— Всем назло буду стряпать барбекю… — проворчал он.

Мишель некоторое время с беспокойством наблюдал за ним, потом, когда огонь стал меньше, решительно отодвинул друга в сторону. Скоро в морозном воздухе поплыл восхитительный запах жареного мяса.

— Как хотите, а мне ваше вино надоело… — В руках у Альберта появилась бутылка водки. — Божоле, каберне, совиньон, семильон… — передразнил он. — Несерьезно, братцы!

Мы перетащили готовое мясо в дом. Мы с Сашей еще раз чокнулись, глядя друг другу в глаза.

— Ты такая красивая, — сказал он. — Ты мне не снишься?

— Нет. Мы в отеле «Билив», здесь все возможно… Вон, даже ангелы вокруг летают.

— Ты ведь о них свою работу пишешь? — улыбнулся он. — Пригодилась та рукопись, что дала тебе мама?

— Да. Правда, ангелов я там пока не нашла…

— Саша, спой про мой город, — попросил Мишель.

— Ты поешь по-французски? — удивилась я.

— Нет, ты сейчас поймешь, о чем он, — засмеялся Саша, доставая гитару. — «В лунном сиянье снег серебрится, вдоль по дороге троечка мчится…» — запел он мой любимый романс.

— «Динь-динь-динь! — подхватили все хором, дружно. — Колокольчик звенит…»

Ах, да, точно, Мишель сказал, что его родной город — Динь…

Ночью мы снова вышли во двор. Луна светила так ярко, что было светло как днем. Вдалеке, под горой, мерцал бриллиантовым блеском снег.

— Давайте сыграем во что-нибудь, — предложил Коля Арутюнов. — Хотя бы в салочки или в жмурки…

— О, я знаю одну старинную русскую игру — мне про нее рассказывала бабушка! — обрадовалась Оля. — Что-то вроде жмурок. Называется — «Яша-дурачок». Это очень просто… Бертик, будешь водить!

— Почему я?

— Потому что ты, и не спорь!

— Вот она, женская логика.

Альберту завязали глаза шарфом и встали, по указанию Оли, вокруг него.

— Теперь поем — «Сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом, грызи, грызи, Яша, орешки каленые, милому дареные…»

Мишель, судя по всему, очень мало понимал смысл происходящего, но с большим энтузиазмом повторял слова детской песенки.

— И что дальше? — прогудел Альберт, растопырив руки.

— А теперь ты будешь искать свою невесту… Вернее, ты должен выбрать кого-нибудь из круга и на ощупь определить, кто это. А мы все повторяем — «Чок, чок, пятачок, стал наш Яша дурачок. Где твоя невеста? В чем она одета? Как ее зовут и откуда привезут?»

— На ощупь… — с сомнением пробормотал Альберт, осторожно двигаясь вперед. — А вдруг я что-нибудь не то нащупаю… Господи, вот ведь беда какая — ни одной свободной девушки на километр вокруг, хоть обыщись…

— Надо было Любовь Марковну пригласить…

— Да, Любов Марковну! — закричал Мишель. — Берти, Берти, ищи — вон она, под эта елочка!

— Водящего называют «Яша»! — напомнила Оля.

— Чок, чок, пятачок, стал наш Яша дурачок! — бегал вокруг Альберта Саша, хлопая в ладоши. — Ну, лови!

— Очень ты мне нужен… — проворчал Альберт и, шагнув в сторону, вдруг схватил Колю Арутюнова. — О, что-то есть…

Ладонью он провел по Колиным волосам.

— Это она…

— Да, это Любов Марковна!..

— Тьфу ты, оскоромился! Арутюнов, ты, что ли? Следующим водил Коля — теперь он был «Яшей», потом наступила очередь Саши.

Собственно, игры как таковой уже не было — все хохотали, как сумасшедшие, и ждали, когда Саша найдет меня. И он нашел меня, правда, не сразу — я старалась увернуться от его рук. Но он схватил меня, скинул шарф с лица и, обняв, стал целовать…

— Мамочки, совсем я дурачок с вашими играми стал! — вдруг схватился за голову Альберт. — У меня же это… артиллерия с собой!

— Бертик, больше пить не будем, мы и так все пьяные… — запротестовала Оля.

— Ты не поняла! У меня эти, как их… господи, я слово забыл!

Оказывается, Альберт привез с собой большой запас петард и фейерверков.

Темно-синее ночное небо разорвали яркие огни.

Закрыв уши, я смотрела, как летят вверх разноцветные ракеты, с шумом взрываются… Вдалеке, в деревне, залаяли собаки — грохот нашего салюта донесся и туда.

Нам с Сашей выделили самую большую комнату, где вовсю пылал огонь в печке. Друзьями руководили самые лучшие побуждения, но зато здесь было жарко, словно в Африке. На широком топчане было постелено цветастое белье. Но я сразу же скинула с себя одеяло — жарко, жарко…

— А вдруг войдет кто-нибудь? — хитро улыбнулся Саша.

— Что же они, совсем не понимают… Нет. Никто сейчас не войдет… — Я подперла голову ладонью, устроилась поудобнее. — Саша, я такая пьяная…

— И я! — радостно признался он. — Это все Мишель со своим домашним вином… Хоть оно и французское, но не исключено, что голова завтра будет болеть.

Сверху, на чердаке, что-то загрохотало.

— Что такое…

— Это Альберт. Там логово Альберта…

— Он славный… — сказала я, прикасаясь к Сашиному плечу. — Саша, а почему Мишель один? У него есть девушка?

