* * *

Я едва успела поздороваться, передать мамины пирожки, выпить кофе, полюбоваться томной Алиной в облаке разноцветных кружев, подумать, что было между ней и Сергеем этой ночью, как пришла мама. Мама была в имидже заботливой хозяйки – с нежно-хлопотливым лицом и бидоном в руках.

– Закончился инкубационный период, я уже не могу заразиться! Сегодня ровно двадцать один день, и – вот и я. А вот бульон. Куриный бульончик к пирожкам, – сказала мама, протягивая Вадику бидон.

За мамой маячила Лидочка, и все это вместе – я, мама, Лидочка – было ужасно, стыдно, неловко, как будто мы всей семьей оккупировали их дом, прикрываясь пирожками и бидоном!..

– У вас тут так много места, нужно вечеринку устроить!.. – Лидочка с восхищением обвела глазами кухню-гостиную. – Я могу привести гостей, если вам некого позвать.

…Мама походила по дому, осмотрела мебель, технику, посуду, вернулась на кухню и посоветовала сменить плиту – эта наверняка плохо печет, купить другую мясорубку – эта слишком крупно перемалывает, пользоваться полотняными полотенцами вместо бумажных – это гигиеничней.

– Чуть не забыла – подарок! – воскликнула мама и достала из сумки красную клеенку в белый горошек. – На столе обязательно должна лежать клеенка. Так будет гораздо уютней.

Мама суетилась, сдвигая посуду, чтобы накрыть огромный стеклянный стол в стиле хай-тек клеенкой в горошек.

…Мама давала советы по экономному ведению хозяйства, настаивала на своем, хотя никто с ней не спорил и даже не отвечал. Вадик держал под столом Женю за руку, а Женя так нежно смотрела на стоящую перед ней сахарницу, что я вдруг почувствовала обиду и ревность, не к сахарнице, конечно, а к Вадику.

Женя с Вадиком любили друг друга, я ревниво размышляла, есть ли я теперь в Жениной жизни или только Вадик, Алина что-то нашептывала Сергею, закрывшемуся от всех журналом, а мама с Лидочкой оказались предоставлены сами себе.

– Счастливая Женя! Будет миллионершей! Сможет купить себе все, что хочет! – довольно громко прошептала Лидочка. – Я тоже хочу! Я хочу розовое платье, помнишь, в витрине? И туфли, помнишь бархатные туфли? Я тоже хочу выйти замуж и сразу всех обскакать!

– Что ты такое говоришь, девочка, – фальшивым голосом возразила мама, – тебе сейчас нужно думать об учебе…

– При чем тут вообще учеба?! Я хочу все сейчас, – шептала Лидочка, – розовое платье, туфли, я хочу все сейчас!

– Не волнуйся, Лидочка, я уверена, что ты тоже вытянешь счастливый билет, как Женя! И потом, ты теперь тоже будешь вращаться в определенном кругу, – не понижая голоса, ответила мама и раздраженно вскрикнула: – Ох! Лиза! Что же ты мне все время наступаешь на ногу? Один раз наступила, потом другой! Какая ты неловкая, Лиза, как медведь!

– Лиза, вас все время сравнивают с животными, то с овцой, то с медведем, – невинно заметил Сергей, высунувшись из-за журнала и насмешливо переводя взгляд с мамы на меня и опять на маму.

– А вы знаете, какая я сваха, – невпопад сказала мама. – За неделю женила одного нашего родственника на тети-Ириной Люде!

Сергей засмеялся – он не знал ни нашего родственника, ни тетю Иру, ни Люду. Он смеялся над мамой, и я впервые в жизни увидела маму чужими глазами – его глазами. Самый страшный, самый болезненный стыд, когда приходится стыдиться за другого! Почему мама приносит никому не нужный бульон в бидоне, почему хочет повсюду насадить свой вкус и не видит, что хай-тек не сочетается с клеенкой в горошек. Почему она позволяет Лидочке говорить глупости и громко, как о решенном деле, говорит о Женином замужестве?


Мама отошла к Алине, уселась рядом с ней на диван и, отобрав у нее пульт, сделала звук потише.

– Как ты себя чувствуешь, Алиночка? – ласково спросила она. – У тебя есть слабость? Ты должна мерить температуру каждый день в пять часов.

– Чувствую не очень, слабость есть, температура вчера была тридцать шесть и восемь, – мгновенно оживилась Алина. – Может, сейчас померить?

Мама приложила руку к ее лбу и приказала:

– Женя! Градусник!

Алина незаметно придвинулась к ней, прижалась, как котенок к внезапно найденной маме-кошке. Мама права, Алина с Вадиком нуждаются в материнской заботе, – тяжелое детство и прочее…

– Как хорошо посидеть вот так, своей семьей. Ох, как я вас полюбила, как будто вы мои родные дети, – обнимая Алину с градусником под мышкой, растроганно вздохнула мама, и на мгновение все вокруг стало так тепло и розово, словно мы и правда семья, – конечно, исключая Сергея, выглядывавшего из-за газеты с издевательской ухмылкой.

Я выпрямилась на стуле и, задрав подбородок, посмотрела на Сергея с вызовом. Я не буду краснеть, юлить и стыдиться своих родных!

Мама кажется ему шумливой, невоспитанной, бестактной… Но ведь это же моя мама!

