Вообще они почему-то стали чаще спорить. Сначала спорить, потом ссориться, а затем и вовсе – ругаться.

Когда это случилось впервые, Ирина даже расплакалась:

– Ну зачем ты так? Почему так грубо разговариваешь? Ведь я же самый близкий человек тебе… За что ты меня обижаешь?

– Слушай! – он кривил лицо и устало отмахивался. – Раз ты близкий, то должна понимать, почему я такой… Потому что если я буду другим, то меня сожрут! Сотрут в порошок, понимаешь? Понимаешь, я тебя спрашиваю, или нет?!

Он повышал голос, требуя ответа, сжимая кулаки и сверкая глазами.

– Понимаю… – горько соглашалась Ирина. – Только я-то как раз сжирать тебя не собираюсь. Со мной можно и помягче разговаривать…

– Те, кто помягче, знаешь где? Витька… на зоне. Андрей в могиле. Серегу вон бандюки так в угол загнали, не знает, как из ситуации выкрутиться… дальше продолжать?

– Да не надо продолжать. Я все про всех знаю.

– Ну а раз знаешь, то нечего мне нервы трепать. Не до нежностей сейчас, неужели непонятно?!

Ирина, естественно, понимала. И прощала мужу его грубость, жесткость, неспособность сдерживаться… Хотя что-то начинало ломаться внутри. Менялось ее отношение к Ивану. Причем Ирина заметила интересную деталь: уважение ее к супругу только росло. Она отмечала силу его характера, волю, ум, расчет. Умение работать на опережение, способность держать удар, сильно развитую интуицию, гибкость делового поведения, четкость мышления… Она прекрасно понимала, как он вырос за последние годы – и как предприниматель, и как личность. Видела, что он не стоит на месте. Тяга к постоянному развитию была, вероятно, заложена в его характере. Он много читал, вел записи своих умозаключений, глубоко анализировал все происходящие вокруг него события…

Но… наряду со всеми этими многочисленными изменениями в образе мужа, наряду с явным личностным ростом замечала Ирина и другое. Тускнело ее чувство к Ивану как к мужчине. Личность его яркая и неоднозначная выступала на первый план. Он был интересен ей как собеседник, как оппонент в спорах, как эрудированный, много знающий человек… Но чисто мужские характеристики почему-то вдруг стали менее важны. Все реже возбуждал его голый торс, который ранее, бывало, приводил ее в неописуемый восторг. Она разлюбила целоваться…

Все чаще старалась лечь спать позже мужа, чтобы быть уверенной, что он заснул, и таким образом избежать интимной близости.

Сначала Ирина делала это неосознанно, не признаваясь самой себе, что остывает… А потом вдруг явственно поняла: она почти не хочет своего мужа. «Почти» – потому что редкие проблески имели место быть, но именно редкие и именно проблески…

Иван, скорее всего, заметил некое отчуждение супруги в постели. Не мог не заметить… Первое время удивлялся… Хотел поинтересоваться, в чем дело, но что-то помешало ему задать вопрос, а потом не задал его осознанно. Видимо, из опасения услышать ответ… Он, в отличие от многих, мог избегать ненужных вопросов. Если не хочешь услышать неприятное для себя, незачем и спрашивать…

Короче, сначала не спросил, а потом передумал задавать вопрос. А вскоре смирился. Ну подумаешь, реже стали заниматься любовью… Так уж сколько лет они вместе, пора бы страсти и поутихнуть…

Иван почти никогда не отдыхал. И семья его тоже. Дети проводили летние каникулы, считай, кое-как. Пионерские лагеря в ту пору уже прекратили свое существование. Понятия «молодежный отдых» еще толком не было. За границу Иван отправлять детей категорически отказывался, считая подобные замашки мажорскими и недостойными детей честных бизнесменов.

По этому поводу они опять ссорились с Ириной, которая настаивала на организации детского отдыха, на что Иван после очередной размолвки по этому поводу махнул рукой и устало бросил:

– Делай что хочешь!

На деле «что хочешь» выглядело так: Ирина уезжала на две-три недели с пацанами к морю, в Крым или на Азов. Все остальное летнее время сыновья болтались без дела, предоставленные сами себе или в лучшем случае мотались по уже построенному дому, обживая то чердак, то подвал.

Однажды они, изучая отопительный агрегат в котельной, что-то крутанули. Дело чуть не кончилось трагедией. Слава Богу, вовремя подоспели рабочие, и ничего страшного не стряслось. Но тот случай заставил Ивана задуматься… Что-то он делает не так.

И в самом деле, наверное, права Ирина: нужно как-то иначе организовывать жизнь. Неправильно это – бесконечная работа и недостаток внимания семье. Неправильно!


Сеня родился чуть раньше срока, довольно слабенький и, как уже было сказано, с пятном на лице. Пятно это ни на кого особенного впечатления не произвело. Лева был несказанно рад рождению сына, носился вокруг Симы, не зная, чем угодить. Та тоже выглядела вполне счастливой. Малыш хоть и небольшим родился, но ел активно и набирал вес хорошо. С молоком у Симы никогда проблем не было.

