Все, о чем мечтал. Андрей, действительно сбылось — он женился на Тане и стал священником, окончив Троице-Сергиеву духовную академию. У них родилось двое детей, две девочки. Был еще сын, правда, умерший во младенчестве, но супруги смиренно пережили его смерть… словом, все было хорошо и в высшей степени достойно…

«Слава богу, — подумала Дуся, откладывая письмо. — А я уж было подумала…»

В самом деле, она очень испугалась, когда из конверта выпал листок знакомой красной бумаги. У нее на мгновение мелькнула мысль, что прошлое снова возвращается и что снова ей придется мириться с тяжелой, мучительной страстью названого брата. Впрочем, теперь, когда она поняла, что не любит его, мириться она не стала бы…

Но, пробежав глазами первые строчки, она успокоилась, а дочитав письмо до конца, даже повеселела.

— От кого письмо? — крикнул из соседней комнаты ее муж. — Учти, я страшно ревнивый, я его убить могу…

— Ну тебя, Ваня… — засмеялась она. — Я знаю, ты и мухи не обидишь. Все слова, слова, слова… А письмо от Андрея.

— От кого? — с ужасом воскликнул Иван Самсонович, вбегая в комнату. — Что, опять?!

Он столько эмоций вложил в это «опять», что даже вздрогнули, звякнули хрустальные подвески на люстре.

— Все в порядке! — Дуся обняла его, поцеловала в колючую щеку — когда муж рисовал, он забывал обо всем. — Ой, ты меня краской испачкал… Опять ты меня испачкал!

Иван Самсонович выхватил у нее из рук красный листок, быстро пробежал по строчкам глазами… Недовольная морщинка между бровями его разгладилась.

— Господи, какой дурак! — с облегчением и вместе с тем недовольно пробормотал он, отбрасывая листок подальше от себя. — Если б этому сумасшедшему можно было действительно верить…

Но почему нет? — пожала плечами Дуся и, подняв листок с пола, аккуратно положила его в ящик письменного стола. — Я ему верю. С прошлым покончено. Но почему ты называешь его дураком? Это… как-то недостойно.

— А кто он есть? Он и есть дурак, сколько крови всем попортил. Он из тех людей, которые любят, чтобы с ними вечно носились, нянчились. И эта красная бумага! Дурной тон, пошлость, напыщенность… не понимаю, как ты его терпела?

— Он хороший, Ваня, очень хороший. Если б не его мучительная любовь, мое с ним детство можно было бы назвать счастливым…

— А я? — топом обиженного ребенка произнес Карасев. — Со мной тебе плохо?

— Господи, Ванечка… Да ты самый лучший на свете человек, я, может, и Андрею потому отказала, что все время думала о тебе!

— Подхалимка ты, Дусъка! — весело сказал Иван Самсонович. — Ты о сцене все время думала.

— Это — другое.

— А кто мне давеча сказал, что по-настоящему живет только на сцене, что все прочие житейские дела являются скучными и не имеющими смысла…

— Ваня, Ваня, ты все путаешь… Я это совсем в другом смысле тогда сказала! — улыбнулась она.

Иван Самсонович тоже любил, когда с ним нянчились, несмотря на довольно значительную разницу в годах со своей женой.

А Дуся действительно не могла жить без театра, хотя искренне и нежно обожала своего мужа. Она уже играла на сцене первые роли, и с большим успехом. В театр недавно пришел новый режиссер со своей новой системой, и было чрезвычайно увлекательно эту систему постигать. Некоторые актеры старого поколения считали идею режиссера глупостью, новомодной забавой, но только не Дуся.

Она любила свой театр до исступления, все вызывало в ней трепет и восторг, начиная от рисунка на занавесе до блестящих ручек на дверях.

Она была легкой, веселой, трудолюбивой и с течением времени все больше осознавала то, что никогда не была бы счастлива с Андреем. Он бы страдал от того, что она принадлежит всем, а она бы мучилась, зная, что причиняет ему страдания. С Иваном Самсоновичем было проще — он не стремился к абсолютной власти над ее душой, хотя и ревновал немного к сцене и поклонникам. Пожалуй, Карасеву даже нравилось, что у него такая яркая жена.

Первое время он только и делал, что рисовал ее. Самым известным и скандальным был тот портрет, где она была изображена обнаженной, лежащей на снегу. «И самым любимым», — говорил Кара-сев, потому что именно с него начался их с Дусей роман. «Как я согласилась на это — не понимаю!» — смеялась она.

После того, как Карасев нарисовал юную Дусю Померанцеву на цветущем лугу, он вдруг увидел в ней женщину, чья внешность обещала быть погубителъной для мужчин. И с тех пор мечтал написать ее обнаженной.

Он исподволь пытался завоевать сердце Дуси, хотел быть первым. Сколько было речей, сколько красивых жестов… Он приглашал ее в мастерскую, показывал свои работы — она смотрела с любопытством, и каждый раз Карасеву казалось, что он накануне победы… Она играла с ним, как кошка с мышкой, инстинктивно, с удовольствием — потому что так играть со своим женихом она не могла.

