Улица Фобур-Монмартр изливала толпы проституток. Продажные женщины, имевшие какое-либо укрытие, от площади Клиши до заставы Клиньянкур, высыпали на бульвар, с тревогой предчувствуя позднее время – с наступлением ночи вероятность прибыльной встречи уменьшалась и предоставлялась все реже. Проходя мимо террас кафе, они раскачивали бедрами и изгибали спины, бросая в сторону сидевших за столиками мужчин взгляды и гримасы. Ступая друг за другом, они выставляли себя напоказ с одинаково механическим безразличием.

– Позже! – выговорил мужчина, не отрываясь от вина – проходившая мимо женщина назвала, тем не менее, скромную цену.

– Понятен ли вам смысл этих слов? Дождавшись, когда бульвар опустеет, и прохожих останутся единицы, этот мужчина получит женщину за бесценок! Многие богатые буржуа ждут в течение трех или четырех часов, когда проститутка потеряет надежду. Они платят ей на десять франков меньше. Поспешим – мы успеем увидеть Эдем.

Они вошли во дворец раджи – индийские мотивы внутреннего убранства были сравнимы с выполненным Ренаном переводом Библии. Ноги танцовщиц взлетели вверх под аккорды финального акта кордебалета. В проходах зала толпилась та же публика, что в Фоли-Бержер, но было меньше суматохи. Партер порядочных буржуа не сводил глаз с фальшивых соблазнов. За стойками по обе стороны амфитеатра сидели ярко накрашенные женщины в платьях с огромными воланами.

– Эдем буржуа в прошлом представлял собой Эдем злодеев. Похоже, что в воображении приказчика магазина, чиновника и рантье подобным образом выглядит Эдем магометан – неистовый танец сотен розовых чулок в электрическом свете, бокалы вина, позолота, проститутки.

– Я презираю все человечество! – воскликнула принцесса.

– Будьте осторожны: вы – его часть. Единственный способ избежать всеобщего позора – превратить презрение в сострадание.

– Я не умею ни рассчитывать свои чувства, ни доводить их до столь мистической крайности. Не станете же вы упрекать меня за ненависть к диким существам?

– Я стану упрекать вас за это как ни за что иное – высшие существа не испытывают ненависти. Ненависть – слишком сильное чувство, чтобы обращать его к людям. Сохраните ненависть для Дьявола.

– Вы убили пьяницу, Альфонса, святотатца, пятерых бандитов – все они были людьми.

– У меня не было к ним ненависти – они были врагами Истины, но не воплощением Дьявола. Я лишь бесстрастно вершил суд справедливости.

– И как бы вы поступите с дорогами удовольствий, хладнокровный и рассудительный заступник добродетели?

– Я бы сжег их – огонь очищает.

– И наказали бы женщин для наслаждений?

– Нет, нервная принцесса. Казуистика признает их заработок заслуженным. Если бы вы читали на языке порока столь же бегло, сколь я, вы бы знали: искупление грехов столь неизбежно, что возмущение останавливается перед жалостью. В ночь, когда вы пролили слезы добродетели над судьбой падших женщин, вы были прекрасны!

XIII. Пир Валтасара

НОВАЯ оргия в доме особы королевского рода – одно из самых волнительных событий для членов бульварного круга, гордящихся своей сладкой жизнью и честью входить в число трех тысяч хранителей традиций разврата. Восторг извращенца накануне праздника порока подобен ликованию готовящегося к постригу праведника.

Была полночь. Небо́ и переодетая принцесса слышали одобрительные возгласы, доносившиеся с террас кафе в преддверие появления на столичном небосводе новой звезды порока. Эти довольные горожане не были приглашены к участию в оргии – среди них были лишь слуги, в назначенный час умело державшие сандарак – в нем разглядывали свое отражение дорогие проститутки. Радуясь мысли, что вечером парижане станут веселиться, они пили до дна, звонко стучали каблуками сапог по тротуару и, вслед за счастливыми приглашенными, с гордостью вдыхали аромат объявленной Жилем Бла188 оргии – порочной премьеры, о которой говорили повсюду.

Из окна экипажа, стоявшего перед церковью Тринитэ, кто-то жестом подозвал Небо́ и Поль.

– Из-за вас мы можем опоздать, – ответил Небо́.

– Удивление на ваших лицах говорит о том, что вам следует ненадолго задержаться – я расскажу вам о характере и правилах предстоящего вечера. Родившись в семье свободных нравов, новая Нинон была продана за деньги в возрасте, когда страницы Кодекса служат защитой. Покупателем стал дегустатор юных девушек, пожелавший Нинон на десерт своего бессилия. Прибегнув к помощи мастеров и мастериц очарования, он изваял, отшлифовал и довел до совершенства восхитительную и порочную Аньес. Но если семидесятилетний мужчина может лакомиться сладостями, то выпекать их самому чревато тем, что они не замедлят достаться другому. Так и случилось. Извращенец, мечтавший увенчать свой путь распутника сладострастными утехами с девственницей, внезапно умер. Безбедная жизнь юной красавицы закончилась, и ее родители дали знать принцу де Треву, что продают сокровище. Принц купил девушку и сегодня вечером покажет трофей публике. Порок – мой хлеб: я проник в дом девушки во время переговоров – принц спорил о цене! Завоевав ее доверие, я узнал, чем невинная куртизанка занималась сегодня с трех до шести часов. Она отправилась на внешние бульвары и отдалась первому встречному! Она сделала это оттого, что хотела подарить свою благосклонность представителю своего сословия. Это доказывает, что кастовость присуща не только знати. Сегодня вы увидите восемнадцатилетнюю хозяйку, чей скромный вид – лишь маска.