— Была. Но она ушла от него. Бросила. Совсем недавно… Но я не думаю, что он долго будет один.

— Какая глупая девушка… Ты знаешь, что в Провансе жили трубадуры? Она русская?

— Да. Нашла очень богатого человека. У него нефтяной бизнес.

— Как это глупо… — пробормотала я, закрывая глаза.

— Я тоже не богат, — засмеялся Саша. — А вдруг ты тоже найдешь какого-нибудь нефтяного магната?

— Но ты и не беден. Нет, нет, дело не в этом… Я так люблю тебя, что без тебя я умру.

— Нет, это я без тебя… Лиза!

— Что?

— Мы будем жить долго-долго, а потом умрем в один день…

— Опять ты о грустном.

— Я дурак. Больше не буду… Яша-дурачок!

Он засмеялся и прижался ко мне всем телом. И мне показалось, что я лечу над землей.

Пылал огонь в печке, в трубе гудело, наверху ворочался Альберт, а мы все не могли заснуть. Время словно остановилось…

— Отель «Билив»… — пробормотала я. — Не думаю, что я была бы больше счастлива в каком-нибудь семизвездочном дворце…

— А есть такие?

— Есть. В них останавливаются арабские шейхи.

— Тебе нравится эта избушка?

— Да, очень… И, вообще, Сашка, у тебя хорошие друзья. Альберт такой смешной…

* * *

Утром пошел настоящий снегопад. Мы возвращались долго, колеса буксовали в снегу.

— Устала? — иногда спрашивал Саша, поворачивая ко мне озабоченное лицо. — Ничего, уже скоро…

— Я совсем не устала! Будет жаль, если эта красота растает к Новому году…

— К весне уж точно растает! Послушай — почитай мне какие-нибудь стихи. Ты будешь читать, а я вести машину…

— Замечательное распределение семейных обязанностей… Хорошо, слушай: «Еще не царствует река, но синий лед она уж топит; еще не тают облака, но снежный кубок солнцем допит. Через притворенную дверь ты сердце шелестом тревожишь… Еще не любишь ты, но верь: не полюбить уже не можешь…» — продекламировала я, глядя в мутное из-за летящего за ним густого снега окно.

— Аненнский, да? Я угадал?

— Саша, смотри на дорогу!

Вечером он ушел в клуб, а я достала ткань для платья, разложила ее на столе. Выкройки были старые, мамины — у нее была та же фигура, что и у меня, только в талии мне нужно будет сделать немного уже. «Главное при шитье — хорошие ножницы, — утверждала когда-то мама. — С остальным проще… Все зависит от ножниц! Они должны быть острыми, без зазубрин и легко резать ткань, не оставляя никаких неровностей».

Я пощелкала ножницами — кажется, годятся. И в этот момент зазвонил телефон. Я уронила ножницы на пол, чертыхнулась, сердце неприятно забилось… Звонить мог кто угодно, но в первый момент я подумала именно о нем. О том, кого давным-давно надо было забыть…

Слава богу, это был не он.

— Лиза, это Алиса! — зажурчал в трубке тоненький голос старой маминой подруги. — Алиса звонит Лизе… Как у тебя дела, моя девочка? Ты знаешь, все время думаю о тебе, никак не могу успокоиться… Ты нашла его?

— Кого? — спросила я.

— Как — кого? Своего отца!

— Ах, вы про того художника… — сообразила я. — Брусникина я нашла, но он не мой отец.

— Как же так, не может быть… — заволновалась она. — Ты говорила с ним?

— Говорила. Он сказал, что у него в принципе не может быть детей. Он бесплоден.

Алиса помолчала немного, видимо, переваривая услышанное, потом с возмущением произнесла:

— Врет. Наверняка врет! Эти мужики…

— Нет, Алиса, я ему верю.

— Да? Но тогда я ума не приложу… Больше у нее, то есть у твоей мамы, никого не было.

Бедная мамочка, если бы ты была жива! Я бы не стала слушать лекции о кройке и шитье, я спросила бы тебя о моем отце…

— Кто знает… — мрачно произнесла я. — Алиса, вы знаете некоего Георгия? Должны знать — вы сами говорили, что у вас был с ним роман. Он тоже художник, друг Брусникина…

— Ну как же, как же! — зачастила она. — Этого нельзя забыть! Но при чем тут Гоша? Это у меня был с ним роман, а не у твоей мамы…

— Брусникин утверждает, что у него был повод ревновать маму к Гоше.

— Ну здрасте! — вскипела Алиса, и голос у нее от возмущения стал совсем тонким и прозрачным, как папиросная бумага. — У него, наверное, старческий склероз случился! Брусникин все перепутал!

— Алиса… но ведь в жизни всякое бывает, — тихо произнесла я. — Он утверждает, что даже поссорился с этим Гошей-Георгием из-за мамы.

Ревнивцы способны ревновать даже к фонарному столбу! — патетически воскликнула та. — И, потом, дружочек, ты плохо знала свою маму. Она не могла никого предать — ну, разумеется, если ей не давали повода. Как сейчас помню — я ей сказала, что у меня серьезные виды на Гошу и что я намерена связать себя с ним узами брака…

Она выражалась витиевато и туманно, но тем не менее я очень хорошо понимала ее.

— А что сказала мама? — машинально спросила я. Глупый вопрос о разговоре тридцатилетней давности — Алиса не могла, не должна была помнить его во всех подробностях, но она тем не менее ответила бойко, почти не задумываясь: