– Я обязан вам жизнью, но от чрезмерных стараний могу задохнуться.

– Вы не ранены, Небо́?

– Нет. Но мы запачканы кровью.

Они сняли блузы и остались в вечерних костюмах. Выбираясь через окно, они наткнулись на тело Веко, а покидая сад, увидели, как за открывшимся решетчатым ставнем показалось испуганное лицо, и поспешили в сторону бульвара Сен-Марсель.

Спустя минуту они увидели фиакр – Буало разговаривал с кучером.

– Отчего ты столь усерден?

Буало наклонился над его ухом.

– Я обыскал карманы пяти мертвецов – к моим двум сотням можно добавить четыре.

– Теперь, когда ваша жизнь отчасти принадлежит мне, я люблю вас еще больше, Небо́. Пять мертвецов – прекрасный итог охоты на злодеев. Философ и девственница провели ночь вместе не зря.

– Это была Гераклидова ночь – зло всегда терпит поражение.

IX. «Бон Марше» и адюльтер [31]

ЧАСЫ в доме Небо́ пробили одиннадцать. Принцесса протянула философу собственноручно скрученную сигарету.

– Мы условились не подводить итогов и не заговаривать о нашем путешествии вплоть до последней ночи. Но я хочу сказать вам нечто удивительное… Неделю назад, ночью заколов злодея, спустя восемь часов после драки на ножах (не мне вам говорить, сколь неистовой она была) в этой же руке, в бутике галереи Лувра, принцесса Рязань держала галстук столь кричащего ярко-зеленого цвета, что не удержалась от возгласа: «Подходящий галстук для улицы Галанд!» Вообразите лицо продавца…

– На его месте, я бы тоже удивился. – Отчего же?

– Упомянуть улицу Галанд в магазине галереи Лувра или в «Бон Марше» – все равно, что просить веревку на виселице Монфокон165. Галерея Лувра и «Бон Марше» подобны «Трактиру разбойников» – видите ли, это «Трактиры адюльтера». В Париже они являются для женщин тем же, чем трактир папаши Бинокля для мужчин, то есть фабриками бесчестья и разрушения семей.

– Вас возмущает супружеская измена? Недавно вступил в силу закон, разрешающий разводы.

– Неужели вы столь наивны? Это закон – беллетристика, заслоняющая трагедию. Роли униженной жены и опозоренного мужа станут сложнее в исполнении, и искусство на время утратит интерес к этой избитой теме. Адюльтер же – единственный способ сохранять «доброе имя» при «скверной игре» – по-прежнему будет частью нравов. Публике лицемеров – лицемерами являются все, кроме циников – никогда не будет позволено видеть, как замужняя женщина отдается мужчине ради красивого платья. Данная ситуация, тем не менее, наиболее распространена: на тысячу парижанок, состоящих в законном браке и ежедневно изменяющих мужу, девятьсот пятьдесят оставляют бесчестно полученные деньги в кассах «Бон Марше».

– Вы невысокого мнения о Лувре, – сказала Поль.

– О «Бон Марше». Я считаю неуважением называть склад нарядов именем метрополии человеческого гения – это ставит нас в один ряд с почтовыми служащими: «Господину Ледрену, в Лувр, со стороны магазинов».

– Ваши слова унизительны для женщины!

– Ничуть. Адам и Ева, как и их потомки, столь солидарны друг с другом, что всякий раз являются друг для друга поводом. Свойственные женщинам ограниченность, субъективность и извечная мелочность, среди других причин, оправдывают мужские излишества. Проступки же женщин неизменно вызваны эгоизмом и грубостью мужчин. Я говорил вам, что мужчина заменяет женщине все. Коль скоро всякое заурядное существо полагает счастье возможным и даже вероятным, первой мыслью женщины всякий раз оказывается риторический вопрос: «Как завоевать мужчину?». Интуиция и опыт единодушны: «С помощью наряда!» Если однажды Афродите и Джоконде вздумается прогуляться по бульварам перед террасами кафе, скверно одевшись, на них не взглянет ни один мужчина. На посудомоек же в платьях с воланами устремятся пылкие взгляды. Французы ничего не смыслят в красоте тела – ни один распутник не станет восторгаться гармоничным телом проходящей мимо женщины: идеал герцога из Жокейского клуба, приказчика и нотариуса – «восхитительная дама». Восхитительная дама – та, которая заставляет прохожего обернуться: в Париже мужчины оборачиваются не ради фигуры женщины, но ради ее платья. Красоту обнаженного тела они оставили афинянам. Женский ум настораживает: читающую женщину именуют «синим чулком». Вкус находят у «забавной женщины», изъясняющейся примитивнейшим языком. Что же касается чувств, то мужчины боятся, что от них потребуют взаимности, и оттого не желают ни преданности, ни постоянства. Красота обнаженного тела, нежность и тонкий ум оставляют этих господ равнодушными – остается лишь платье, которое и используют женщины. Они наряжаются и, словно по волшебству, волнуют, очаровывают, пленяют.

В былые времена женщине требовалось обойти два десятка лавочек, чтобы найти все, что составляет ее наряд. Сегодня отважные спекулянты вместили в один магазин весь женский арсенал, от туфель до вуалетки, от душистого мыла до софы сладострастия. Вскоре свои чары явило новое колдовство: женщина стала наряжаться не для того, чтобы удержать мужа, очаровать любовника или дороже продать себя, но оттого, что возлюбила платье ради самого платья, уподобившись Теодору де Банвилю, любящему искусство ради искусства166.

