели вы непременно должны переносить и переживать все сами, один?

Нордек улыбнулся, но это была безотрадная улыбка.

— Вы должны принимать меня таким, каков я есть. К чему так беспокоиться? Разве при всех неприятностях и заботах, которые валятся на меня, нет достаточных оснований быть не в духе?

— Это не то. Таким я видел вас только один раз, тогда, в Альтенгофе, когда…

— Доктор, избавьте, пожалуйста, меня от этих воспоминаний! — прервал его Вольдемар так резко, что Фабиан невольно отшатнулся; однако молодой человек тотчас же снова овладел собой. — Мне очень жаль, что вам также приходится страдать от тех неприятностей, которые доставляет мне Вилица, — продолжал он гораздо более мягким тоном. — Вообще было слишком эгоистично с моей стороны привезти вас сюда. Вам надо было остаться в У., пока я здесь не привел все в порядок.

— Я ни в коем случае не оставил бы вас одного, — заявил Фабиан.

— Это я знаю! Ну, а теперь не мучайтесь больше моими заботами, а то я буду сожалеть, что был откровенен с вами, вам довольно и своих дел. Когда будете писать профессору Веберу, кланяйтесь ему от меня, а теперь прощайте!

Вольдемар ушел.

Фабиан со вздохом посмотрел ему вслед.

— Непроницаем и тверд что скала, как только коснешься этого вопроса. А я ведь знаю, что он до сих пор не справился с ним!

Глава 15

Был вечер того же дня. В Вилице царила полная тишина в противоположность вчерашнему вечеру, когда весь замок был полон гостей. После возвращения с охоты состоялся грандиозный ужин, он затянулся далеко за полночь, и большинство гостей уехало только рано утром. Граф Моринский и Лев поехали на охоту к одному соседнему помещику и собирались вернуться лишь через несколько дней. Ванда осталась у тетки.

Обе дамы были в гостиной одни, занавеси были уже спущены и зажжены лампы. Княгиня сидела на диване, тогда как молодая графиня беспокойно ходила взад и вперед по комнате.

— Пожалуйста, Ванда, оставь меня в покое со своими предостережениями! — сказала тетка. — Повторяю тебе, твое мнение обусловлено исключительно твоей антипатией к Вольдемару. Разве он непременно должен быть врагом всем нам лишь потому, что ты постоянно воюешь с ним?

Ванда замедлила шаги и, бросив мрачный взгляд на говорившую, ответила:

— Может быть, тетя, тебе еще придется пожалеть о том, что ты только издеваешься над моими предостережениями, я же настаиваю на своем! Ты ошибаешься в сыне. Он вовсе не так слеп и равнодушен, как все вы думаете.

— Было бы гораздо лучше, если бы ты вместо всех этих слепых предсказаний коротко и ясно сказала мне: чего именно ты боишься? — спросила княгиня. — Я не придаю значения предположениям и требую доказательств. На чем ты основываешь свои подозрения? Что, собственно, сказал тебе Вольдемар, когда ты встретилась с ним вчера в лесничестве?

Ванда молчала; эта встреча в лесу, а не в лесничестве, как она нашла нужным сказать своей тетке, собственно говоря, не могла служить доказательством ее утверждений. Наконец она ответила:

— Мы говорили очень мало, но этого было достаточно, чтобы убедить меня в том, что он знает гораздо больше, чем следует.

— Возможно, — с полным спокойствием ответила княгиня. — Рано или поздно это должно было случиться. Я сомневаюсь, чтобы Вольдемар сам сделал эти наблюдения, ему, наверное, нашептали все это в доме управляющего, где он бывает гораздо чаще, чем следует. Он знает то, что известно Франку и что не составляет тайны и в Л. Больше он ничего сказать не мог, потому что мы приняли соответствующие меры. Впрочем, его поведение доказывает, что все это нисколько не интересует его.

— Ты не желаешь слушать, — сказала Ванда. — Так пусть будущее покажет тебе, кто из нас прав. Еще одна просьба, милая тетя: ты, вероятно, ничего не будешь иметь против, если я завтра же вернусь домой?

— Так скоро? Ведь было решено, что за тобой приедет твой отец.

— Я осталась здесь лишь для того, чтобы наедине поговорить с тобой по этому поводу, как я вижу, это было сделано совершенно напрасно, а потому отпусти меня домой.

— Ты знаешь, дитя мое, как я рада видеть тебя, но скажу откровенно, что после сегодняшнего обеда я ничего не имею против твоего отъезда; ты и Вольдемар не обменялись ни словом, и мне пришлось все время втягивать в разговор доктора Фабиана, чтобы избежать неловкого положения. Поэтому, если ты и в будущем не сможешь побороть себя, то, право, лучше тебе уехать.

Несмотря на немилостивый тон, которым было дано это разрешение, молодая графиня вздохнула, как будто с нее свалилась большая тяжесть, а затем быстро произнесла:

— Тогда я извещу папу, что он найдет меня в Раковице и что ему незачем делать круг, заезжая в Вилицу. Ты разрешишь мне на несколько минут воспользоваться твоим письменным столом?