— Все в порядке, — кивнула я, — пока никаких сложностей. Сессия закончилась — буду ездить в библиотеку.

— Отдохните хотя бы недели две — в августе нам еще вступительные принимать. Очень большой конкурс в этом году. Народ понял, что юристов и бухгалтеров слишком много развелось, и кинулся изучать гуманитарные науки.

Из нашего института выходили журналисты, критики, сценаристы, филологи, учителя, было даже несколько известных писателей. Очень много выпускников работало на телевидении и радио. Слава иногда стоит дороже денег.

— Как вы собираетесь раскрывать тему?

— Ой, по ней столько материала… У каждого автора Серебряного века своя теодицея, трансцендентальность. Ну, и ангелов полно. Ангел как символ смерти, символ божественного миропорядка, символ любви…

— Я вас умоляю, только не делайте из своей работы беллетристику!

— Я не собираюсь… — испугалась я. Если сейчас Викентий примется за критику, то мне до вечера отсюда не выйти!

— Каких авторов предполагаете использовать? Я принялась перечислять.

— А Брюсова? — вдруг перебил он меня, сверкая хищным стальным взором.

— Его в первую очередь! Господи, браться за такую тему и забыть про «Огненного ангела» Брюсова… Вы обо мне так плохо думаете! Я, кстати, еще одного автора откопала — он почти неизвестен. Лирика проходная, ни разу с тех пор не переиздавалась, зато есть небольшой роман, называется «Бледный ангел». Копалась в архивах и вот… откопала. Правда, только отрывки. Вы его, конечно, не знаете, но это в некотором роде образец декадентского стиля…

— Как не знаю?! — Викентий даже подпрыгнул от возмущения на своем кресле, больше напоминающем трон. — Как это я не знаю…

А я и забыла, что у моего начальства пунктик — Викентий всегда и обо всем должен был знать. Даже малоизвестных писателей Серебряного века…

— Автор — Андрей Калугин, не так ли? — ехидно произнес он.

— Да… Вы просто гений, Викентий Петрович!

— Милочка, не льстите мне, я совершенно невосприимчив к лести. Если бы я верил всяким похвалам, то давно бы вылетел из своего кресла…

И пошел, и пошел…

— Кстати, об этом авторе я могу вам еще кое-что сообщить, чего вы сами не узнали бы, моя дорогая, даже если б сто лет копались в архивах…

— Викентий Петрович — вам звонят из мэрии! — без стука влетела в кабинет секретарша. — Я соединяю…

— Да-да, конечно… — Начальство сразу же потеряло ко мне всякий интерес. — Идите, Елизавета Аркадьевна, мы после все обсудим. Идите, мой бледный ангел…

Выходя от Викентия, я заглянула в большое зеркало, которое висело у него в предбаннике. «Бледная — это верно, — отметила я. — Но до ангела мне еще очень далеко».

Лето мое прошло так, как я и предполагала. Тихие библиотечные залы, запах книг, шепот скучающих библиотекарш за стойкой, скрип выдвигаемых и задвигаемых ящиков в отделе каталогов, ноющие в суставах пальцы — приходилось много записывать. Еще незримые беседы с Лосевым, Бердяевым, Федоровым, Владимиром Соловьевым… Еще стихи и проза — все то, что касалось ангелов. Ангел в русской литературе начала двадцатого века как символ смерти, как символ любви, творчества… Метафоры и прочая, и прочая…

В августе начались вступительные экзамены в наш институт, и я заседала в приемной комиссии. Викентий бегал злой, замученный и еще более стальной, чем раньше, потому что комиссию завалили апелляциями и надо было противостоять двоечникам. Абитуриентов и в самом деле было очень много.

Но в десятых числах стало немного легче, и он подошел ко мне.

— Помните наш последний разговор? — спросил он.

— Какой? Это когда вы посылали меня к нашему юристу?

— Да ну вас, Елизавета Аркадьевна… Когда мы говорили о научной работе, которую вы пишете!

— Ах, тогда…

— Вот-вот, — удовлетворенно кивнул он. — Мы говорили о Калугине и его романе «Бледный ангел». Он, конечно, интересный, но будет еще интереснее, если вы съездите по одному адресу. Вы что-нибудь знаете о самом авторе?

— Ничегошеньки. Умер в тридцатых или сороковых годах двадцатого века — больше никаких биографических сведений.

Детка, я вам предлагаю немного покопаться в прошлом. Вам это будет интересно и полезно, потому что о прочих авторах уже писано-переписано и надобно нечто новенькое. Небольшое открытие…

— Да? А сами вы этим не хотите заняться?

— Нет времени, — блеснул стальным взором мой босс. — И потом… особых сенсаций я вам не обещаю. Просто говорю — будет интересно…

А я-то, наивная, поверила, будто он может поделиться со мной чем-то ценным!

— Так вот… В ближнем Подмосковье, минутах в тридцати на электричке от трех вокзалов, в собственном домике доживает свой век внучка Калугина. Презанятная старушка… У нее могут храниться какие-нибудь архивы.

— Я бы съездила, — согласилась я. — Тем более — всего тридцать минут… Но, Викентий Петрович, скажите, как вы умудряетесь обо всем знать? Тем более про какую-то старушку в Подмосковье… Признайтесь, вы — бог?

