Семья перебралась в новый дом. Он понемногу приобретал черты уютного жилища, хотя Ирина занималась домом скорее по остаточному принципу. Здоровье требовало повышенного внимания, дополнительных обследований, медицинского сопровождения.


На этом фоне постоянные выходы в свет с Семеном Львовичем стали не просто тяготить Ирину, а сделались буквально непереносимыми. Но Иван почему-то никак не мог отказать Семену Львовичу и покорно разделял с ним досуг, далеко не всегда того желая.

Ирина недоумевала:

– Вань, ну почему мы не откажем ему?! Мне тяжело. Ты понимаешь, я устаю… Причем от всего: и сидеть долго мне тяжело, и стоять неудобно.

– Ир, ну а что делать? Он такой человек… – Иван задумался, подбирая слова, – значительный… Он очень важная персона в нашей жизни. Как ему отказать?

– Вань! Ну чем он важен? Чем? – Ирина раздражалась, повышала голос.

– Да что ты понимаешь? Вести бизнес в наши дни и в нашей стране, думаешь, просто?!

– Ну вели же мы наш бизнес без него!

– Да… Вели. Но теперь Бог дал нам знакомство с ним. Зачем-то ведь нам это надо. Я его использую, как мне удобно.

– Что? – Ира не поверила своим ушам. – Что? Ты его используешь? Да как бы не так! Это он тебя имеет, как хочет. За ресторан заплати, цыган отблагодари, ко дню рождения подари то-то и то-то… Да не просто что-то, а сам знаешь что… То часы золотые, то бриллианты, то автомобиль. Так кто кого использует?! – Ирина начинала нервничать.

Иван, не находя ответа, злился, внутренне соглашаясь с женой. Но внешне ни показать это, ни признать не решался, поэтому грубил и обрывал разговор:

– Слушай! Не лезь в мужские дела! Вечно норовишь сунуть свой нос куда не просят!

Ирина замыкалась в себе, плакала, обнимала свой живот и изнемогала от дискомфорта. Господи! Ей и так проблем хватает: мало того что Семен Львович достает своими вечными гулянками, так еще и с мужем из-за него приходится ссориться!


Элеонора периодически жаловалась Ирине на «закидоны» своего мужа. Закидонами она называла все его подозрительные контакты с женщинами. А поскольку контакт с любой женщиной казался Элеоноре подозрительным, то жаловалась она часто.

– Ирочка, ты представляешь, мой Сеня под старость совсем дураком стал.

– Да что вы такое говорите, Элеонора?

– Ты только послушай, что он опять задумал! Помнишь, в прошлом году он все певицу одну опекал?

Как ее? Забыла… Ну такая черненькая, остроглазенькая… Она еще на моем дне рождения выступала.

– А! Марина, что ли?

– Да-да, Марина!

– Помню я ее. Но только что вы имеете в виду под словом «опекал»?

– Ой, Ирочка! Ну он же вечно чем-то занят: то спонсора ищет, то концерты помогает организовывать, то к своим знакомым продюсерам пристраивает певичек этих…

– Ну да, я в курсе. Ну и что? По-моему, он просто неравнодушен к вокальному искусству. Вот и помогает, чем может.

– Ирочка! Ну ладно бы просто помогал. Помог – и все! Так ведь нет. Он будет разговаривать часами по телефону, будет с кем-то встречаться, кого-то убеждать, уговаривать, убалтывать… Он будет ворочаться по ночам, мысленно выстраивая возможные пути переговоров… Потом эти певички начинают его благодарить, объясняться в любви. Он все принимает за чистую монету. Вот и Марина эта… Ладно бы на концерт пригласила. Так нет. Она его и в ресторан, и к себе на дачу, и какие-то разговоры у них бесконечные, и то за ручку его возьмет, то приобнимет…

– А он как это воспринимает?

– Он?! Да радуется, как ребенок. Искренне считает, что в него влюбляются эти молодые женщины… Ходит гоголем, на меня покрикивает… Короче, говорю же: дурак дураком…

Она вздохнула. Потом продолжила:

– Так вот, пригласила она его к себе на концерт. Так он с этими билетами носится, как курица с яйцом. Там пригласительный на два лица. Но лично я идти не собираюсь.

– Ой, Элеонора, по-моему, вы обманываетесь. Думаю, что не только вы, но и мы с Иваном вынуждены будем пойти на концерт.

– Как же я устала от этих его закидонов дурацких, от постоянных выходов в свет… Он же сидит допоздна, самый последний из-за стола выходит. Я уже не выдерживаю. Говорю: «Сеня, уже час ночи!», «Сеня, уже полтретьего!» И так, считай, через день.

– Вот и я тоже… Не выдерживаю, устаю. Тем более сейчас, с животом.

– Я вижу, Ирочка, что тебе тяжело. Но Сеня так вас с Ваней любит. Очень расстраивается, когда вы не бываете с нами.

Ира промолчала. С одной стороны, Элеонора вроде бы видит в ней соратницу, вставшую заодно в оппозицию против гулянок Семена. А с другой, кто их разберет? Может, это их семейная политика хитроумная такая. Недаром же говорят: муж и жена – одна сатана.

В другой раз Элеонора начинала рассказ про балерину. Как та сама нашла Сеню, как не постеснялась назначить свидание, как буквально напросилась на разговор… И Сеня, опять окрыленный новым интересом, ввязался в очередную историю. Организовать встречу балерины с нужными ей людьми, поспособствовать переговорам, поднять старые связи, завести новые знакомства. И ради чего? Ради призрачного таланта или сомнительной карьеры какой-то танцовщицы?! Элеонора буквально кипела от негодования и даже, как показалось Ирине, от ревности.

