Андрей Мурай - Любовь

Лика встречала, стоя под лестницей, «с вопрошающими и готовыми к ужасу глазами…»

Эх, не было там же под лестницей вокально-инструментального ансамбля моей молодости, чтобы спели «Весёлые ребята»84:

Пусть говорят что мы не пара,

А ты не верь, не верь,

Приятель, этой песне старой,

А ты люби её свою девчонку,

А ты люби её такую тонкую…85

Ну, не такую уж и тонкую. Видел я фотографию Варвары Пащенко. Плотная, коренастая девица с пенсне, с короткой шеей, с длинными ушками. Чтобы влюбиться в такую без памяти, воистину нужно быть поэтом с богатым воображением. Или Варвара Пащенко была роковой женщиной? Тогда фотографии рассматривать бесполезно, не глазами любят таких женщин, а сразу всеми органами чувств…

И пусть никто не спел молодым людям бодрой песни, они свою любовь в утиль сдавать не спешили. Стали жить невенчанными, сбежали в благословенную Малороссию, к брату Юлию, который заведовал в полтавском земстве статистическим бюро.

В Полтаве Ваня работал рядовым статистом, потом библиотекарем, и случайных заработков не гнушался. Попробовал было открыть книжный магазин. Но если бы все полтавчане читали так, как молодой Бунин, дело бы и закрутилось, и завертелось, а так…

Ну и, конечно, Иван работал над собой: под руководством старшего брата самостоятельно закончил гимназический курс, начал изучать университетскую программу, читал классиков, мечтал сам стать классиком, для чего писал и рассылал свои литературные произведения, знакомился с толстовцами, распространял их литературу, ездил в Ясную Поляну ко Льву Николаевичу. Толстой посоветовал Бунину толстовством не слишком увлекаться. Верно, великий писатель и сам не рад был, что увлёкся толстовством…

Но всё равно паломничество к Учителю стало для молодого писателя определяющим: он причастился, припал к стопам, сотворил себе кумира до конца жизни. Последняя книга, которую вынимали из уже холодных рук Ивана Алексеевича, был роман «Воскресение»…

Но до этого посмертного «Воскресения» было почти шестьдесят лет! С тёплыми и нетерпеливыми руками, а главное с горячим сердцем вернулся Ваня в Полтаву, продолжил, толкаясь сильными ногами, носиться по самым верхним этажам человеческих самовыражений: музыка, философия, стихи…

Ваня, бывало, пьянел от роскошного образа. Взахлёб читал:

Какая грусть! Конец аллеи

Опять с утра исчез в пыли,

Опять серебряные змеи

Через сугробы поползли…86

«Какие змеи?» – спрашивала Варя87… Она не понимала, зачем нужны змеи, которых нет. Ей нужен был дом и достаток, который есть. Вернее сказать, имеется в наличии. Она жила на нижних этажах человеческого бытования. Встречалась с Ваней только по ночам, в остальное время они часто ссорились, не понимая друг друга. Варя измучилась в неопределённости, в своём женском гамлетовском раздумье: быть с ним или не быть? Надолго ли это у нас? Вот мы вдвоём, и то еле концы с концами сводим, а будет ребёнок? А как же он будет, если мы не венчаны? А не вернуться ли мне домой к папеньке?

И она уезжала к папеньке, Ваня бросался вслед. Прибегал к её дому, с глазами полными слёз, возвращал беглянку мольбами жаркими. Они опять ехали в Полтаву, и тень отца Пащенко летела вслед за поездом, бросая обидные слова, обзывая похитителя дочки пустельгой, недоучкой, неудачником. Не знала тень (да и кто же тогда знал!), что будет эта пустельга академиком по разряду изящной словесности, Нобелевским лауреатом в области литературы, последним русским классиком, что поставят дочкиному сожителю памятник в городе Орле и напишут на памятнике отнюдь не пустельга, а – писатель Иван Бунин…

Всё же было что-то мистическое, притягивающее мужчин в докторской дочке. Иначе не стал бы подбивать к ней колья знакомый Бунина – Арсений Бибиков. Перспективный молодой человек, за которым было именьице и двести десятин земли. И застыла девица в неподвижности, как то буриданово животное: между любящим, но неимущим Ваней и двумястами десятинами землицы…

Ситуация разрешилась парадоксально. Пришло письмо от отца. Доктор давал благословение на венчание с Буниным. Раз уж никак тебе не бросить тебе Ванечку, Бог с Вами – венчайтесь, не живи в грехе.

Странным образом подействовало на Варвару родительское благословение. Она поняла, что решать надо самой и сейчас. То ли монетку подкинула, то ли что-то в голове её щёлкнуло, но – четвёртого ноября 1894 года, воспользовавшись тем, что все мужчины отправились в храмы присягать новому царю88, Варвара Пащенко от привычного мужчины отреклась, написав ему прощальную записку. «И тем я начал свой рассказ»89. В следующем году стала она Бибиковой…

Интересно, что с Арсением Бибиковым, мужем Варвары и своим оскорбителем, Бунин отношений не порвал. Они продолжали приятельствовать. Как для себя оправдал Иван Алексеевич поступок Бибикова – непонятно. Может быть, он посчитал, что есть влечения, которым воля мужчины и порядочность противостоять не могут. Они встречались семьями. Вера Николаевна Муромцева-Бунина90 вспоминает:

«А в 1909 году, – через пятнадцать лет после того рокового дня, – Бибиковы обедали у нас, как раз в час, когда пришла телеграмма с поздравлениями Ивану Алексеевичу в связи с избранием его в академики по разряду изящной словесности. Бибикова встала из-за стола, была бледна, но спокойна. Через минуту раздельно и сухо сказала: “Поздравляю Вас”».

