Харуки Мураками206: «Почему все должны быть такими одинокими? Почему это необходимо – быть такими одинокими? Сколько людей живёт в этом мире, каждый из них что-то жадно ищет в другом человеке, и всё равно мы остаёмся такими же бесконечно далёкими, оторванными друг от друга. Почему так должно быть? Ради чего? Может, наша планета вращается, подпитываясь людским одиночеством?».

Генрих Гейне в «Путевых записках» писал: «Ведь, по существу, мы живём в духовном одиночестве, каждый из нас благодаря особым приёмам воспитания или случайному подбору материала для чтения получил своеобразный склад характера; каждый из нас под духовной маской мыслит, чувствует и действует иначе, чем другие, а поэтому и возникает столько недоразумений, и даже в просторных домах так трудна совместная жизнь, и повсюду нам тесно, везде мы чужие и повсюду на чужбине».

О вечном одиночестве человеческой души пишет богослов Анатолий Жураковский207, ссылаясь на рассказ Мопассана208:

«Есть перегородка в нашей душе, которую не в силах переступить душа другого. Есть черта, отделяющая нас от мира, которую не перейдёт никто. Ни одну нашу мысль, ни одно наше чувство никто не может восчувствовать так, как зародилось оно у нас в душе. Всякое наше психическое переживание, проходя через многообразную призму души другого, преломляется и воспринимается уже не таким, каким было оно у нас. Мы всегда «одинокие» духовно, мы никогда не сливаемся с другими до полного, конечного единства души и тела, такое единство недостижимо в плоскости естественного бытия».

Серкидон, ради Вас я отыскал рассказ Мопассана «Одинокие». Он состоит из беседы двух мужчин. Вернее сказать, монолога, потому что один из героев явно говорливей. Ему-то и дадим слово:

«… больше всего страдаем мы в жизни от вечного одиночества, и все наши поступки, все старания направлены на то, чтобы бежать от него… И любим мы так, словно нас приковали рядом, к одной стене, и мы простираем друг другу руки, но соединиться не можем. Мучительная потребность полного слияния томит нас, но все усилия наши бесполезны, порывы напрасны, признания бесплодны, объятия бессильны, ласки тщетны. Стремясь слиться воедино, мы устремляемся друг к другу и лишь ушибаемся друг о друга…»

То ли дело – ангелы! Джон Мильтон209 отмечал, что тела ангелов, состоящие из света, полностью проникают друг в друга… Дерзают и люди (французский поэт Прюдом210): «Достичь слиянье душ//В сплетеньи наших тел…»

Так вот зачем «сплетенье рук, сплетенье ног», вот зачем эти на первый взгляд нелепые повторяющиеся движения. Влюблённые силятся слить свои души…

Но тщетно… Танталовы муки человеческой души – вроде другой человек рядом, но душа его недоступна. Чужая душа – потёмки.

Но вернёмся Мопассану, к словам о «плоскости естественного бытия» и предположим, что любовь есть способ уйти в многомерное пространство. Вот куда устремляется душа человеческая в надежде быть понятой, в желании познать душу другую, в попытке покончить с одиночеством.

Сверимся с авторитетами. Философ Ортега в «Этюдах о любви» замечает:

«Любящий испытывает необъяснимую потребность растворить свою личность в личности другого человека и, наоборот, вобрать в свою личность любимого».

Всесторонне одарённый Иоганн Гердер, которого мы определили в наставники Гёте, писал близкой приятельнице Каролине Фойхтерслебен:

«Что же такое любовь? Это значит вчувствоваться в существование, в движение сердца другого существа, и это значит не только без всякого принуждения, но одновременно с наслаждением, в состоянии радостной интимности, переживать себя в другой жизни».

Перевидавший сотни писем на своём веку, почтальон Печкин говорил по такому поводу: «До чего бывают люди до чужого добра жадные!..»

Оно и верно! Мало человеку своего – подай ему и чужое.

Иоанн Златоуст211: «Свойство любви таково, что любящий и любимый составляют уже как бы не двух отдельных людей, а одного человека».

Любого златоуста неплохо подкреплять примерами из художественной литературы.

Лев Толстой. «Анна Каренина». Лёвин и Кити уже супруги. Лёвин, думая о Кити, понимает, «что она не только близка ему, но что он теперь не знает, где кончается она и начинается он».

Эрнест Хемингуэй212. «По ком звонит колокол». Мария говорит Роберту:

«Ты чувствуешь? Моё сердце – это твоё сердце… Я – это ты, и ты – это я… Ведь правда, что мы с тобой – одно?»

Зинаида Гиппиус213 в очерке «О любви» в один ряд с уже известными нам произведениями, где страдали Вертер и Митя, ставит роман Деренна214 «Габи, любовь моя». Зинаида Николаевна обращает наше внимание на апогей их любви:

«Их соединение как будто даже ничего нового не вносит в любовь, так она уже полна и совершенна. Поэма этой ночи, откровенная и целомудренная, написана без единого срыва. Вся пронизана и покрыта двумя словами: «moi – toi», «ты – я, я – ты». И уже естественным кажется, что она говорит то, что он начал думать, он произносит слова, которые она сейчас захочет услышать».

