Собственно говоря, о какой-нибудь совместной жизни Вольдемара с матерью и братом не могло быть и речи, хотя они ежедневно виделись и говорили друг с другом. Молодой Нордек был все таким же необщительным, как и раньше, а его замкнутость еще больше усилилась. Княгиня была очень довольна, что он вполне оправдал ее предположения и даже оказался податливее, чем ожидали; так, например, он даже согласился нанести визит в Раковиц; благодаря этому общение между обоими замками стало оживленнее, чем когда-либо, и граф Моринский очень часто приезжал с дочерью в Вилицу. Единственно, что иногда сердило княгиню, это отношения между ее старшим сыном и Вандой, которые оставались холодными, принужденными и даже враждебными. Однажды она попробовала выступить посредницей, но безуспешно, и наконец отказалась от мысли «исправить» этих упрямцев; да, в общем, это не имело никакого значения, так как по отношению к самому графу Моринскому Вольдемар проявлял такую любезность и предупредительность, на какую только была способна его неприветливая натура.

Ввиду стоявшей хорошей погоды в Вилице снова была назначена охота, на которую собирались обычно все окрестные помещики. На разосланные приглашения и на этот раз были получены утвердительные ответы, и собравшееся общество, состоявшее исключительно из окрестного польского дворянства, было даже многочисленнее, чем всегда. Княгине было очень приятно, что в данном случае ей не приходилось считаться с желаниями сына. Вольдемар до сих пор не был знаком ни с кем из окрестных жителей, а также избегал знакомства с чиновниками и офицерами, квартировавшими в Л., чего так боялась княгиня. В этих кругах решили, что молодой Нордек примкнул к Баратовским и всецело находится во власти своей матери, старательно отстраняющей всякий чуждый элемент.

На этот раз общество выехало на охоту очень поздно, так как с утра стоял такой густой туман, что в нескольких шагах нельзя было ничего различить. Пришлось изменить программу дня, завтракать дома, а не в лесу, как предполагалось, и выехать только около полудня, когда погода прояснилась.

Мужчины и молодые дамы, также принимавшие участие в охоте, собираясь выехать, прощались с княгиней, стоявшей вместе со Львом посредине зала. Тот, кому было незнакомо действительное положение дел, без сомнения, принял бы молодого князя за хозяина Вилицы, так как он являлся центром внимания всего общества, тогда как Вольдемар одиноко стоял около окна, разговаривая с Фабианом, который не принял участия в охоте и остался в замке.

Поведение молодого хозяина никого не удивляло, так как он всегда добровольно выбирал второстепенную роль и, по-видимому, сам считал себя гостем своей матери, поэтому все скоро привыкли не обращать на него внимания. С ним вежливо здоровались и прощались, внимательно слушали, когда он снисходил до участия в разговоре, и даже приносили ему жертву, разговаривая в его присутствии по-немецки.

— Только, пожалуйста, Лев, не скачи так безумно, — предостерегала княгиня, обнимая младшего сына. — Ты и Ванда всегда состязаетесь во всевозможных отчаянных выходках. На этот раз я серьезно прошу об осторожности. — Затем она обернулась к подошедшему к ней старшему сыну и с холодной любезностью протянула ему руку. — До свидания, Вольдемар, сегодня ты, вероятно, в своей родной стихии?

— Вовсе нет, подобная парадная охота, когда весь лес наполнен загонщиками и охотниками, не в моем духе.

— Вольдемар доволен только тогда, когда он наедине со своим любимым ружьем, — со смехом произнес Лев. — Я подозреваю, что ты умышленно потащил меня в самую густую чащу и водил по самым непроходимым болотам, чтобы поскорее отделаться от меня. Я вовсе не неженка, но в данном случае мне было вполне достаточно тех лишений и трудностей, которые я испытал и которые ты называешь «удовольствием».

— Я же с первого дня сказал тебе, что наши вкусы в данном случае расходятся, — равнодушно проговорил Вольдемар, когда они вместе сходили с лестницы.

Часть общества уже собралась на большой лужайке перед замком, граф Моринский с дочерью также находились там. Все мужчины любовались великолепной лошадью Нордека, присланной ему только третьего дня, и единогласно решили, что в этом отношении у него очень хороший вкус.

— Чудный конь! — сказал граф, похлопывая животное по шее. — Вольдемар, неужели это тот же самый Норман, на котором вы ездили тогда в С.? Павел чуть не умирал со страха всякий раз, когда ему приходилось держать его, так как он никого не подпускал к себе, а теперь он стал таким кротким.

Вольдемар, только что вышедший из замка вместе со своим братом, подошел к этой группе.

— Норман был тогда еще очень молод, — ответил он. — И только первый год ходил под седлом. С тех пор он должен был привыкнуть к спокойствию, так как и я тоже отучился от безумной скачки. Что же касается кротости, то спросите Льва: он почувствовал ее вчера, когда хотел сесть на Нормана.

— Черт, а не лошадь! — с досадой воскликнул Лев. — Ты, вероятно, специально выдрессировал его так, чтобы он начинал бесноваться, как только кто-нибудь чужой захочет вдеть ногу в стремя. Но я все-таки заставлю его слушаться.

