Джоанна Троллоп - Любовь без границ

— Жаль, что мне не четырнадцать…

Джосс промолчала. Она редко задумывалась о возрасте, разве что тогда, когда приглянувшийся парень был месяца на три моложе или старше. Кейт могло быть тридцать шесть, а могло и пятьдесят, это ничего не меняло, потому что возраст матерей не в счет.

— Пора возвращаться к остальным, — сказала Кейт с тоской. — Джеймс купил такой огромный торт… в конце концов, что мне, трудно? Надену я эту шляпку!

— В обмен на торт?! — ужаснулась Джосс. — Нет, только не это!

Кейт встала и обеими руками взялась за волосы, убирая их за спину. Парные индейские браслеты (медь, украшенная раковинами), подарок Джосс к Рождеству, столкнулись и глухо звякнули.

— Ты не веришь, но я в самом деле рада этой шляпке, — с несчастным видом сказала она. — Просто я ее достала, а Джеймс так смотрел… я не могла этого вынести! Ну, не важно. Идем есть торт!

После ужина, уже во время мытья посуды, зазвонил телефон. Снимать трубку полагалось Кейт. Что она и сделала.

— Хью, — сказала она, передавая трубку мужу. — У него голос как у человека в ярости и к тому же под градусом.

— Я в ярости, просто в ярости! — послышалось в трубке. — Ей-богу, готов лопнуть!

— Правда? — Джеймс уселся, ногой подвинув табурет ближе к телефону. — Ну а теперь-то из-за чего?

— Хочешь послушать про очередной виток моей карьеры?

Джеймс не хотел. То есть не имел ни малейшего желания. Он устало прикрыл глаза и отстранил трубку, но голос все равно был слышен, пожалуй, стал даже яснее.

— Ну так я тебе скажу, чем буду теперь заниматься! Буду, как мартышка, скакать вокруг тех, кто перерезает ленточку на открытии гаражей, боулингов и сортиров для увечных! Будет из меня Хью Хантер, звезда мини-бизнеса… грошового, дешевого бизнеса, мать его так! Чем больше ленточек будет перерезано, тем больше орешков я накоплю на зиму! Столько, что щеки отвиснут! — Голос сорвался и захрипел. — Ох, Джеймс! Думаешь, есть еще смысл трепыхаться?

Приподняв веки, Джеймс покосился на Кейт. Она заканчивала вытирать посуду. С легким стуком поставив на место последнюю тарелку, она осталась стоять спиной к нему.

— Ты откуда звонишь? Из дома?

— Смеешься?! Хорошенькая из меня сейчас компания для нормальных людей! Я в нашей местной забегаловке.

— Там и оставайся. Сейчас приеду.

— Я знал, что ты настоящий друг…

— Только не вздумай рассопливиться!

— А ты точно приедешь?

— И двадцати минут не пройдет. Не пей пока больше, ладно? Кейт! — окликнул Джеймс, положив трубку.

Она не повернулась, словно не слышала.

— Ужасно жаль, что приходится бросать тебя одну в день рождения… — он помедлил, подбирая слова, — но, понимаешь, Хью…

Как ни скажи, все казалось свинством. На дни рождения (как Кейт, так и его собственные), а также по любым мало-мальски существенным датам они непременно занимались любовью. Это была хорошая, тщательно поддерживаемая традиция. Отправившись к Хью, он вернется в лучшем случае к полуночи, а то и далеко за полночь. Кейт уже будет спать крепким сном, а если даже и нет, будет слишком сонной для секса.

— Я знаю — и, поверь, мне очень больно, — что этот день рождения не задался с самого начала. Была надежда, что его хоть отчасти удастся исправить ночью, но, понимаешь, у Хью…

— Понимаю, — быстро сказала Кейт.

— Хотя бы поцелуй меня на прощание!

Она так и сделала. Это был короткий равнодушный поцелуй.

— Обижаешься?

— Ничуть.

— Тогда что с тобой? Ведь что-то происходит, признайся! Вот что, давай я перезвоню Хью и перенесу встречу на завтра…

— Не нужно!

— Но, Кейт…

— Подумаешь, день рождения! Сказать по правде, я их терпеть не могу, эти дорожные столбы на пути к старости. Даже и не думай отменять встречу. Ты нужен Хью. — Она слабо улыбнулась. — И не забудь очки.

— Может, все-таки поговорим серьезно?

— Не сейчас. — Она сняла ключи от машины с гвоздика и протянула Джеймсу. — Я буду уже спать, когда ты вернешься.

— Да, но мы вроде…

— Я уже буду спать! — с нажимом повторила Кейт. — Завтра на работу, а я совсем без сил. Пока! Да, и спасибо за праздничный ужин.

Когда Джеймс наконец ушел (Господи, она думала, что не доживет до этой минуты!), Кейт с тяжелым сердцем поднялась на второй этаж. Дверь в комнату Леонарда стояла открытой, и можно было видеть Джосс, сидевшую, подогнув ноги, на красном ковре, купленном миссис Ченг на каком-то ей одной известном развале. В поношенном летнем пальтишке, переведенном в ранг зимнего халата, у дочери был неожиданно домашний вид.

— Скажи, что я ее приглашаю, — говорил Леонард. — Что у меня есть к ней разговор. Уж я ей покажу атеизм!