— Елизавета Аркадьевна, душенька, я ненавижу комплименты, — взмахом стальных бровей остановил меня Викентий. — Я уже начинаю подозревать вас в том, что вы нарочно изводите меня таким образом. В тихом омуте черти водятся…

— Вы посмотрите, как интересно получается — и ангелы, и бог, и даже черти в омуте… — мечтательно протянула я.

— Короче — вот вам адрес и не мучайте меня больше. У меня, между прочим, голова третий день болит…

— Но откуда у вас адрес?

— У меня племянница там живет. Все очень просто, дитя мое!

Он ушел, а ко мне подскочила Аглая.

— Как ты с ним говоришь, как говоришь! — прошептала она с ужасом и восторгом, оглядываясь по сторонам — нет ли кого поблизости. — Я так не могу… Мне кажется, он бы меня сразу же уволил! И еще мне кажется, что он к тебе неравнодушен.

— Милочка, опомнись — Викентию шестьдесят восемь лет.

— Нет, но он же тоже человек…

— Все гораздо проще: как правило, у людей, обладающих властью, есть скрытый пунктик — они немного мазохисты. Наш Викентий с утра до вечера на всех рычит, и ему хочется, чтобы и его кто-нибудь помучил. Совсем немного, в рамках дозволенного.

* * *

После вступительных экзаменов наступило небольшое затишье, и я отправилась в небольшой подмосковный городок. Ехать действительно пришлось недолго, и вот я сошла с электрички на одной из маленьких станций. Внучка Калугина, как выяснилось, жила на самой окраине. Здесь стояли одноэтажные деревянные домики, обнесенные заборами, за которыми раздраженно лаяли собаки, узкие тропинки виляли вдоль Яузы, уводя меня в высокие камыши… Я едва не заблудилась, но потом каким-то непостижимым образом сумела выбраться на нужную улицу. Вернее — улочку…

Я увидела дом под номером два, а внучка Калугина жила в восемнадцатом. Приободрившись, я решительно зашагала вперед — потому что солнце уже начинало клониться к горизонту. Надо было поспешить, я слишком много времени потратила на поиски нужного направления.

Никого на дороге не было, лишь, немилосердно пыля на разбитом асфальте, изредка проезжали мимо машины. Вдоль тротуара (если можно так назвать узкую песчаную тропинку, проложенную вдоль бесконечных зеленых заборов) росли яблони, и иногда мне под ноги падали скукоженные мелкие плоды с темными бочками.

«Вот и лето прошло», — машинально подумала я. Еще одно лето в моей жизни. Что ждет меня дальше? Скорее всего, ничего. Череда пустых скучных дней, заполненных только работой. «Которую я очень люблю», — сурово одернула я себя.

Оранжевое вечернее солнце трепетало в листве, и вдруг, на этой тихой подмосковной улочке, которая вела меня к какой-то неизвестной старухе, которая, бог весть, согласится ли принять меня, я ощутила странный восторг и волнение, как будто в самое ближайшее время моя жизнь изменится и что-то произойдет. Неизвестно — плохое ли, хорошее, но обязательно произойдет.

Дом шесть, дом восемь… Двенадцатый растянулся длиннейшим забором, показавшимся настолько бесконечным, что я вдруг забеспокоилась, дойду ли сегодня до своей старушки.

Но вот и он, наконец, — номер восемнадцать, небрежно нарисованные масляной краской две цифры.

Я поискала звонок у калитки, но ничего такого не обнаружила. И вообще, калитка оказалась открытой, стоило только слегка толкнуть ее ладонью. Я вошла в сад, заросший и неухоженный, и по тропинке пошла к дому, вглядываясь вперед сквозь кусты давно отцветших сирени и жасмина.

«А есть тут кто-нибудь вообще? — неожиданный страх напал на меня. — Иду неизвестно куда! Сейчас наткнусь на мумифицированный труп старушки, усопшей в одиночестве позапрошлой зимой… И буду потом остаток жизни лечиться у психоаналитика!»

Дом был старый, двухэтажный, с большой верандой и столом, на котором кипел электрический самовар. Клубы пара, поднимавшиеся над самоваром, сразу же успокоили меня — значит, место обитаемо.

— Есть кто-нибудь? — решительно воскликнула я. Дрогнула кружевная, кипенно-белая занавеска на окне, через несколько мгновений распахнулась дверь, и я увидела перед собой пожилую женщину в цветастом темном платье с отложным белым воротником, как у школьницы прошлых времен, и заколотой на затылке седой косой. «Она», — подумала я и заговорила, чувствуя прилив вдохновения:

— Добрый вечер. Меня зовут Елизавета Аркадьевна Синицына.

— Чем могу служить? — тихо прошелестела старушка.

— Вы Нина Ивановна Крымова, внучка Андрея Калугина? Я, собственно, приехала к вам как к внучке этого писателя, поскольку занимаюсь сейчас исследованием, посвященным русской литературе начала века… — принялась я подробно ей объяснять, кто я и что мне надо. Но старушка неожиданно быстро поняла меня, словно к ней чуть ли не каждый день являлись с визитами литературоведы и филологи.

— Да, я Нина Ивановна, внучка того самого писателя, — спокойно кивнула она. — Что ж, проходите. Не хотите ли чаю? Я как раз собиралась пить чай с вареньем. Вы какое больше любите?