– Вот и я думаю… – Горло у нее перехватило, слезы привычно подступили к глазам.

– Отец жив? – задала неожиданный вопрос цыганка.

– Чей отец? – не поняла Галка.

– Твой отец, милая?

– Да… жив… Только к чему вы про него? – Она проглотила ком в горле и в раздражении сдвинула брови.

Цыганка не ответила, только, погрустнев еще больше, отвернулась, закрыла глаза и энергично потерла свои виски.

Пальцы у нее были смуглые с коротко остриженными ногтями и все в кольцах. Множество браслетов и пальцы в кольцах. Почему-то именно кольца так въелись в Галкину память, что каждый раз, вспоминая тот странный разговор, она поражалась тому, что могла наперечет, даже спустя годы, рассказать, какие кольца на каких пальцах были надеты.

Когда женщина открыла глаза и посмотрела на Галю в упор, та была потрясена ее взглядом. Жесткий, проникающий насквозь, будто потусторонний какой-то… будто смотрела и не видела. Или, наоборот, видела что-то такое, что недоступно простому обывательскому взору… Видела не то, что находится непосредственно перед глазами, а какую-то иную, тайную суть вещей… Глубоко, серьезно, всесторонне…

– С отцом… Что-то не то с отцом…

– Да что с ним «не то»?! – повысила голос Галка. И даже сама себе удивилась. Только что еле шептала, не в силах вымолвить ни слова, и вот уже голос крепнет, раздражается, волнуется, звучит громче: – Пьет, дерется, ругается. Жизни никому не дает! Мать до могилы довел! – Тут она заплакала навзрыд. – В прошлом году похоронили…

– Я не про это… – Цыганка по-прежнему смотрела «сквозь», концентрируя свой внутренний взор на одном только ей понятном предмете. – Не про это.

Кругом шли люди, ехали машины, шумела жизнь большого города со свойственными ей атрибутами. Обычные звуки – скрип тормозов, всхлипы сигналов, обрывки фраз идущих мимо людей, шаркающие шаги стариков, звонкие голоса бегающих детей… – все эти звуки будто бы и не долетали до беседующих женщин. Вернее, долетали, конечно, но создавалось впечатление, что эти двое их не слышат, не реагируют, не замечают. Как будто они в некоем вакууме, как будто отгорожены невидимой защитой от происходящего и находятся в своем собственном мире, которому нет никакого дела ни до какого другого пространства…

Галка продолжала плакать, вспоминая рано ушедшую мать, жалея себя, убиваясь по деткам своим, умершим в младенчестве… Она не стеснялась незнакомой женщины, она по-детски утирала слезы рукавом, не обнаружив в кармане платка. Привычно страдала, и только взгляд незнакомки возвращал ее к себе самой. И под этим взглядом, под напором черных глаз, она каким-то непостижимым образом приходила в себя.

– С отцом пересмотри отношения… – только и сказала она.

Галя вскинулась в порыве вечного неприятия отца:

– Я его ненавижу! – прошептала она.

– Надо простить! – тихо, но убежденно, настойчиво и даже с нажимом произнесла цыганка.

Произнесла и замолчала. Прикрыла глаза, провела рукой по волосам, будто погладила себя по голове и повернулась было уходить.

Галя буквально схватила ее. Зацепилась за смуглую руку в бесчисленных браслетах:

– При чем здесь отец? – Она непонимающе и умоляюще одновременно всматривалась в лицо цыганки. Но та ускользала… Взгляд уже не цеплялся за Галино лицо, рука мягко и в то же время уверенно высвободилась из Галиных пальцев…

Женщина устремилась вперед. Для нее разговор был окончен. Единственное, что она произнесла, когда уже повернулась спиной к Гале, была та же фраза:

– Надо простить…

И пошла…

Тут же до Гали долетели звуки улицы. Какой-то мужчина закурил, остановившись буквально в метре от нее, и до Гали донесся смачный сигаретный дух… Женщина деревенского вида с котомками наперевес спросила:

– Не подскажете, метро есть здесь какое? Али нет? Заплутала я чтой-то…

Шустрый парнишка, убегая от такого же не менее шустрого пацаненка, налетел на Галю, чуть не сбив ее с ног, и промчался мимо, прокричав на ходу:

– Ой, извиняюсь…

Хотя вряд ли видел в своем стремлении вперед, перед кем извиняется…

Жизнь бурлила, кипела, переливалась разными красками, звуками, ощущениями, а Галя стояла, глядя вслед ушедшей цыганке и только одна мысль осталась в ней, только одна: «надо простить».

Нет, она решительно не понимала, какая связь между всеми трагическими событиями в ее жизни и отцом. И что ж цыганка убежала, так ничего толком и не сказав. И денег даже не взяла. Может, надо было заплатить, тогда она объяснила бы все как следует. Ну да что теперь говорить? Только два слова и остались звучать в Галиной голове: надо простить. Произнести-то легко. А как выполнить? Как воплотить в жизнь?


