Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания

– Неприятностей? Каких неприятностей? Что ты делаешь? Почему ты раздеваешься, Грейси?

Я издаю тихий стон.

– Сэр, не могли бы вы снять ваши ботинки, ремень, пальто и кепку?

– Что? – Папа смеется, не веря своим ушам.

– Снимите ваши ботинки, ремень, пальто и кепку.

– Я не буду этого делать. Вы хотите, чтобы я ходил в одних носках?

– Папа, пожалуйста, сделай это, – говорю я сквозь зубы.

– Если я выну ремень, с меня спадут брюки, – сердито заявляет он.

– Ты можешь придерживать их руками, – огрызаюсь я.

– Господь всемогущий! – громко взывает папа.

Молодой офицер оглядывается на своих коллег.

– Папа, просто сделай это, – говорю я уже тверже. За нами собирается чрезвычайно длинная очередь из раздраженных опытных путешественников, которые уже сняли свои ботинки, ремни и пальто.

– Пожалуйста, выньте все из карманов, – вмешивается другой сотрудник службы безопасности – постарше и с сердитым лицом.

Папа выглядит неуверенным.

– О господи, папа, это не шутка. Давай же, ты всех задерживаешь.

– А я могу все вынуть из карманов вон там, вдали от нее?

– Нет, вам придется это сделать прямо здесь.

– Я не смотрю. – И я резко отворачиваюсь.

Слышу звенящие звуки, пока папа опустошает карманы.

– Сэр, вам должны были сказать, что вы не можете взять эти вещи с собой на борт.

Оборачиваюсь и вижу, что сотрудник службы безопасности держит в руках зажигалку и кусачки для ногтей на ногах, пачка сигарет лежит на подносе вместе с маминой фотографией. И бананом.

– Папа! – восклицаю я.

– Пожалуйста, не вмешивайтесь.

– Не говорите так с моей дочерью. Я не знал, что не могу взять это с собой. Она сказала ножницы, пинцет, воду и…

– Хорошо, мы понимаем, но нам придется у вас это забрать.

– Но это моя лучшая зажигалка, вы не можете забрать ее у меня! А что я буду делать без своих кусачек?

– Мы купим новые, – цежу я сквозь зубы. – А теперь, пожалуйста, делай то, что тебе говорят.

– Так и быть! – Он яростно машет на них руками. – Забирайте эти чертовы штуки!

– Сэр, пожалуйста, снимите кепку, пальто, ботинки и ремень.

– Он пожилой человек, – тихо говорю я сотруднику службы безопасности так, чтобы меня не слышала собирающаяся за нами толпа. – Ему нужен стул, чтобы он мог сесть и снять ботинки. И ему вообще-то нельзя их снимать, потому что это ортопедическая обувь. Вы не можете пропустить его без досмотра?

– Тип его правого ботинка обязывает нас его проверить, – начинает объяснять мне мужчина, и папа, услышав это, взрывается.

– Вы думаете, что у меня в ботинке бомба?! Какой идиот положил бы ее туда? Вы думаете, что я спрятал бомбу на голове под кепкой или в ремне? И вы думаете, что мой банан – это на самом деле пистолет?! – Он размахивает бананом, целясь им в сотрудников службы безопасности и издавая звуки, напоминающие выстрелы. – Вы что, с ума тут все посходили?!

Папа тянется к своей кепке:

– Или, может, под кепкой у меня граната…

Поднявшаяся суматоха лишает его возможности договорить. У меня на глазах его быстро уводят, а саму меня препровождают в маленькую комнату, напоминающую камеру, и велят подождать.

В крошечной комнате для допросов нет ничего, кроме стола и стула. Минут пятнадцать я провожу в полном одиночестве, а потом слышу, как дверь соседней комнаты открывается и снова закрывается. Слышу скрип ножек стула по полу и папин голос, как всегда более громкий, чем остальные. Я придвигаюсь поближе к стене и прижимаюсь к ней ухом.