О том, что у нее есть жених, Карасев узнал незадолго до окончания Дусей гимназии. После того, как сам предложил себя в качестве жениха.

— Ах, оставьте! — засмеялась тогда Дуся. — Вы — и жених? Папа говорил, что такие люди, как вы, Иван Самсонович, совершенно не приспособлены для брачных уз. Художник должен быть свободным!

— Художник никому ничего не должен. Вот вы все смеетесь, любезная Евдокия Кирилловна, а ведь я серьезно… Не боитесь, что разобьете мне сердце?

При этих словах Дуся побледнела — она вспомнила об Андрее, он тоже так часто говорил. И вдруг призналась, что помолвлена с ним.

Что за странный выбор! Что он понимает в женщинах, в любви, в искусстве…

— Вы будете с ним несчастны! — воскликнул он.

— Браво, браво… Сколько пафоса, сколько экспрессии! — засмеялась она.

— Гадкая девчонка! — рассердился он. — Вас надо наказать…

До той поры он не осмеливался на подобные поступки, но сейчас в Карасева словно бес вселился, он вдруг понял, что угроза, исходящая от нелепого мальчишки, вполне реальна. И он, не владея собой, вдруг схватил Дусю, прижался к ее губам с поцелуем…

Дуся была возмущена. Она быстро вырвалась и залепила Карасеву звонкую театральную оплеуху.

— Негодяй! Противный негодяй! — воскликнула она, но ее противоречивое женское сердце неожиданно отозвалось — нет, не негодяй. Нет, не противный. — Я вас…

— Что? Ну что вы со мной сделаете? — издевался он.

— Я вас убью… — растерянно произнесла она.

Они молчали, глядя друг на друга. Дуся дышала тяжело, еще ощущая вкус поцелуя, запах табака и одеколона — запах мужчины, чужой и манящий.

С Андреем было не так — он был родной, без каких-либо запахов…

— Послушайте… — волнуясь, начал Карасев. — Убивайте меня сколько угодно раз, я с готовностью подчинюсь любому вашему желанию, только… Словом, позвольте мне рисовать вас, обожаемая Евдокия Кирилловна…

— Да вы меня уже рисовали, Иван Самсонович!

— Нет, не так… не то… Я клянусь! Я не воспользуюсь своим положением и буду только художником, и не больше! Я буду вас рисовать такой, какой вижу, но буду само целомудрие!!!

— Я вас поняла, — дрожащим голосом произнесла Дуся, — в каком виде вы хотите меня изобразить…

— Дуся! Вы же современная, эмансипированная девушка, вы играете в театре… Вы должны понимать, что такое искусство!

— Нет!

Она убежала, оставив раздосадованного, смущенного своей вспышкой Карасева. Но он не оставлял своих попыток склонить Дусю к позированию.

У нее дома, тайком, встречая на улице, сталкиваясь на какой-нибудь выставке, за кулисами театра, в котором работала Дуся, — везде и всегда он шептал ей одно и то же, и этот умоляющий мужской шепот с запахом табака и одеколона буквально преследовал ее. Ей хотелось ему позировать!

Было жаль Андрея — он ревновал ее к Карасеву, и ей не хотелось подвергать жениха нравственным пыткам. Но одновременно ее злила зависимость от Андрея, этот вечный страх — огорчить, разочаровать его…

Однажды она пришла к Карасеву.

— Я согласна, — сказала она. — Только помните — вы обещали…

Карасев сдержал свое слово — он ни разу не приблизился к ней, не позволил себе ни единого намека, позволяющего истолковать его поведение как фривольное. Пожалуй, сеансы были даже скучноваты — он смотрел на нее, как на натуру, пристальным, жестким взглядом художника, в котором не было никакого намека на эротизм.

И вот, когда картина была уже закончена, в мастерской Карасева неожиданно появился Андрей. Словно материализовался из воздуха. Раз — и вот он уже стоит на пороге, смотрит на Дусю безумными глазами.

Карасев пытался удержать ее, успокоить, но она убежала домой. Заперлась у себя и ждала страшных известий, зная, что они обязательно будут. Потом пришли какие-то люди и рассказали про несчастье, случившееся с Андреем. Вместе с отцом и матерью она помчалась в больницу.

Но Андрей не захотел ее видеть. Так глупо, так ужасно все закончилось! Ведь больше всего она боялась нанести Андрею боль, она даже невестой его согласилась стать, не имея к тому особого расположения, и все-таки… убила его. Доктора сказали, что он сошел сума.

Каким-то образом всей Москве стала известна эта история. Очень многие осуждали Дусю, и уже пошли разговоры про Карасева…

— Последний сеанс, — сказал он. — Мне нужен последний сеанс, чтобы закончить картину.

И она пришла. Дусе уже безразлично все было — она и так пропала.

Карасев ожесточенно, торопливо ее дорисовывал, быстрыми мазками. Белое на белом, странные, черные глаза… Она и не она.