— Оставь это! Норман слушается только меня, ты его не усмиришь, я думал, что ты уже вчера убедился в этом.

Яркая краска залила лицо молодого князя, он поймал взгляд Ванды, повелительно требовавшей от него, чтобы он опроверг утверждение своего брата. Однако возражения не последовало, но этот взгляд все-таки задел Льва и был, вероятно, причиной запальчивости, с которой он ответил:

— Если тебе доставляет удовольствие так дрессировать свою лошадь, чтобы она не давала никому садиться на нее, то это — твое дело, своего Вальяна я не обучал таким штукам. — И он указал на прекрасного рыжего жеребца, которого конюх держал под уздцы. — Но ты, вероятно, тоже не справишься с ним, как и я с твоим Норманом? Не хочешь ли попробовать?

— Нет, — спокойно ответил Вольдемар. — Твоя лошадь иногда очень непослушна и капризна; ты разрешаешь ей различные выходки, которых я не допускаю. Мне пришлось бы проучить ее, а это — твой любимец; я знаю, как ты к нему привязан.

— Но ведь это была бы только проба, господин Нордек, — вмешалась Ванда (она уже после первой встречи отбросила «кузена Вольдемара»). — Мне кажется, что вы ездите верхом почти так же хорошо, как и Лев.

Ни один мускул не дрогнул на лице Вольдемара при этом выпаде со стороны молодой графини; он оставался совершенно спокойным.

— Вы очень добры, графиня Моринская, — ответил он.

— О, я вовсе не хотела обидеть вас, — заявила Ванда тоном, который был еще оскорбительнее, чем перед тем ее «почти». — Я была уверена, что немцы ездят довольно хорошо, но все-таки они не могут сравниться с нашими наездниками.

Нордек, ничего не ответив на это, обратился к брату:

— Не уступишь ли ты мне сегодня своего Вальяна?

— Согласен, — с горящими глазами ответил Лев.

— Не делайте этого, Вольдемар! — вмешался Моринский, которому вся эта история была, по-видимому, неприятна. — Вы были совершенно правы: лошадь непослушна и с большим норовом; самому лучшему всаднику, не привыкшему к ней, ни за что не справиться с ней, она обязательно вас сбросит.

— Ну, попробовать все-таки можно, — бросила Ванда. — Конечно, если господин Нордек не боится подвергнуться опасности.

— Не беспокойтесь, — ответил Вольдемар графу, бросившему недовольный взгляд на дочь. — Я сяду на лошадь; видите, графиня Моринская непременно желает… видеть меня сброшенным. Пойдем, Лев!

— Помилуй, Ванда, — шепнул Моринский дочери. — Между тобой и Вольдемаром возгорается настоящая вражда, ты все время дразнишь его.

Молодая графиня раздраженно ударяла хлыстом по складкам своей бархатной амазонки.

— Ошибаешься, папа, этот Нордек никому, а тем более мне, не позволит дразнить себя.

— Так зачем же ты все время нападаешь?

Ванда ничего не ответила; отец был прав, она не упускала ни единого случая, чтобы не подразнить брата.

Другие гости также насторожились: они знали Нордека как хорошего наездника, но считали вполне установленным, что он не сможет тягаться с молодым князем.

Оба брата уже стояли около Вальяна; стройная, горячая лошадь нетерпеливо взрывала копытами землю и своим беспокойством доставляла много хлопот конюху. Лев взял поводья и сам держал коня, пока его брат садился на него. Его глаза светились глубоким удовлетворением, он знал своего Вальяна; отпустив его, он отошел в сторону.

Действительно, лошадь, почувствовав, что повод в чужих руках, сейчас же начала проявлять свой норов. Она становилась на дыбы, била ногами и всеми силами старалась сбросить всадника, однако тот сидел как пригвожденный, оказывая порывистой страстности коня спокойное, но энергичное сопротивление, и тот наконец покорился своей судьбе. Но этим покорность Вальяна и ограничилась; несмотря на все старания Вольдемара, он не двигался с места и только все больше и больше горячился. Терпение всадника истощилось, он поднял хлыст и с силой ударил упрямое животное. Эта непривычная строгость привела избалованного коня в бешенство. Он сделал такой прыжок, что все стоявшие рядом отскочили в сторону, и затем стрелой помчался через лужайку по большой аллее, ведущей к замку. Эта скачка представляла собой ожесточенную борьбу между конем и всадником. Вальян делал все возможное, чтобы выбить его из седла, и если Вольдемар оставался в нем, то лишь с опасностью для своей жизни.

— Лев, положи конец всему этому! — с беспокойством сказал Моринский своему племяннику. — Вальян успокоится, если ты подойдешь к нему. Уговори брата сойти, иначе может произойти несчастье.

Лев, скрестив руки на груди, смотрел на эту борьбу, не обнаруживая никакого намерения вмешиваться в нее, и холодно ответил, что если он умышленно бесит лошадь, то пусть и терпит последствия этого; он же знает, что она не выносит строгости.