Андрей Мурай - Любовь

Хорошо, с первыми двумя русскими поэтами решено единогласно, а вот при определении третьего по рангу поэта начинается разноголосица. Пять-шесть славных имён точно назовут.

Но, если послушать первого руководителя ленинского типа (В.И. Ленина), а ещё учесть мнение писателя, которого вождь пролетариата нарёк «матёрым человечищем» (Л.Н. Толстой), да к этим голосам присовокупить голос Вашего покорного эпистолярного слуги, то третий – Тютчев. Имя Фёдора Ивановича и его стихи упоминались в наших письмах, и, конечно, не так часто, как они того заслуживают.

Федор Иванович Тютчев, дипломат по профессии, опылялся немцами. Немецкими философами, немецкими поэтами, немецким романтизмом и немецкими жёнами. Двадцать два года поэт прожил в Германии.

Тютчев испытал на себе значительное влияние натурфилософии Шеллинга191. Познакомился, а затем и переписывался с Гейне. Много переводил Гёте. Начал было переводить «Фауста» и нечаянно сжёг рукопись. Видимо, русская безалаберность неистребима, сколько её ни вытравляй немецкой аккуратностью. До конца жизни поэт не ладил с уже написанными стихами: то сожжёт, то позабудет, то потеряет. Если не выхватить из-под руки исписанный листок, ищи его потом в мусорной корзине, смятым…

Вот так спонтанно мы с Вами, Серкидон, сложили пьедестал русской поэзии и определили тройку призёров. Но пора возвращаться к любви мужской и женской.

Обопрёмся на уцелевшие чудом стихи Тютчева и на стройные мысли немецких философов. Никак нельзя обойтись без немецких представителей мысли, которые выпестовали для России поэта-философа, продолжателя ломоносовской линии стихосложения.

Возьмём немецкое слово «бутерброд». Мы сейчас приготовим два будерброда, и оба для Вас. Хлебом послужат слова немецких философов, а орловским маслицем – Фёдор Иванович. Стихи, посвящённые первой немецкой жене Тютчева – Элеоноре Петерсон:

Твой милый образ, незабвенный,

Он предо мной везде, всегда,

Недостижимый, неизменный, –

Как ночью на небе звезда…

Теперь первый солидный ломтик хлеба. Им будет Иммануил Кант. Знаменитый житель Кёнигсберга, размышляя о теории познания, писал о том, что наша взбудораженная фантазия созидает объект.

А если это не наша взбудораженная фантазия, а фонтанирующая образами душа влюблённого поэта? Она созидает объект под названием любимая женщина особым образом. Она его и возвышает до небес, и возвеличивает до немыслимых размеров, а полученное в результате идеализирует. А теперь прошу Вас прочесть четверостишие Теодора (как его называли на немецкий манер) Тютчева ещё раз. Теперь намажем их на более грациозный ломтик немецкого хлебушка, имя которому – Йозеф Гёррес:

«Мужчина пробуждает своё чувство идеей; перед его фантазией реет образ возлюбленной, высокий, прекрасный, благородный. И он стремится возвысить до этого образа прилепившееся к нему любимое существо. Поэтому любовь мужчины – формообразующая; он стремится придавать форму тому, что любит».

То есть по Гёрресу мужчина пытается дотянуть реальную живую женщину до реющего образа. Сравнять её со своими фантазиями.

Возможны три варианта. Начнём с хорошего.

Женщина согласна пострадать ради любви. Желания мужчины не вызывают у неё раздражения. Любимая становится и любовницей, и союзницей. Взаимные усилия, как правило, приводят к успеху. Очередному Пигмалиону удаётся вылепить свою Галатею. Он горд, он счастлив, он любит ещё больше.

Нехороший вариант.

Женщина не хочет заполнять форму, которую под неё подставляют. Она хочет остаться самой собой. Её вызов: «Люби, какая есть!» Об этом она и рапортует любящему.

Мужчина разочарован. «Ну с этой и начинать не надо, – заключает он, – сколько эту лягушку ни целуй, царевной она не станет».

Образ исчезает – соль осыпается с веточек. Была любовь – и нет её. Бабочка превратилась в гусеницу. А почему? А потому что у Эрота есть стрела, вызывающая любовь. Но есть и стрела, гасящая её.

А теперь вариант наиболее вероятный. Самый распространённый. Женщина польщена вниманием со стороны мужчины, она старается приспособиться, приноровиться, она пробует измениться. Она рядится в предлагаемые ей новые и непривычные одежды, но долго носить их не может, потому что, создавая образ, мужчина способностей женщины к изменениям не учитывал. Дело кончается как и в стихах поэта Игоря Иртеньева:

Она мне скажет, знаешь, Вася,

Или, положим, знаешь, Петя,

Не для того я родилася

И не затем живу на свете,

Чтоб слушать мне такие речи.

И я на это ей отвечу:

Иди-ка ты заре навстречу,

И сам пойду заре навстречу192.

Женщина уходит, поклявшись бежать впредь и от творческих натур, и от людей с пылким воображением, и от просто психованных, но она остаётся в написанных стихах, картинах, симфониях. В созданных статуях и фресках. В опытах художника женщина возвышенней и прекрасней, чем в жизни. С удовольствием процитирую француза Брантома193: «Никогда не удастся природе создать женщину, столь совершенную во всём, какую рождает резец, кисть и пламенная душа вдохновенного художника…»

И вот тут, Серкидон, и начинается главное.