– С кем вы путешествуете?

– С Грейси.

– Вы в этом уверены, мистер Конвей?

– Конечно! Она моя дочь, сами у нее спросите!

– В ее паспорте написано, что ее зовут Джойс. Она нас обманывает, мистер Конвей? Или это вы нас обманываете?

– Я не обманываю. Ох, я имел в виду Джойс. Я хотел сказать Джойс.

– Вы, что, меняете свои показания?

– Какие показания? Я перепутал имя, только и всего. Грейси – это моя жена, я перепутал.

– А где ваша жена?

– Ее больше нет с нами. Она лежит в моем кармане. То есть ее фотография лежит в моем кармане. По крайней мере, она там лежала до того, как парни возле той металлической арки вытащили ее и положили на поднос. Как вы думаете, мне вернут обратно мои кусачки для ногтей? Они мне недешево обошлись.

– Мистер Конвей, вам говорили, что острые предметы и зажигалки нельзя проносить с собой в самолет?

– Я знаю, но моя дочь Грейси, то есть Джойс, вчера просто взбесилась, когда обнаружила пачку моих сигарет, спрятанную в сладких хлопьях, и я не хотел доставать из кармана зажигалку, а то она бы снова начала психовать. Я извиняюсь за это. Поверьте, я не собирался взрывать самолет.

– Мистер Конвей, пожалуйста, воздержитесь от подобных выражений. Почему вы отказались снять обувь?

– У меня дырки в носках!

Тишина.

– Молодой человек, мне семьдесят пять лет. Какого черта я должен снимать свои ботинки? Вы думаете, я собирался взорвать самолет ортопедическим ботинком? Или, может быть, вы волновались из-за стелек? Возможно, вы и правы, никогда не знаешь, какой ущерб может причинить человек с хорошей стель…

– Мистер Конвей, пожалуйста, не используйте подобную лексику и перестаньте умничать, или вас не пустят в самолет. По какой причине вы отказались снять ремень?

– У меня бы штаны упали! В отличие от современных молодых людей я ношу ремень не для понтов, как они говорят. Там, откуда я родом, ремень носят, потому что он не дает штанам упасть. А если бы они упали, то, поверьте мне, вы имели бы гораздо больше причин арестовать меня, чем сейчас.

– Вы не арестованы, мистер Конвей. Нам просто нужно задать вам несколько вопросов. Поведение, подобное вашему, в аэропорту выглядит по меньшей мере странно, потому мы должны убедиться, что безопасности наших пассажиров ничто не угрожает.

– И как вы собираетесь в этом убеждаться?

Офицер службы безопасности откашливается:

– Мы должны выяснить, не состоите ли вы в каких-нибудь группировках или террористических организациях, перед тем как мы повторно рассмотрим вопрос о том, пропускать вас в самолет или нет.

Я слышу, как папа начинает громко хохотать.

– Поймите, мистер Конвей, воздушный лайнер – это замкнутое и весьма ограниченное пространство, и на борт могут подняться лишь те, в ком мы уверены. Мы имеем право выбирать, кого пускать на борт наших самолетов.

– Я мог бы представлять угрозу в ограниченном пространстве лайнера только в том случае, если бы предварительно съел карри в нашем пабе. А вот насчет террористических организаций… Да, я член. Я член клуба по понедельникам. Мы встречаемся каждый понедельник, кроме официальных нерабочих дней – в этом случае мы встречаемся во вторник. Несколько парней и девушек примерно моего возраста собираются вместе, чтобы выпить несколько пинт пива и спеть несколько отличных песен. Вот и все. Хотя, если вы ищете что-то погорячее, то у семьи Донала были крепкие связи с ИРА…

Допрашивающий папу человек многозначительно откашливается.

– Кто такой этот Донал?

