Миссис Ченг, как обычно, пропустила оскорбления мимо ушей.

— Твоя уходить, Джеймс не приходить. Джосс сидеть один, весь больной.

— Нет, конечно! Я человек ответственный и задержусь, сколько будет нужно, — с достоинством ответил Леонард.

Китаянка сразу перестала обращать на него внимание. Она убрала свои тряпки и метелку, швабру поставила в кладовку за шкаф, надела пронзительно-розовый макинтош (результат мучительного получасового выбора между ним и пронзительно-зеленым) и покинула виллу. Стоило ей выйти за дверь, Леонард схватился за телефон, чтобы заказать такси до Кардиган-стрит на три четверти шестого.


Когда Джеймс вернулся, дом встретил его тишиной и темнотой. Он задержался минут на двадцать, и тем самым между его приходом и уходом Леонарда прошло около получаса (о чем он, конечно, не имел понятия). Постояв в холле и не услышав ни радио из дядиной комнаты, ни музыки от Джосс, он пришел к выводу, что дома никого нет и что он может располагать собой по собственному усмотрению. На кухне выяснилось, что посуда хоть и вымыта, но не расставлена по местам: кружки свалены в миске для салата, тарелки в неустойчивом равновесии на блюдцах, вилки и ложки вообще как попало, что неприятно напоминало безалаберность прежних дней. Вместо того чтобы наводить порядок, Джеймс полез в шкаф, где хранилось спиртное, только чтобы обнаружить, что виски на донышке, а пива всего две банки. Была еще, правда, бутылка красного турецкого вина — единственное, чем удалось разжиться у мистера Пателя. «Люди хвалят», — сказал бакалейщик (он хоть и перешел в христианство, но от спиртного воздерживался по-прежнему, по-мусульмански).

Вылив остатки виски в стакан, Джеймс разбавил его прямо из-под крана и понес в кабинет. При этом он размышлял о том, где могут быть остальные. Очевидно, Леонард в нетерпении поскорее узреть себя на экране понесся к Беатрис задолго до передачи, а Джосс, в противовес уступкам, сделанным в угоду мирному сосуществованию, решила совершенно наплевать на уроки.

В кабинете Джеймс сразу принялся за виски. Было непросто определить, что он чувствует по отношению к Джосс: новую вспышку негодования или философское приятие с полным пренебрежением к последствиям. Во всяком случае, он не считал дни до той минуты, когда она переберется в Осни. Основная проблема как раз и крылась в том, что половина его сердца вопреки всему была отдана этой несносной девчонке.

Продрогнув, он отставил стакан и пошел включить обогреватель, потом подумал и решил все же сменить пиджак на теплую домашнюю кофту. На верхней площадке лестницы ему почудилось, что где-то жалобно мяукает кошка. И как только ухитрилась забраться в дом? Джеймс прислушался, прикидывая, откуда доносятся звуки, и понял, что, во-первых, из комнаты Джосс, а во-вторых, что это не мяуканье. Там плакали. Отчего-то ужасно испуганный, он бросился к двери, рванул ее на себя и заскочил в комнату.

— Джосс!

От неожиданности она уселась в постели — бледная, зареванная, по самый подбородок закутанная в одеяло.

— Джосс!

Джеймс развел руками, потрясенный еще больше, чем прежде, хотя это казалось невозможным. Забыв про условности, он плюхнулся на кровать и подхватил живой сверток на колени.

— В чем дело, Джосс?

Девочка с отчаянной силой прижалась к нему, обвила его шею руками, совсем худенькими в широких раструбах рукавов майки. Ее мокрое, огненно-горячее лицо уткнулось ему в шею.

— Ты хочешь к маме, да?

— Да ты что!!! — закричала Джосс, давясь слезами, судорожно отирая об него щеки. — Да ты что!

— Тогда… — Джеймс высвободил одну руку и приподнял ее лицо за подбородок, заставляя встретить его взгляд, — тогда дело в Гарте. Правильно?

Ответом был взгляд, полный беспросветного отчаяния, и слезы, едва иссякшие, хлынули с новой силой.

Джеймс снова прижал Джосс к груди и начал покачивать, как маленькую.

— Бедняжка ты моя! Бедная ты моя девочка!

— «Малолетка»! Вот как он меня назвал! — донеслось до него сквозь рыдания. — Сказал, что со мной умрешь со скуки!

Джеймс продолжал баюкать Джосс. В горле стоял такой огромный ком, что пришлось трижды глотнуть, пока слова пошли с языка.

— Знаешь, люди часто бросают в лицо другим то, что думают о себе.

— А он мне так нравился!

— Конечно, нравился, раз ты с ним была. Ничего, моя хорошая, будут и получше.

— Никогда!!!

— Будут, будут. А сейчас пора вытереть нос.

Джосс уселась прямее и тыльной стороной ладони развезла слезы по щекам.

— Фу, как некрасиво! Вот, вытрись и высморкайся в платок.

Зазвонил телефон, и девочка вздрогнула.

— Звонят!

— Пусть звонят, — отмахнулся Джеймс. — У них наверняка не горит, а если горит, перезвонят. Сейчас главное — разобраться с тобой. Давай-ка расскажи, что там у вас с Гартом произошло.

— Это было в столовой, на большой перемене. — Испустив судорожный вздох, Джосс заговорила более внятно: — Там было полно народу, и он сказал это прямо перед всеми.

— Так он, значит, трус.

— Я знала, что это ненадолго…

— С кем-то другим будет надолго.

— Другого не будет!