Созданные произведения искусства начинают влиять на людей. Они вдохновляют, они восхищают, они поднимают на большие дела многих. Они становятся ориентиром, маяком, идеалом, светочем.Выставленные произведения искусства работают на благо прогресса человечества, исправляя и смягчая нравы. Кстати сказать, утаённые, они могут быть источником беды. И масса тому примеров как жизненных, так и вымышленных. Портрет Дориана Грея был скрыт от обозрения и не остановил деградацию личности…

Ну а что же женщина в любви?

Иньский способ выражения практичнее. Извечно женское – «Я его слепила из того, что было,//А потом что было, то и полюбила»194. Женщина не ведёт, не тянет, не изменяет мужчину, а довольствуется тем, что есть.

Романтик Гёррес написал об этом (на то он и романтик!) красиво:

«А чувство женщины трогает мужчина, каков он в жизни на деле, и женщина, когда она любит, стремится, забыв о себе, погрузиться в этот образ, изведать его до конца, проникнуть в самые тайные уголки его сердца и так, посредством опыта, составит идеал, который заключит она в своей груди, к которому будет льнуть словно плющ».

Но как тут не вспомнить чеховскую Душечку! Жила она с антрепренёром Иван Петровичем, все силы отдала театру, говорила: «Мы с Ванечкой…» Был её мужем управляющий лесным складом Василий Андреевич Пустовалов, снились ей доски и брёвна, убеждала она знакомых: «Дай Бог каждому жить, как мы с Васечкой…»

Случился в её жизни ветеринар Володенька, что же, «она повторяла мысли ветеринара и теперь была обо всём такого же мнения, как он».

Михаил Пришвин писал жене, которая составила себе идеал из образа писателя, которая льнула к нему словно плющ: «Тот человек, кого ты любишь во мне, конечно, лучше меня: я не такой. Но ты люби, и я постараюсь быть лучше себя».

Женщина улучшает и совершенствует для себя. Прячет любовь только для двоих. Чтобы не сглазили, чтобы не разрушили, чтобы не украли.

Мужчина готов выставить свою любовь на показ. Подобно Данко, мужчина поднимает над собой охваченное любовью сердце.

Опять, Серкидон, столкнулись мы с Вами с тем, что женский стиль поведения – земной, рациональный – направлен к мужчине, на удержание его рядом. Мужской стиль поведения в любви авторитарный, назидательный, рискованный, направленный вовне.

Жму Вашу руку, и до следующего письма.

Пpиветствую Вас, Сеpкидон!

Прошу меня простить, немного отступлю от нашей темы, сбившись на личное. В годы советского застоя довелось мне читать статью одного крупного функционера, который бранил литературную молодёжь за политику неучастия. За то, что молодые литераторы вместо активного вторжения в жизнь идут в сторожа и в кочегары… «Что могут сказать нам о жизни, – восклицал литературный партиец, – эти запечные сверчки!»

С этого дня полюбился мне образ запечного сверчка. Скромного певца, выводящего немудреные трели, и пусть бушуют чёрные бури за пределами убогой обители, он себе поёт и поёт. Потом заинтересовали меня затворники, схимники, отшельники, и вот однажды, роясь в справочниках, я узнал, что в Германии издавалась «Газета для отшельников». Кто же её издатели?..

Когда первая волна немецкого романтизма разбилась о непоколебимый гранит бюргерства, поднялась вторая волна, среди её представителей выделились Клеменс Брентано195 и Йозеф Гёррес. Вот эти романтики и стали издавать «Газету для отшельников».

Поэт и прозаик Клеменс Брентано. Узок мир литературный, Клеменс, автор знаменитого стихотворения «Лорелея», оказался родным братом Беттины фон Арним, писавшей нежные письма Гёте. Её перу также принадлежит «Переписка Гёте с ребёнком», это она назвала жену его превосходительства тайного советника «бешенной колбасой». Кстати, ещё один любопытный образ…

Знакомый нам по прошлому письму Йозеф Гёррес! У Гёрреса бойких на язык сестричек не было, зато написан им ряд степенных трудов. Один из них – «Афоризмы об искусстве». Процитируем из этого труда:

«В любви мужчина – положительный, женщина – отрицательный фактор, оба стремятся к красоте вне себя и взаимно переносят её друг в друга. В такой деятельности перенесённая красота раскалывается – на красоту положительную, энергетическую, полную достоинства, и красоту отрицательную, тающую, прелестную, грациозную. При таком разделении красота первая – удел мужчины, вторая – женщины… Подобно тому как в барельефе прекрасная форма выступает вперёд, стремится вовне и является перед нами как возвышенное, так и прекрасная энергичность мужчины; как в инталиях прекрасная форма погружается внутрь, представляясь лишь отпечатком выпуклого рельефа, отражённого в них, так и вся прелесть и привлекательность женщины».

Продолжая разговор о любви, мы с Вами, Серкидон, будем ориентироваться именно на такую форму взаимоотношений между мужчиной и женщиной, а не на досадные исключения. Будем говорить о любви традиционной и, на мой взгляд, единственно правильной, когда мужчина любит и энергично добивается любви ответной, а женщина хочет быть любимой и грациозно принимает ухаживания. Убеждает себя, что мужчина прекрасен, и, в конце концов, уступает.