— Ее трудно переспорить, — с удовлетворением сказала Джосс.

— А меня вообще невозможно!

— Она не психует.

— А я что, психую?

— Каждую минуту! А когда сам не психуешь, то стараешься, чтобы психовали другие. И все время якаешь.

— Ах ты, нахальная девчонка!

— Тебе бы следовало упражнять свой ум.

— Ага! — торжествующе завопил Леонард. — Вот ты и попалась! Тебе самой никогда бы не пришло в голову ничего подобного, ты для этого слишком глупа. Повторяешь, как попка, за старой кошелкой Бачелор!

— Не смей называть ее старой кошелкой!

— Хо-хо! — Голос Леонарда понизился до утробного, издевательского. — Прямо-таки движение Сопротивления. Эдак вы с Джеймсом пойдете на баррикады в защиту старых кошелок!

Кейт на цыпочках прокралась мимо и бесшумно открыла свою дверь. В лицо словно ударил порыв ледяного ветра — до такой степени была выстужена спальня. Включив свет, она привалилась спиной к закрытой двери. Прямо по курсу была постель, на которой они с Джеймсом спали и занимались любовью еще с тех пор, когда Кейт не было и тридцати. Теперь, в тридцать шесть, эта почти супружеская постель внушала ей только страх.

«Это все моя вина, только моя, — думала Кейт. — Непонимание, холодность, удушливая атмосфера в доме — все это моих рук дело. Со мной что-то произошло, какая-то гнусная перемена, и теперь я гожусь лишь на то, чтобы портить всем жизнь. Как я смею?! Чем могу это оправдать? Да ничем. У меня нет никаких серьезных проблем, не то что, скажем, у Хью, бедняги Хью, которому нечего ждать от будущего».

В Джеймсовой части комнаты, над старинным комодом, висело зеркало. Кейт подошла и заглянула в него (ей пришлось для этого встать на цыпочки, так как зеркало было повешено еще до нее, под рост Джеймса, и никому не пришло в голову перевесить его пониже). То, что там отразилось, очень не понравилось Кейт. Волосы свисали сухо и безжизненно, краски лица совсем поблекли, а глаза, что достались от матери — некогда красивые глаза в обрамлении густых темных ресниц, — выглядели как две дырочки.

«Очень скоро я все испорчу, все сломаю. Это лишь вопрос времени, потому что во мне самой что-то уже сломано. Словно испорченный прибор, я нуждаюсь в починке, а иначе на меня нельзя положиться. Как ужасно! Ведь я человек, не прибор, а человек не имеет права вымещать свою неполноценность на других, особенно если эти другие не сделали ему ничего плохого».

Она прошла к окну и раздвинула занавески. За окном лежала совершенно пустая улица, иссиня-черная, если не считать безобразных лужиц оранжевого фонарного света. На втором этаже дома напротив белый мужчина и чернокожая женщина, вовсе не имевшие занавесок, сидели лицом друг к другу за столом, сплошь заваленным бумагами. Волосы у женщины были заплетены во множество мелких тугих косичек, и бусины в них загадочно поблескивали. Внезапно Кейт испытала острую зависть к ее экзотической прическе, сосредоточенному и в то же время мирному виду и даже к тому, что эти двое так заняты делом, что не обращают друг на друга внимания. Чтобы не видеть всего этого, она резко сдвинула занавески.

— Остается только одно, — прошептала она. — Только одно… и я просто обязана это сделать: исчезнуть с глаз подальше.

Выпустив занавески, она осела на пол, думая: «Ну и что же? Ну и ничего страшного. Я ведь всегда знала, что этим кончится».

Беатрис Бачелор сидела на синем бархатном диване в вестибюле отеля «Рэндольф». За двадцать лет жизни на Кардиган-стрит она ни разу не переступала этого порога, хотя отель находился в десяти минутах ходьбы от дома. Теперь она точно это знала, потому что пришла сюда пешком (и между прочим, ради такого случая надела колготки потоньше и единственную свою драгоценность — брошь с топазом).

Джеймс Маллоу пригласил Беатрис выпить чаю сними его другом Хью Хантером, который потерял почву под ногами и которому требовалась небольшая встряска. Что и говорить, круг общения расширялся с головокружительной быстротой — и все благодаря одному-единственному пинку бампером. Сама себе удивляясь, Беатрис приняла приглашение.

— Старая ты дура, — кисло заметила невестка, глядя на то, как она убирает под старенький шарф прядки, вечно норовившие выбиться из узла. — Помяни мое слово, только выставишь себя на посмешище.

Беатрис давно научилась пропускать ее шпильки мимо ушей, а для верности гудела себе под нос мотив какого-нибудь псалма. По ее мнению, на свете не было ничего привязчивее псалмов. Для того они и сочинялись — чтобы намертво укореняться в памяти даже у тех, кто не видит в них ни малейшего толку.

— Вернусь к шести, не позже. Кэт сейчас в комнате, так уж ты ее, пожалуйста, не выпускай.

На самом деле для вящей безопасности ни в чем не повинного создания Беатрис устроила кошку по имени Кэт в бельевом шкафу на стопке чистых полотенец, на давно облюбованной ею полке.

— Счастливо оставаться! — сказала она с порога, зная, что самый звук слова «счастье» безумно раздражает невестку.