Вот ведь что делает любовь! Она ломает всяческие перегородки, сливая в одно целое души и сердца. Во время любви каждый любящий свято верит, что имеет право на другого человека. Видимо, потому, что влюблённые живут по законам некого ангелоподобия, законы человеческие во время неистовой любви влюблённых не сдерживают.

Вы мне, Серкидон, можете сказать, что сложновато для разумения письмишко получилось. Нельзя ли по-проще? Да, конечно, можно и проще, но в этом случае не договаривать нельзя. Вы же хотите знать о любви всё?

Крепко жму Вашу руку, и до следующего более простого письма.

.

-41-


Приветствую Вас, Серкидон!

Слава мудрецам! Слово мудрецам! Читаем у Искандера: «Гений нации самым слабым, отсталым формам национальной жизни придаёт самый цветущий вид. В этом, может быть, подсознательно сказывается благородный пафос лечения нации, если это вообще возможно. Великий гуманистический пафос русской классической литературы общепризнан. Томас Манн назвал русскую литературу святой. Но не есть ли это реакция национального гения на жестокость российской жизни, попытка лечения её? Великая немецкая философия и великая немецкая музыка, самые поднебесные формы культуры, не есть ли это реакция на слишком практичную, приземлённую немецкую жизнь? Знаменитый трезвый французский разум, то, что Блок назвал «острый галльский смысл», не есть ли реакция на французское легкомыслие? Национальный гений как бы говорит своей нации: “Подымайся! Это возможно. Я ведь показал, что это возможно!”»

Какая умница Фазиль Абдулович!

А что же гений в любви? Способен ли он показать, как надо любить? Пусть не всей нации, пусть только отдельному её представителю. Дать мастер-класс Вам, Серкидон.

Долго перебирать национальных Мастеров «науки страсти нежной» не будем, начнём с Пушкина. Будем последовательны, не изменим нашему правилу: ходить – с туза, любить – королеву, начинать – с Пушкина…

Юлий Айхенвальд215, из книги «Силуэты русских писателей»: «Ни до Пушкина, ни после него никто так полно, отрадно и признательно не ощущал желанного присутствия женщины…Женщина нашла в нём певца и очарованного, и чарующего».

Пётр Губер216 в известном труде «Донжуанский список Пушкина» утверждает: «Он был гениален в любви, быть может, не меньше, чем в поэзии. Его чувственность, его пристрастие к внешней женской красоте всем бросались в глаза. Но одни видели только низшую, полузвериную сторону его природы. Другим удалось заметить, как лицо полубога выступало за маскою фавна. Нужно ли добавлять, что эти последние наблюдатели были гораздо ближе к подлинной правде».

Фёдор Сологуб как-то сказал о Пушкине походя: «Этот негр, который кидался на русских женщин…»

Антипод Пушкина по мировоззрению, особенно зоркий там, где касалось дело тёмных сторон жизни, сын портного и прачки – Фёдор Сологуб разглядел лишь, на что его хватило – повадки фавна. Этим и ограничил Александра Сергеевича. А почему злобным зоилом упомянуты только русские женщины? А Амалия Ризнич?217 А Каролина Собаньская?218

Приведены три мнения: два полярных и одно серединное. Три человека увидели Пушкина по-разному. А поскольку натура Александра Сергеевича и глубока, и богата, и необъятна, то найти в ней можно всё что угодно…

Как же формировался наш отечественный гений любви.

Воспитывали Сашу бабушка и няня – Арина Родионовна, а формировалось сознание мальчика книгами из библиотеки отца. А там – сплошь французы. Недосмотрели родители, махнули на сына рукой или, как говорят в современной молодёжной среде, «забили» на мальца. А нет бы предложить входящему в жизнь любопытному отпрыску книги Агнии Барто, Корнея Чуковского, Самуила Маршака! На худой конец Сергея Михалкова. Но перечисленные писатели к началу детства Сашеньки подготовились отвратительно: ничего не написали. Больше Вам скажу, они ещё и не родились.

Поэтому «наше всё» в детстве своём перечитало библиотеку отца, состоящую в основном из французских авторов. «Острый галльский смысл»219 по малолетству Саша усвоить не мог, а вот французским легкомыслием пропитался так, что хоть отжимай.

И кто же испортил нашего юного гения?

Прежде всего: Шатобриан и мадам де Сталь220. Признательное показание получаем из «Евгения Онегина»221:


Нас пыл сердечный рано мучит.

Очаровательный обман,

Любви нас не природа учит,

А Сталь или Шатобриан.


Остальные агенты влияния: Шодерло де Лакло, Кребийон-сын,222 Ретиф де Ла Бретонн, Шамфор, Парни223.

Для примера, стихи Эвариста Парни:


Она придёт! К её устам

Прижмусь устами я моими;

Приют укромный будет нам

Под сими вязами густыми!

Волненьем страсти я томим;

Но близ любезной укротим

Желаний пылких нетерпенье;

Мы ими счастию вредим

И сокращаем наслажденье.


Напоминает «Зацелую допьяна, изомну, как цвет…224», только не по-рязански, а самым что ни на есть французским образом – продлевая наслаждение. Эта инструкция читана неоднократно, мы помним про «растрёпанный томик Парни»225.