— Вот еще глупости. — Джеймс ласково взъерошил ежик ее волос на горячей голове. — Ну что, старушка Джосс! Мы с тобой в одной лодке.

Она явно не собиралась слезать с его колен, так и сидела в одеяле, шмыгая носом и глядя исподлобья. Потом вдруг неловко чмокнула его в подбородок. Джеймс был тронут чуть не до слез.

— Знаешь, что мы сейчас сделаем?

— Что?

— Включим телевизор и посмотрим, как Леонард препирается с Беатрис насчет смерти. — Он погладил Джосс по щеке. — Думаю, я уже вполне способен посмеяться их загробным шуточкам.

С новым вздохом Джосс прильнула щекой к его груди, расслабилась и принялась едва слышно хихикать.


— Отличная передача, — сказал Марк Хатауэй, нажимая на дистанционке кнопку выключения. — Изумительная, просто изумительная старая дама.

Кейт промолчала. Она пыталась как-то свыкнуться с первым, экранным, появлением мисс Бачелор в ее жизни. Слово «изумительная» не вполне отражало суть. «Внушительная» — вот как она назвала бы мисс Бачелор. Невозмутимая, неколебимая в своих убеждениях, полная черного юмора, начисто лишенная трепета перед теми, кто оставался за кадром, за кругом юпитеров. Трижды она отвечала на вопрос Хью: «Отнюдь нет!» — как отрубала, а однажды просто отмахнулась: «Ерунда!»

— Что скажешь, Кейт?

— Ну… я ошарашена…

— Вот как? — довольно резко заметил Марк и поднялся с дивана, на котором они смотрели передачу. — По-моему, ты была ошарашена, уже когда входила сюда.

Он был прав. Внезапная потребность пообщаться с Джосс заставила Кейт набрать номер виллы Ричмонд, но сколько телефон ни звонил, никто так и не снял трубку, даже Леонард, никогда не выходивший из дому. По причине не вполне ясной, Кейт была убеждена, что все они дома и, зная, что звонит именно она, стоят вокруг надрывающегося телефона, прижимая палец к губам и обмениваясь заговорщицкими взглядами. Такая картина не укладывалась в рамки того, что ей было известно о своих близких (или бывших близких, как угодно), но оттеснить ее не удавалось. Когда Кейт поделилась своими подозрениями с Марком, тот сразу помрачнел и замкнулся, в точности как после рассказа о встрече с Джеймсом и Джосс на перекрестке. Возможно, это была его месть за недельное отсутствие секса.

Марк пошел приготовить кофе. Украдкой наблюдая за ним, Кейт не могла не заметить, что «породистые» черты его лица окаменели в сердитом, неуступчивом выражении. Вот дьявольщина! Опять нужны объяснения и заверения — все это оглаживание встопорщенных перьев чужого самолюбия.

— Полагаю, на твоих чреслах все еще висит знак «въезд запрещен»? — мрачно осведомился Марк, подавая ей чашку.

— Если человек не способен на элементарный такт вне постели, вряд ли что-то изменится к лучшему, если он в нее ляжет.

— Ха! — сказал Марк, окинув Кейт пренебрежительным взглядом. — Подходить к сексу с обычными мерками может только тот, кто ничего в нем не смыслит.

Она уставилась в чашку. Как обычно, Марк приготовил отменный кофе. Аромат поднимался к лицу густой и аппетитный — как насмешка над тем, до чего она, Кейт, не соответствует времени, в которое живет. Да и вся эта подчеркнуто современная комната втайне посмеивалась над ней.

— Если честно, мне не очень-то и хотелось, — продолжал Марк, отворачиваясь к окну. — Невесело лежать в постели с женщиной, которая только и думает, что про свое ненаглядное чадо. Чадо, которое плевать на нее хотело!

Устало опустив веки, Кейт вернулась мыслями к только что просмотренной передаче. В памяти ожил знакомый, хорошо поставленный голос Хью и другой — раздельный и резкий — Беатрис Бачелор. Какой разгон она ему устроила, когда он намекнул, что, мол, сторонники эвтаназии покупаются на драматический эффект! «Хочу вам процитировать доктора Джонсона, — отчеканила она холодно. — Тот, кто никогда не испытывал настоящей боли, полагает, что с ней вполне можно сжиться».

Снова подняв глаза на Марка, Кейт обнаружила, что он буравит ее взглядом в ожидании реакции на свою подначку. Внезапно ей подумалось: проблема не в том, что кто-то чувствует боль, а кто-то нет. Проблема в том, что у боли бесчисленное множество вариантов.

— Извини, — сказала она и сделала над собой усилие, чтобы улыбнуться.


— Ну, я вас поздравляю! — сказал Кевин Маккинли.

Перед ним были разложены газетные вырезки. Хью, который видел их кверху ногами, попробовал прочесть заголовки, и это ему удалось. «Шоу смертников», «Народ готов бросить вызов старухе с косой», «Вырвем окончательное решение из лап высших сил» и тому подобное.

Кевин Маккинли улыбнулся. Он заставил Хью проторчать в приемной добрых двадцать минут («Не хочу, чтобы старый пердун возомнил, будто я горю желанием его видеть») и отнюдь не собирался предлагать ему ни кофе, ни что-нибудь покрепче. Рейтинг передачи был так высок, что цифры зашкаливало, и ни одно периодическое издание не оставило ее без комментариев. Имена Беатрис Бачелор и Леонарда Маллоу не были упомянуты, иначе сейчас им пришлось бы выдерживать яростный натиск журналистов, а Джерико испытал бы наплыв их поклонников. Но это ничего не меняло.