Мама не виновата, что она в душе актриса. Она хочет всегда быть в центре внимания, нравиться, хочет, чтобы ее любили, восхищались ею. Равнодушие и безразличие для нее невыносимы. Она принесла никому не нужный бульон в бидоне, но ей и самой не нужен этот бульон! Мама хочет, чтобы на нее обратили внимание, чтобы все подумали: «Ах, какая она замечательная!»

Мама действительно позволяет Лидочке говорить глупости. Но мама не виновата – она не слышит, что Лидочка говорит глупости. У мамы есть одна черта, которая может быть неудобна для окружающих, но зато очень удобна для нее: не хочет слышать – и не слышит, не хочет видеть – и не видит, не хочет знать – и не знает. Она уверена, что Лидочка хорошо учится, примерная девочка, любимица учителей.

И мама, и Лидочка – они с мамой очень похожи – могут полностью забыть о том, чего не желают помнить. Лидочка не помнит, что вела себя плохо, – прогуляла урок, получила двойку. «Это неправда, – говорит она, удивленно приподнимая брови. – Этого не было. Они врут». Можно было бы подумать, что врет Лидочка, но это не так, она не помнит. Лидочка всегда всей душой верит в то, что рассказывает, в какие-то непреодолимые обстоятельства вроде наводнения и пожара, которые помешали ей прийти на первый урок или вовремя вернуться домой.

Мама громко, как о решенном деле, говорила о Женином замужестве. Но она не виновата, что эмоции мешают ей подумать, что можно говорить, а что нет. Она слишком эмоциональная, к тому же выражает свои эмоции более сильно, чем на самом деле переживает. С мамой не скучно, она талантливо вживается в роль – артистично горюет, восхищается, раскаивается. Покричит на отца: «Ты испортил мне жизнь!», расплачется, а потом немного поразмыслит: «Нет, кажется, жизнь в порядке», – и посылает меня наверх с чаем…

Но никто не умеет понять другого человека, как она, – или изобразить понимание, сочувствие. Приспособиться, проникнуть в другого человека, найти подход, завоевать чье-то расположение. Можно подумать, что мама делает это там, где ей выгодно, – Сергей наверняка думает, что мама хочет выдать Женю «за богатого». Это правда, мама хочет именно этого. Но ее искренне интересует Алинина температура, ей искренне жаль «сироток»… Это невозможно понять, я знаю, но ведь в каждом человеке, кроме того, что мы понимаем, есть еще что-то!

Например, во мне – в тот момент я ненавидела Сергея за его насмешки над мамой, за то, что нельзя выглядеть таким мужественным и при этом быть приживалом, это нечестно… Но в моей ненависти было еще что-то… Любовь?

* * *

Лидочка вдруг вспомнила, что ей «очень срочно нужно в город». Непонятно, почему шататься по улицам, глазея на витрины бутиков, может быть очень срочно, но Лидочка мгновенно подхватилась и убежала.

– Нам тоже пора домой, – сказала я.

– Ничего подобного, не пора, – отозвалась мама и прошипела: – Я отсюда без предложения не уйду.

Ну а я пошла домой и взяла собак погулять на заливе. Такса и пудель упоенно бегали по воде, я сидела на бревнышке, зажмурившись от яркого солнца, и задремала, а когда я открыла глаза, надо мной стоял Сергей.

– По нечетным гуляет Исчадие Ады, а нам можно по четным, – потирая глаза, объяснила я.

Но Сергей не стал вникать в тонкости наших отношений с Исчадием Ады и предложил пройтись вдоль залива.

Сергей молча шагал рядом и вдруг сказал то ли мне, то ли себе самому:

– У меня хорошее настроение. Только что мне позвонили – произошли серьезные сдвиги.

– Сдвиги? – машинально повторила я.

– Ну да. В деле, ради которого я здесь, произошли серьезные сдвиги. Они наконец согласились на мое предложение.

– На ваше предложение? – Теперь уже я переспросила специально, желая проверить технику попугайского повторения, которую рекламировали наш родственник и Мария.

– Мое предложение по реорганизации.

– Реорганизации чего? Ваше предложение по реорганизации чего?..

– Завода и всей компании в целом. Если вам интересно, я могу рассказать, – обрадовался Сергей.

Если бы эта история происходила в сериале, я бы еще серий двадцать сладостно недоумевала, впадала в отчаяние и надеялась, но я и без того довольно долго была в сериале, в своем собственном сериале, – так что я спросила прямо, чтобы не оставалось никакой недосказанности:

– Вы занимались здесь реорганизацией завода?.. И всей компании в целом? Я хочу сказать, вы чем-то занимаетесь?.. Работаете?.. Но я была совершенно уверена, что вы ничего не делаете, а просто живете с Вадиком и Алиной…

Сергей засмеялся:

– Ваша самоуверенность вас подводит, ваше овечество. Ну, и еще неопытность, незнание жизни. У вас очень богатое воображение, Лиза, вы не пробовали сочинять?

– Я пробовала, но… Я вас обидела. Почему вы не сказали мне тогда, что это неправда? Неужели вам безразлично, что о вас думают?

Сергей пожал плечами:

– Когда вы повзрослеете, вам тоже будет безразлично, что о вас думают посторонние люди.

«Да, понятно, ему безразлично, что я о нем думаю. Что о нем думают посторонние люди».

– А карточка, а счет? – недоверчиво спросила я. Не то чтобы у меня вдруг появились сомнения – скорее мне хотелось оправдаться, что я не вздорная девчонка и у меня были основания думать о нем плохо.