Ирина, правда, не стала высказывать Элеоноре своих умозаключений, только спросила:

– Может, вы зря волнуетесь? Наверняка он имеет определенный доход от всех этих телодвижений.

– Ой, если бы… Я, если честно, не в курсе его финансовых дел, но, по-моему, доход он имеет только от серьезных разборок. А от этих легкомысленных девиц – только головную боль и аритмию. Да еще вдобавок бессонницу. Полночи не спит, ворочается, вздыхает… То натянет на себя одеяло, то сбросит. Я уже стала уходить от него спать в другую комнату. Так он на меня обижается: «Ты пренебрегаешь мной!»

Я ему говорю: «Сеня! Мне надо высыпаться. Иначе у меня давление начинает прыгать. А с тобой стало невозможно спать». Все равно обижается.


Ира родила девочку. Иван, обалдев от счастья, завалил супругу цветами, врачей – подарками. Приезжал в роддом каждый день, стоял под окнами, задрав голову, и силился разглядеть в крохотном личике знакомые черты. Ирина подносила дочь к стеклу, но этаж был высокий и увидеть детали было нереально. Иван только глупо улыбался и смахивал невесть откуда взявшиеся слезы на ресницах.

Почему он так хотел девочку? Обычно мужчины бредят сыновьями. Казалось бы, есть уже двое сыновей. Ну и достаточно! Ну и хорошо! Так нет. Он мечтал о дочке. Шло это его желание, скорее всего, из далекого детства. Была у Ивана сестренка. Назвали ее Машей. Специально, наверное, чтобы Иван-да-Марья получилось.

Машка родилась, когда Ивану исполнилось шесть. Мама принесла девочку в дом. Положила на диван и тихонько позвала:

– Ванечка! Подойди, посмотри на сестренку.

Но Ванечка почему-то застеснялся, забился в угол и никак не хотел приближаться к свертку на диване.

Родители сначала крутились в комнате, доставали из шкафа всякие детские штучки: погремушки, пеленки, соски. Сложили все это хозяйство на подоконнике. Наверное, чтобы под рукой было, чтобы не лазить в шкаф каждый раз, не скрипеть дверью… А потом ушли на кухню.

Ванечка вылез из своего угла и несмело приблизился к свертку. Сверток оказался живым. Кроме лица, правда, ничего не было видно. Сплошной кокон из пеленок и кружев.

Лицо дышало, закрытые веки подрагивали, носик морщился, ротик причмокивал. Маленький Иван так умилился при взгляде на сестру, что не удержался и потрогал щечку. Одним пальчиком прикоснулся. Щечка была теплая, гладкая и очень нежная. Он даже не поверил, что кожа может быть настолько мягкой и гладкой. Для сравнения потрогал свою щеку. Она тоже была приятной на ощупь, но все равно не такой прекрасной, как у маленькой девочки. Ванечка стоял и смотрел на сестру, не в силах оторвать от нее взгляд. Потом нагнулся, чтобы потрогать губами лобик младенца. Девочка уже не кривилась. Она мирно спала, ровно посапывая крошечным носиком. От ребенка исходил такой запах! Ванечка не мог определить, что это за аромат. Молока, кажется… Он был настолько чистый, притягивающий и почему-то очень знакомый. Мальчик пристроился рядом, подогнул ножки. Трогать малютку больше он не решался, поэтому приспособился кое-как рядом, не совсем удобно, не очень комфортно…

Когда мама вернулась в комнату, то застала странную картину. Оба ребенка спали: Маша в своем кружевном коконе и белом чепчике и Ваня, поджав ноги и уткнувшись носом в щечку девочки…

– Дорогой, посмотри! – обратилась она к мужу.

Тот пришел с кухни, не долго думая, достал фотоаппарат и заснял трогательную картину.

Снимок этот был самым любимым в семье. Его показывали всем гостям, подробно рассказывая предысторию: как Машу принесли, как Ваня стеснялся, как ее положили, как он поначалу не хотел смотреть на сестру, и как потом родители вышли и что затем увидели, когда вошли.

А в два с половиной года Маша умерла. Иван очень редко позволял себе вспоминать об этом. Он помнил сестру живую: с первыми бантами в жиденьких волосах, с пухленькими ручками в ямочках… Почему-то у взрослых, когда они сжимают кулаки, костяшки выпирают, а у деток – ямочки… Так умиляли его эти ямочки на нежных ручках. И как звала она его четко и правильно: Ва-ня. Она его имя раньше всех научилась говорить. Сначала Ваня, а потом «мама», «папа», «дай» и прочее… Но «Ваня» – самое первое…

Он любил играть с ней: собирать пирамидки, строить города из кубиков. Учил стишкам и потешкам. Она смешно повторяла за ним новые слова, и он внутренне замирал от восторга. Не понимал еще, что это любовь. Но уже чувствовал ее, ощущал. Просто не знал, как определить это чувство.

А потом что-то случилось. В доме все чаще стало повторяться слово «инфекция». Ваня значения его не понимал, только чувствовал, что слово это очень страшное.


– Подумаешь, инфекция! – храбрились пацаны в школе. – У меня сто раз такое было. Мама даже слово какое-то добавляла, – один из соучеников хмурил лоб, силясь вспомнить. – А! Вирусная инфекция! Во! И ничего страшного!