Андрей Мурай - Любовь

Ну, и невелика разница. У Александра Григорьевича – фонтан, у нас – бурная речка, и там и там гормоны брызжут во все стороны.

Но вернёмся к нашей речке-гормонотечке. Стало быть, сначала у неведомого истока недалеко от белоснежной вершины выскакивает на поверхность одинокий гормон118, за ним ещё один, потом три, потом десяток, и потекла вниз струйка гормонов. По мере становления отношений становится струйка – ручейком, ручеёк сначала – ручьём, а затем и бурной речкой. Выходя с шумом на равнину, речка превращается в величавую реку Любви и впадает в Океан Всемирной Любви. Примерно так.

Во времена, когда достижения естественных наук были гораздо скромней достижений философской мысли, Иоганн Фихте, предвосхищая открытия учёных XXI века, сказал: «Любовь – это самая интимная точка соединения природы и разума, это единственное звено, где природа вторгается в разум».

Ну, вот и всё на сегодня, возвращаемся в наши времена. Времена бурного научного прогресса. Я продолжу читать книгу доктора Амена про великолепный мозг, а Вам пожелаю приятного весёлого бурления гормонов.

Крепко жму руку, и до следующего письма.

Пpиветствую Вас, Сеpкидон!

Подумалось мне: мы, как два учёных крота, – один постарше, другой помоложе, но оба подслеповаты, – стоим у древа жизни, которое, как и положено ему, пышно зеленеет. И вот крот-ветеран, сыплет научными терминами, а крот-юниор слушает и ничего не понимает.

Так неужто мы по уши погрязнем в научностях, растратим попусту время золотое, отпущенное человеку на глупости и заблуждения, и придётся нам впоследствии горько каяться, подобно доктору Фаусту?!

Решительно меняем тактику. Залезаем на древо жизни (Вы мне немного поможете) и с его крепких веток обозреваем истоки, ручейки и реки любви. На помощь призовём литературные произведения «от Ромула до наших дней»119, и попытаемся измерить течение и глубину любви в каждом из примеров. Заодно попытаемся определить меру любовных отношений в каждой паре.

Ну, что! Вперёд и вверх, а что же там?.. Нет, не так. Вперёд и глубь времён, а там…А там – переполненный сильными ситуациями и любовными коллизиями роман Ахилла Татия120 «Левкиппа и Клитофонт»:

«И вдруг словно молния ослепила мои глаза…искромётный взор, золотые кудри, непроглядно чёрные брови, белые щёки, розовеющие подобно пурпуру румянцем…уста, как бутон розы, только начинающий распускаться…»

Серкидон, нам повезло, мы с первого раза попали на любовь с первого взгляда – «солнечный удар». Тут всё случилось сразу.

Александр Куприн. «Олеся»:

«Моя незнакомка, высокая брюнетка лет около двадцати-двадцати пяти, держалась легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво обвивала её молодую, здоровую грудь. Оригинальную красоту её лица, раз его увидев, нельзя было позабыть, но трудно было, даже привыкнув к нему, его описать. Прелесть его заключалась в этих больших, блестящих, тёмных глазах, которым тонкие, надломленные посредине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности и наивности; в смугло-розовом тоне кожи, в своевольном изгибе губ, из которых нижняя, несколько более полная, выдавалась вперёд с решительным и капризным видом».

Описано предлюбье – самый исток. Любовь ещё под спудом, но уже зародилась и вот-вот вырвется и начнёт свой путь.

Индийский поэт Дандина.121 «Приключения десяти принцев». Восточный стихотворец описывает царевну глазами влюблённого принца:

«Царевна лежала на боку так, что правая нога была закинута на левую и подошва правой пятки касалась верхней поверхности левой ступни, её нежные щиколотки были слегка повёрнуты друг к другу, её икры взаимно переплетались, её нежные колени были слегка согнуты, слегка изогнуты также были и обе верхние части её ног… Лёгкая шёлковая нижняя одежда плотно примыкала к её телу, её небольшой живот едва выдавался, её крепкие груди, как не распустившиеся ещё цветочные почки, поднимались от глубокого дыхания…»

Сначала кажется, что царевна пытается выполнить какую-то сложную йоговскую асану, и лишь потом понимаешь: да нет же, она просто спит-почивает.

Данный пример любви визуальной привёл Ю.Б. Рюриков в книге «Три влечения». Юрий Борисович комментирует ситуацию: «Так смотрит на царевну влюблённый – медленно, "дегустационно", наслаждаясь, уголок за уголком, созерцанием её прекрасного тела».

Прекрасный урок старому свету. На своих принцесс европейские принцы набрасываются, как нищие… положим, на пельмени. А вот мудрый азиат оттягивает процесс соприкосновений, давая насладиться глазам. Он словно бы выбирает, какую часть тела осыпать поцелуями сначала. Он созерцает, и решится ли приблизиться к спящей царевне, предугадать трудно.

Что ж до любви, то тут она струится, а насколько сильна – гадать не будем. Конечно, мы бы могли подождать, пока девушка проснётся, но лучше нам целомудренно удалимся.

И вновь – Александр Иванович Куприн. «Суламифь».