– Донал Маккарти. Ох, оставьте его в покое, ему девяносто семь, и говорю-то я о тех давних временах, когда за независимость Ирландии боролся его отец. Единственный террористический акт, на который Донал теперь способен, – как следует шваркнуть тростью по шахматной доске. Его, видите ли, очень раздражает то, что сам он не может играть: артрит скрючил обе его руки. Лучше бы его одолел артрит рта, если вас интересует мое мнение. Он только и делает, что болтает. До безумия раздражает этим Питера, но они никогда не ладили, с тех самых пор, как тот ухаживал за дочерью Донала и разбил ей сердце. Ей семьдесят два. Она утверждает, что взгляд у ее папаши блуждающий, а по-моему, так он просто косой. Глаза смотрят в разные стороны, а он даже не догадывается об этом. Бедный Донал! Нельзя его за это винить. А вот его стремление болтать по понедельникам, не давая больше никому и рта раскрыть, частенько выводит из себя. Не могу дождаться, когда он ради разнообразия послушает меня. – Папа усмехается и вздыхает. За стеной воцаряется долгая пауза. – Как вы думаете, а нельзя тут попросить чашечку чая?

– Нам осталось выяснить всего несколько вопросов, мистер Конвей. Какова цель вашего визита в Лондон?

– Да нет у меня никакой цели! Грейси потащила меня туда. Вчера утром поговорила по телефону, положила трубку и стоит, смотрит на меня, а сама бледная как смерть. Я еду в Лондон, заявляет она, как сказала бы: я иду в библиотеку менять книги. Разве так делается? Может, вы, молодые люди, к этому привыкли, но для меня это был настоящий удар. Понимаете, я никогда раньше не летал в самолете. Ну вот, и она говорит: папа, давай поедем вместе, нам будет так весело! В другой раз я бы отказался, ведь мне столько всего надо сделать в саду. Идет весна, нужно успеть высадить лилии, тюльпаны, нарциссы и гиацинты. Но Джойс говорит: папа, что ты торчишь дома будто замшелый пень, пора тебе пожить как человеку. Честно скажу, я в нее чуть не кинул сковородкой! Что значит «пожить»? Да я в два раза дольше нее живу! Если б с ней недавно не случилось того несчастья, ни за что бы не поехал. А так пришлось согласиться. И в этом же нет ничего преступного, да?

– Какое несчастье вы имеете в виду, мистер Конвей?

– Ах, моя Грейси…

– Джойс.

– Да, спасибо. Моя Джойс… она сейчас переживает тяжелый период. Понимаете, несколько недель назад она потеряла ребенка. Она долгие годы пыталась забеременеть от одного парня, который играет в теннис в коротеньких белых шортах, и все наконец наладилось, но с ней случилось несчастье – понимаете, она упала и потеряла малыша. И саму себя немного потеряла, если говорить правду. И мужа потеряла всего на прошлой неделе, только не стоит ее из-за этого жалеть. Да, она что-то потеряла, но, имейте в виду, она и приобрела что-то такое, чего у нее никогда не было. Не могу толком понять, что же это, однако не думаю, что это что-то плохое. Видите, как-то у нее все в жизни не слишком правильно складывается, и какой бы я был отец, если б отпустил ее одну в таком состоянии? У нее нет ни работы, ни ребенка, ни мужа, ни матери, а скоро не будет и дома. Так что если она хочет поехать в Лондон отдохнуть, пусть даже для меня это как гром среди ясного неба, то она имеет полнейшее право поехать, и никто не должен ей мешать… Нате, возьмите мою чертову кепку. Моя Джойс хочет поехать в Лондон, и вы, ребята, должны ее пустить. Она хорошая девочка, в жизни ничего плохого не сделала. Сейчас, мне сдается, у нее ничего не осталось, кроме меня и этой поездки. Так что возьмите. Если мне придется идти без кепки, ботинок, ремня и пальто, что ж, я согласен, но моя Джойс не поедет в Лондон без своего папы.