Единственное, что ее тревожило, так это до сих пор невыясненное ей самой обстоятельство: кто отец ребенка? Она вглядывалась в детское личико и пристально изучала неясные пока черты. Мысленно воскрешала образ Василия и успокаивала себя: ничего принципиально разного во внешности двух мужчин не было. Оба кареглазы и темноволосы. А уж такие детали, как крылья носа, форма ушей и уголков губ, вряд ли кто-то будет исследовать досконально.

Семен рос смышленым мальчиком, рано выучился читать. В этом, правда, была явная заслуга девчонок. Они занимались с ним напропалую: одна учила писать, другая читать, третья завязывать шнурки на ботинках и справляться с пуговицами… К пяти годам он собрался идти в школу. Но не брали, никак не брали. Впереди маячила старшая группа детского сада, куда его по очереди водили старшие сестры.

Он рос любимчиком, заласканным, избалованным, но не капризным. Видимо, просто не было повода капризничать, поскольку все его желания удовлетворялись, не успев возникнуть.

Жили они в Белоруссии. Отец работал в администрации города. Мать тоже решила выйти на работу. Благо все дети были под присмотром: девочки в школе, Сеня в саду. Навещать родителей она по-прежнему ездила два-три раза в год. Чаще не получалось. Василия больше не встречала никогда. Томилась, изнывала, мечтала увидеть, но увы… И спросить ни у кого не могла. Ну как обнаружить вслух свой интерес? Как озвучить вопрос? С какой стати она, городская, замужняя женщина интересуется каким-то молодым конюхом? Да она, кроме имени-то его, и не знает ничего. Про себя решила: наверное, в город подался. Иначе за столько лет встретились бы… Она неоднократно ходила гулять в ближнюю рощу, будто бы по грибы, по ягоды, а на самом деле – вспомнить те несколько упоительных часов женского счастья, что удалось ей вырвать у непростой своей судьбы… Спасибо ей, судьбе, за такой подарок!

Родители «скрипели» потихоньку. Они будто бы законсервировались в своем состоянии, не ухудшая особенно его, но и не оздоравливаясь. Так, кряхтели, вздыхали, но держались. Ждали приездов Симы. От детей, правда, стали уставать. И она все чаще приезжала одна. Внука привезла как-то раз. Так отец первое, что сказал:

– Вот это богатырь! Вылитый Лева!

На этих словах Сима вздрогнула и четко вдруг осознала: Василий! Василий – отец ее мальчика. И клеймо – это отметина ее измены. Такой сладкой, но, видимо, преступной! И незаслуженно пострадавший ребенок – это ее напасть, ее беда, ее вина и боль! Она и не надеялась, что это гематома, что пройдет, рассосется, побелеет… Нет. Это ее наказание. Как наказание может рассосаться? Напоминает о себе каждый раз, когда она на сына смотрит. Но не только о наказании напоминает, о Василии в первую очередь.

Семья жила непросто. Материально в те годы всем было нелегко. Но с четырьмя детьми, что и говорить, управляться было сложно. И если девчонки еще кое-как справлялись с одеждой, донашивая друг за другом валенки, пальтишки и рейтузы, то для Сени нужна была мальчиковая обувь, рубашки и брюки.

Сима что-то перешивала из старых отцовских вещей. Бабушка вязала детям из собачьей шерсти носки, варежки, шарфы и даже безрукавки. Соседи отдавали что-то из одежды своих повзрослевших детей. Тяжело жили, но довольно мирно…


Война, случившаяся неожиданно, в первую очередь затронула именно Белоруссию. Неожиданность нападения и неподготовленность к боевым действиям рождали неразбериху, ужас и панику. Но как только население осознало опасность происходящего, все бросились спасаться. Хотя эвакуироваться удалось далеко не всем.

Лева, работая в администрации, прекрасно понимал необходимость эвакуации семьи. Но в первые недели никакой возможности вырваться не было. А когда ему выдали машину на два часа, сказав: «Срочно собирайся, вывози своих!», он буквально ворвался в дом:

– Сима! Дети! Срочно! Самое необходимое – и на вокзал! Поезд через два часа. – И добавил тихо, почти про себя: – Еще надо умудриться сесть в него…

Сима с дочерьми заметалась по квартире. Документы, жалкие запасы денег, кое-что из одежды, кое-что из еды…

Господи! Что брать-то?!

Лева бестолково носился от комода к столу, кричал только одно слово: «Скорее!» и ничего толком не мог собрать. Почему-то в руках у него оказались лыжные ботинки, он непонимающим взором долго смотрел на них, потом все же сунул в рюкзак…

В суматохе выбегали из дома, оставляя за собой разбросанные вещи, растрепанные книги, рассыпанную второпях крупу…

На пороге Сима обернулась, замерла на мгновенье, оглядывая с тоскою свое жилище, и вдруг с ужасом прошептала:

– Сеня…

И тут же заорала во весь голос:

– Сеня!!! Где Сеня?!

Девочки уже бежали с узлами по двору, водитель сигналил, торопясь уехать, а Сима никак не могла понять, где ее любимый сынок, где же Сеня…

Обезумевшими глазами она смотрела на мужа. Но тот ничего не видел и не слышал. Он укладывал узлы в багажник, покрикивая на своих:

– Быстро уселись! Ближе друг к другу! Сима, давай на заднее сиденье, к девочкам!