Царь Соломон осыпает комплиментами юную возлюбленную:

«О нет, солнце сделало тебя ещё красивей, прекраснейшая из женщин! Вот ты засмеялась, и зубы твои – как белые двойни-ягнята, вышедшие из купальни, и ни на одном из них нет порока. Щёки твои – точно половинки граната под кудрями твоими. Губы твои алы – наслаждение смотреть на них. А волосы твои… Знаешь, на что похожи твои волосы? Видала ли ты, как с Галаада вечером спускается овечье стадо? Оно покрывает всю гору, с вершины до подножия, и от света зари и от пыли кажется таким же красным и таким же волнистым, как твои кудри. Глаза твои глубоки, как два озера Есевонских у ворот Батраббима. О, как ты красива! Шея твоя пряма и стройна, как башня Давидова!..

– Как башня Давидова! – повторяет она в упоении.

– Да, да, прекраснейшая из женщин. Тысяча щитов висит на башне Давида, и все это щиты побеждённых военачальников. Вот и мой щит вешаю я на твою башню…»

Весело звенит, спускаясь с горы, голосистый, прозрачный ручей любви. Древнееврейский царь приводит в восторг наивную девушку, а заодно внушает и себе, что она – самая самая.

Поэт Башшар ибн Бурд122. Мы продолжаем гостить на Востоке, добрались до междуречья Тигра и Евфрата. Пронзительный лирик Багдадского халифата восторженно пишет о прекрасной девушке по имени Абда:

… Без чадры она – солнце, в чадре – как луна,

Над которой струится тумана волна.

Она стала усладой и болью для глаз,

Она ходит, в девичий наряд облачась,

Опояской тугою узорный платок

По горячим холмам её бёдер пролёг.

Её шея гибка, её поступь легка,

Она вся – словно змейка среди тростника.

Её кожа нежна, как тончайший атлас,

И сияет она, белизною лучась.

Её лик создавала сама красота,

Радость вешнего солнца на нём разлита.

Её зубы – что ряд жемчугов дорогих,

Её груди – два спелых граната тугих,

Завитки её чёрных блестящих волос –

Как плоды виноградных блистающих лоз,

Её речи – цветы, её голос медвян –

Словно шепчется с жёлтым нарциссом тюльпан.

Она вышла однажды – и мир засиял,

Сам Аллах мне в тот миг на неё указал.

Солнечная и цветастая любовь не только с первого взгляда, но и с высочайшего благословения. Не ясно, познал ли поэт вкус спелых гранатов, измерил ли упругость горячих холмов, да и ладно. Никуда они не денутся. Главное, мы видим уже полноводный бурлящий ручей, готовый перейти в реку любви.

Модест Чайковский123. Ария Роберта из оперы «Иоланта».

Я Вам немного напою:

Кто может сравниться с Матильдой моей,

Сверкающей искрами тёмных очей,

Как на небе звёзды осенних ночей!

Всё страстною негой в ней дивно полно,

В ней всё опьяняет, в ней всё опьяняет

И жжёт, как вино.

Она только взглянет,

Как молния ранит,

И пламень любви

Зардеет в крови;

Она засмеётся,

Как песней зальётся…

Голос мой начинает слабеть, оно и ясно, пою я редко и больше успокаивающее, негромкое, колыбельное. А тут, да Вы послушайте:

О страсти кипучей,

И бурной и жгучей,

Глаза говорят

И к блаженству манят,

К блаженству лобзаний,

Безумных желаний…

Дальше о страсти кипучей, но и без этого всё предельно ясно. Любовник счастлив, пьян от любви и ослеплён Матильдой так, что никого не видит кроме неё. Река любви бурлит и плещется, кипит и пенится, несётся с горы. Брызги страсти летят во все стороны. Это есть акматическая стадия любви, высший её предел.

«Любовные письма» Аристенета124. Византийская проза. Читаем в пеpвом же письме:

«Пpекpаснейшее твоpение пpиpоды, живое подобие Афpодиты! Щёки у неё – белизна, смешанная с нежным румянцем, и напоминает этим сияющий блеск роз. Губы нежные, слегка открытые, цветом темнее щёк. А брови чёрные, непроглядной черноты; отделены они друг от друга расстоянием должной меры. Нос прямой и столь же нежный, как губы. Глаза большие, блестящие, источающие чистый свет. Чернота их – чернейшая, а вокруг белизна – белейшая. Оба эти цвета спорят друг с другом и, столь несхожие между собой, рядом выигрывают. Волосы от природы вьющиеся, подобные, как говорил Гомер, цветку гиацинту. Шея бела, соразмерна, и даже если бы вовсе была лишена украшений, привлекла бы своей нежностью. К тому же Лаида хорошего роста. Одежда её красива, впору ей, хорошо сидит. Одетая Лаида лучше всех лицом, раздетая – вся, как её лицо. Ступает она плавно, но шаги мелкие, точно тихо колеблется кипарис или финиковая пальма: красота ведь по природе исполнена достоинства».

Знаем, знаем, «прекрасное должно быть величаво…»125

В этом отрывке пыл любви поутих. Неоправданных, навороченных сравнений практически нет. Автор рассуждает временами здраво. Хотя недостаточно ясно. Каково оно это загадочное «расстояние должной меры»? «Лаида хорошего роста». Какого? Два метра? Или полтора? Не знаю как Вам, Серкидон, а мне кажется, что автор испил из приоткрытых губ, не однажды приникал к нежной шее, и хотя интерес к ним не потерял, но река любви, скорее всего, уже на равнине.