С этой минуты многие женщины решились иметь любовника, не испытывая ни волнения сердца, ни влечения тела, но для того, чтобы непривлекательные мужчины оплачивали их счета. Более того, на каком поле брани женщина может удовлетворить свое тщеславие – гордость Лилипута? Мужчина располагает множеством возможностей быть первым, порождать зависть, уязвлять самолюбие – таково его положение. Женщина же не может хвалиться перед соперницами ни добродетелью, ни ночами Алкмены, вдохновляющими Амфитриона. Женщина может унизить и заставить побледнеть от досады лишь своим нарядом или домашним интерьером – сколько замужних женщин разорились из-за страстного желания затмить лучшую подругу! Вообразите себе, что женщина властвует над мужчиной лишь платьем. Ее радости сосредоточены в цвете и форме лент.

Заглянем вместе с женщиной в «Бон Марше». Наряды хлынули на тротуар – дом обновок лопнул, будто огромный узел, и его содержимое вырвалось на мостовую. Занавески развеваются, словно знамена; двери, сквозь которые бушующей пеной катятся волны покупателей, открывают храм моды, нечестивый собор притворства. Подобно средневековому рыцарю, вдруг очутившемуся в музее оружия, женщина, переступив порог оружейной мастерской и арсенала светских сражений, предвкушает победы в гостиных, триумфальные балы – при виде волшебного сплава шелка и парчи.

Вы видели бой быков? Нет? Едва женщина появляется на арене улицы Севр, ее начинают щекотать всадники матадора Бусико167 – первого во Франции продавца нарядов. Она тотчас приходит в волнение – сам воздух пропитан дрожью других женщин. На протяжении долгих часов они ощупывают ткани, спорят с продавцами и отвечают на зазывные подмигивания. Они раздираемы безумными желаниями, усиливающимися по мере того, как chulos [32] разворачивают перед их глазами не алую ткань, но цветовую палитру Подняв голову, женщина видит, на перилах, люстрах и сходнях, обернутые вокруг колонн или струящиеся вдоль стен, словно флаги, поднятые в дни празднеств, китайский и японский шелка, огненные орифламмы с золотыми драконами, небесно-голубые полотна, украшенные фигурами птиц, вышитыми серебряными нитями. Ослепленная, она опустит взор – у ног окажется жардиньерка, которой нет в ее будуаре. Мельком брошенный в сторону взгляд обернется бандерильей вожделения, пробуждая и распаляя досаду, не удовлетворяя и половины желаний. С опустевшим кошельком она станет бродить, как Тантал, от полки к полке, от прилавка к прилавку, просить развернуть и дотронуться. Она снимет перчатки, чтобы кожей ощутить сладострастное щекотание бархата, легкие прикосновения сатина, насладиться пьянящими ласками кружев и лент. Вскоре головокружение быка, кружащегося непрерывно, не чувствующего земли, лишит несчастную воли. Объекты страсти, подкравшись ближе, вдруг окажутся на ней надетыми: на руке – перчатка с восемнадцатью пуговицами, на бедрах – шелковые чулки, на волосах – чудесная шляпка, на талии – платье ее грез. Будучи не в силах уйти, она отдастся во власть все более беспощадных укусов искушения, и за каждым прилавком софизмы и словесные хитрости станут истязать ее разум.

Тонкий пеньюар и батистовые сорочки, отделанные английским кружевом, способны воскресить любовь мужа. Временно отказавшись от измен, супруг способствовал бы укреплению нравственности и материального благополучия. Занавески недешевы, но стоят того, чтобы, украсив ими супружеский альков, удержать мужа. Маленький ребенок будет очарователен в новом платье! Эти два аргумента – преданность мужу и материнская забота – полностью оправдывают женщину в ее собственных глазах. Остатки стойкости тонут в горечи унижения, выносимого от добрых подруг. Маргерит ранила ее, наведавшись в гости в шелковом платье – она отомстит, явившись в меховой накидке! Если у несчастной безумной есть любовник, она капитулирует еще раньше: «Бон Марше» торгует не только салонными почестями, он продает любовь мужчин из высшего общества – грубиянов, считающих позором связь с женщиной, одетой не по последней моде. В гостиную женщина приходит столь же опьяненная нарядами, сколь Буало – алкоголем. Она садится в кресло и берет в руки газету, но ее взгляд притягивает лежащие рядом бумага и письменные принадлежности. Бусико все предусмотрел: колеблясь лишь минуту, она торопливо пишет несколько слов и бесчестный адрес, просит у инспектора марку, тотчас ее получает и спешит в угол зала, где находится почтовый ящик. Записка падает на дно и на послезавтрашний день она с победным видом возвращается в «Бон Марше» и оплачивает покупки на сумму в пять сотен франков.

– Она пишет поклоннику, чьими ухаживаниями она долгое время пренебрегала?

– Нет, она пишет миссис Рокинс: «Я желаю мужчину, я приду завтра». Она отдается незнакомцу, первому встречному.

– Ужасно! В это невозможно поверить!

– Иными словами, вы хотите увидеть это сами, любопытная!