Поняла – не угадала.

Но Ивану Алексеевичу было уже глубоко фиолетово, стоит ли она, сидит ли, что и как она говорит. Даже, когда в 1918 году рыдающий Бибиков сообщил по телефону о смерти Варвары Николаевны, Бунин поразился безразличию своему: не почувствовал он ни жалости, ни сожаления, ни сострадания. Это Доминанта. Она выжгла область мозга, ответственную за мысли и чувства к когда-то любимому человеку, и уже ничего к этому человеку почувствовать было нельзя.

Вот это, Серкидон, первая история, и не ждите, что вторая будет веселей. Для плавного перехода к ней Вам тоже неплохо бы прочитать «Разговоры с Гёте» литератора Эккермана91, о котором Ваня Бунин упомянул вскользь.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

Приветствую Вас, Серкидон!

Без малого девять веков просуществовала Священная Римская империя, что не помешало насмешнику Вольтеру поглумиться и над ней: «Государственное образование, именовавшееся Священной Римской империей, не было ни священной, ни римской, ни империей».

К 1772 году странная и непрочная конфедерация, именуемая теперь Священной Римской империей германской нации, ещё значилась на картах, но уже клонилась к своему закату… Зато восходил, готовясь засиять, щедрый гений молодого немца. О нём наша вторая поучительная история.

Иоганн Вольфганг Гёте.

В мае 1772 года по настоянию отца Гёте приехал в город Вецлар и поступил адвокатом-практикантом в имперский апелляционный суд. Ныне это юридическое учреждение, несомненно, попало бы в книгу Гиннеса благодаря тому, что иные тяжбы и процессы между различными германскими княжествами тянулись там не годами, не десятилетиями, но столетиями. Рекорд – 150 годков!

Во времена благословенной молодости человек с радостью открывает сердце новым впечатлениям, распахивает объятия новым знакомствам. Гёте быстро сдружился с молодыми людьми, усердно трудившимися на ниве юриспруденции. Ближе других сошёлся с Иоганном Кристианом Кёстнером, секретарём ганноверского посольства, которого за глаза называли «женихом», и Карлом Вильгельмом Иерузалемом, сыном известного богослова, секретарём брауншвейгского посольства. Иерузелем был благовоспитанный светловолосый юноша в синем фраке, усидчивый, рассудительный и, казалось бы, не способный на отчаянные поступки…

Тут бы написать по-советски: молодые люди с жаром делились мнениями о просмотренных кинофильмах, о прочитанных книгах, ходили вместе на футбольные матчи с участием команд бундеслиги… Но нет и ещё раз нет. Всё не так. Футбол ещё не придумали, вместо кино – волшебный фонарь, а художественную литературу читал только Гёте.

Молодые юристы, озабоченные карьерой, на такие глупости не разменивались, душой и телом они были на работе. То ли дело Гёте, он, решил, что осуществлять надо собственные мечты, а не мечты своего родителя, и, как положено поэту, предпочитал судебным палатам – свод небес…

Но был, был у молодых людей один общий интерес. Это интерес к прекрасному полу. К таким приятным увеселениям, как балы, пляски, деревенские гуляния и ярмарки.

На один из балов Гёте волею судеб сопроводил милое молодое создание по имени Шарлотта Буфф92. Гёте был очарован простотой и непринуждённостью суждений девятнадцатилетней девушки.

«Как я любовался во время разговора её глазами! Как тянулся душой к выразительным губам, к свежим упругим щекам, как, проникаясь смыслом её речей, я порой не слышал самих слов… я вышел из кареты, точно во сне, и так замечтался, что не слышал музыки, гремевшей нам навстречу сверху, из освещённой залы…»

Они протанцевали весь вечер, и поэт (а много ли надо впечатлительной душе?!) тут же влюбился-пленился. Пленился тем, что чаровница Лотта была легка, тем, что была жизнерадостна, тем что «свежим, радостным воздухом веяло вблизи неё»93.

Увлечение было так велико, что в бурном порыве Гёте, изловчившись, поцеловал девушке руку. В ответ на эту дерзость Лотта обмолвилась, что она помолвлена.

Слова девушки не сразу осели в мозгу возбуждённом и взбаламученном мечтаниями, музыкой, надеждами, вихрем танца… Но на следующий день Гёте осознал: Лотта – наречённая невеста. Не сложно было узнать – кого. Кёстнера. Невеста «жениха»…

Они продолжали встречаться, приходы Гёте, человека понимающего, о положении дел осведомлённого, Лотта не считала за волокитство. И Кёстнер никак не препятствовал новому знакомству Лотты. Видимо, считал, что, раз он занят на службе, пусть его невесту развлекает начитанный и благоречивый Гёте, хотя, конечно, «такое серьёзное дело нельзя доверять никому»94.