После смерти матери отец сильно сдал. Пить он не перестал, но как-то сник, утратил интерес к существованию и будто бы доживал свой век. Именно доживал. И хотя лет ему было немного, всего-то шестьдесят пять, какая-то глубинная печаль съедала его изнутри. То ли тоска по матери, то ли чувство вины перед ней. А может, разочарование в бессмысленно прожитой жизни. А скорее всего, все это, вместе взятое…

И вскоре после смерти матери заболел он сам. Заболел тяжело… У него определили рак. Галка не нанимала сиделок, ухаживала за отцом сама…

Для нее это оказалось нетрудно. Она, всю жизнь работавшая на износ, не знающая ни отдыха, ни покоя, абсолютно спокойно выполняла все необходимые манипуляции с отцом: перестелить белье, подать судно, помыть его худое жилистое тело, покормить с ложечки, попоить, придерживая голову…

Делать-то все это она делала, только душа молчала. Механически, технически все Галкины движения были правильны, гуманны и не доставляли больному отцу никакого дискомфорта. А вот эмоционально, душевно Галка оставалась холодна. Она просто выполняла свой дочерний долг. Как умела, как могла. Хотя не считала себя должной… Более того, продолжала винить его, мысленно ругать и, чего уж греха таить, ненавидеть… Не то чтобы не получалось у нее простить отца… Нет. Она и не пыталась. Мысленно, конечно, возвращалась к словам цыганки и взгляду ее непонятному… Но простить то, что отец сделал с жизнью матери и с ее собственной жизнью, она не могла.

Долгие часы, проведенные наедине с отцом, никак не приблизили Галку к пониманию ситуации. С ним она ни о чем, кроме самочувствия, лекарств и назначений врачей, не говорила. Никакие животрепещущие темы не затрагивала, а сама продолжала мучиться вопросом – где связь? Какая связь? Не просто же так случайная женщина подсказала ей пересмотреть свое отношение к отцу. Да и насколько случайна она была – та встреча? Вряд ли в жизни что-то бывает случайно. Всему есть объяснение, во всем можно увидеть смысл, если глубоко смотреть, конечно. И если хотеть увидеть.

Про влияние отца на свою жизнь она думала примерно так. Ну, допустим, отец – наиважнейший мужчина в жизни любого человека. Нет, что-то не нравилось Галке в этом умозаключении. Что-то царапало, задевало… Потом она поняла: слово «допустим». Оно не годилось. Его нужно заменить словом «наверняка». Наверняка отец – наиважнейший мужчина в жизни любого человека. Кроме этого, для любой дочери – это еще и прообраз будущего мужчины, значимого мужского начала. То есть, воспринимая отца, общаясь с ним, выстраивая взаимоотношения, девушка создает себе основу будущих связей с мужчинами. И насколько эти связи будут гармоничны, счастливы или, наоборот, тяжелы и неприятны, зависит именно от взаимоотношений девушки с отцом.

Если это так, то тогда да. Тогда все сходится. Цепочка складывается до боли простая, но, к сожалению, от этой простоты ничуть не легче. Галя, презирая отца, не смогла выстроить и отношения с младшим братом. Прежде всего потому, что тот очень на него похож, а Гале сознавать это было крайне неприятно. Но не только поэтому. Почему-то ведь еще. Вот за это «почему» Галка никак не могла ухватиться. Не могла понять, почему брат ее не любит, почему не принимает мужа ее Коляна, хотя уже столько лет они вместе, почему никак, ну никак ей не удается наладить с братом нормальный контакт.

Кроме того, все мужчины в ее жизни были какие-то не такие… Вернее, может, они и такие, конечно, только не получалось у нее с ними.

Первый муж Мишка совсем не затронул ее сердца, хотя должен был бы. Все-таки первый мужчина. Неправильно это, что и в интимном плане, и в эмоциональном он оказался для нее столь неинтересным.

Владимир Ильич ранил так больно, что надолго отбил охоту смотреть на мужчин вообще. Сам по себе при этом не оставил в душе ни тоски, ни любовного томления, ни каких-то сожалений о несостоявшемся союзе. Единственная радость – Тонька от него родилась. Красивая, хорошая девочка.

Потом Колян. При всей, казалось бы, взаимной любви с ним трудное у Галки получалось счастье. То разлуки, то размолвки, то немыслимые испытания. Неровно как-то у них складывалось. То могли до ночи просидеть за чаем на кухне и мирно беседовать на любые темы… Могли полвоскресенья не вылезать из постели, нежась и лаская друг друга, как давно не видевшиеся любовники, которые так соскучились в разлуке, что никак не могут насладиться и насытиться друг другом. А могли разругаться вдрызг, с криками, оскорблениями, хлопаньем дверями, и не разговаривать потом чуть ли не неделю, хотя утром уже ни тот, ни другая не могли вспомнить причину ссоры… Причина забывалась, а тягостное молчание, раздражение и жуткое настроение надолго поселялось в доме. Страдали оба, но шаги к примирению всегда делал Колян, правда, не сразу, а по истечении нескольких дней.

Так что с мужчиной своим любимым то и дело были проблемы.

А уж про сыновей, которые умирали в первые дни после рождения, и говорить-то нечего.

Галка мысленно рисовала семейные связи в виде дерева и получалось, что все мужские линии – и вертикальные, и горизонтальные – все страдают.

Но ведь в чем-то же есть причина! Не может она, Галка – такая работящая, добрая, преданная Галка – страдать просто так, беспричинно. Другое дело, что понять причину пока не удается. И если признать, что кроется она в ненависти к отцу, то, казалось бы, как все просто. Прости отца, полюби его – и настанет тебе счастье!