В передней, украшенной цветами редких кустарников, слуга принимал офорты, разосланные в качестве пригласительных билетов. У нижних ступеней лестницы, застланной тяжелым ковром, вдоль перил, увитых миртовыми и плющевыми гирляндами, шумела элегантная толпа ожидающих перед гардеробной. На пороге гостиной две субретки в костюмах комедианток продевали в петлицы гостей камелии.

В огромной гостиной, обитой белым сатином с серебряной окантовкой и освещенной люстрами и светильниками граненого хрусталя, в креслах эпохи Людовика XVI уже расположились дамы полусвета, обладавшие хорошими манерами. Подле них, держа цилиндры у бедер, в притворно-вычурных позах, за которыми угадывалась насмешка, стояли рыцари, раздавленные тяжестью великих исторических фамилий – живые воплощения наследного аристократизма и бессменные жертвы титулов – те, кто сегодня водит дружбу лишь с перекупщиками лошадей. Среди гостей были корреспонденты многотиражных газет, модные художники, признанные писатели, личности года и знаменитости, популярные в глазах столь же бесчисленного множества глупцов, сколь несметным было число людей, шедших за гробом Виктора Гюго. В центре гостиной приглашенных встречали принц де Трев и Роз Комб, более походившие на новобрачных, нежели на распутника, одержимого своей любовницей. Он скрывал свое замешательство под маской надменной рассеянности, она же всячески старалась умерить свое нахальство.

– Он пожелал благопристойного зрелища, – сказал Кеан. – Этот изъян будет исправлен – немного погодя гости позабудут о приличиях.

Роз Комб встретила спутников Кеана с радушием, задержав их подле себя: она желала дождаться ответной реплики виконта – единственного гостя, с которым была знакома. От взгляда принца не ускользнула лента на шее Небо́.

– К какому ордену вы принадлежите, мсье?

В эту минуту Небо́ увидел Нергала – молодого философа. Близорукий и неуклюжий, он выглядел нелепо в глазах собравшихся. Небо́ поспешил представить его принцу официально.

– Я хочу представить вашему Высочеству его Величество мыслителя.

– Я не стану оспаривать титул этого мсье, но вы ведете себя невежливо – если только сами не принадлежите к королевскому роду

– Ваше Высочество, мой ответ вам удовлетворит представителя династии Медичи.

Глядя на Роз Комб, он сделал несколько шагов назад. Оказавшись у стены, он вынул из складки фрака обломок красного карандаша и, уверенными и изумительно быстрыми движениями руки, нарисовал на тугой сатиновой ткани идеализированный профиль молодой куртизанки.

– Ловкий ход, – заметил великан из цирка Молье189.

– Шедевр! – восторженно прошептал Антар.

– Вы – умелый рисовальщик-любитель, – заключил принц де Трев.

– О! – воскликнула Поль, подходя к Небо́. – Стало быть, принц ничем не отличается от рабочего. В этом доме ценят искусство не более, чем в клубе Бельвиля.

Двери банкетного зала широко раскрылись, и шепот восхищения приветствовал длинный стол с громадным серебряным блюдом посередине. Искушенные гости успели отвыкнуть от подобных сюрпризов, и принц, опьянев от изумления, на целую минуту позабыл об уязвленном самолюбии.

После мадеры гости стали изучать друг друга. Каждый подсчитывал число удовольствий, которые доставит ему его спутница, и количество колких ответов, ожидаемых от сотрапезника, сидящего напротив. Увидев Небо́, сидевшего едва ли не прямо перед ним, принц заговорил с недружелюбием в голосе:

– Отчего никто никогда не видел ваших картин, мастер мгновенного портрета и гарантированного сходства? Не утаиваете ли вы, подобно Гюставу Моро190, двух сотен завершенных полотен?

– Я лишь захожу далее других в ненависти к эпохе. Римом правят варвары, и даже голод не вынудит меня открыть им дверь своего дома.

– Досадовать на наше время я имею не менее оснований, чем вы. Тем не менее, я нахожу, что и принц, и художник обязаны…

– Нет, – ответил Небо́. – Эпоха – смиренная должница писателей, художников и ученых. Когда Ламартин отказывался платить налоги, он подчинялся интуитивному осознанию: талант стоит вне и выше закона. Народ, под несправедливым предлогом эгалитаризма осмелившийся вырвать у писателя рукопись и отдать его на произвол судебного следователя, представляет собой толпу варваров.

– Никто не имеет права уклоняться от исполнения кровавого долга, – заметил мсье де Шомонтель.

– Кто же исполнит долг литературный? Немецкая пословица предписывает не впрягать Пегаса в телегу.

– Писатель принадлежит языку, на котором пишет, – сказал Нергал. – Он должен совершенствовать язык, привнося новизну в его вечную красоту. Писатель – сын Аарона, левит – с каждой написанной страницей завоевывает для своей страны бессмертие.