Елена Рахманова - Любит – не любит

ну и так далее.

Когда боль отступала, Тина переходила на счет. Затем запоминала, до какой цифры дошла, и снова возвращалась к началу стихотворения. Когда интервалы между рифмованными кусками стали всего ничего, за ней пришли с каталкой.

Поначалу Тине показалось, что что-то не заладилось, и она испугалась. Не за себя, о себе она не думала, за малышку, за свою родную девочку. Врач тихо, но четко выговаривал какие-то незнакомые слова, судя по всему названия медицинских препаратов и приспособлений. Тине что-то укололи в вену, шмякнули на лицо кислородную маску. Предложили передохнуть. Но она отвела руки услужливой медсестры и прошептала, задыхаясь:

– Нет, не надо. Давайте продолжать.

И вдруг у нее возникло ощущение, будто внутри нее образовалась пустота, и тут же раздалось чье-то еле уловимое покашливание, а затем громкий крик.

– Умница, дочку родила, – сказал врач и погладил Тину по щеке. Этим он как бы признавал ее достойное поведение во время родов.

Но Тина видела лишь крошечного мокрого темно-красного человечка, разевающего в отчаянном крике беззубый рот. Из его пупка торчал кусок белесой трубки, подозрительно напоминающей полиэтиленовую.

– Кого родила, мамаша? – деловито спросила медсестра, демонстрируя ей самого красивого на свете младенца.

– Девочку, Вероничку, – прошептала Тина и заплакала от счастья.

Она разглядывала ее с восхищением и восторгом. Это было как открытие новой планеты или невиданного прежде цветка. Крохотное очаровательное существо, такое родное и необыкновенное. У нее были самые настоящие реснички и ноготочки на пальчиках, тонкие, как папиросная бумага.

– Моя девочка, моя доченька, моя Вероничка, – шептала Тина, заставляя себя без предательской дрожи в руках, без страха в сердце прикасаться к этому чуду природы.

Ей казалось, она никогда не научится так ловко и бесстрашно пеленать, переворачивать, брать на руки свою крошечную дочку, как это делали медсестра или врач. Хотя умом Тина прекрасно понимала, что уже совсем скоро все это будет проделывать чисто автоматически.

Она вспоминала пятимесячного Петюню в огромных сильных руках отца и знала, что ему там уютно и спокойно. Роман с Александрой словно соперничали друг с другом за право побыть с сыном, оказаться ему нужным. И сколько же счастья приносило обоим общение с малышом! Как же можно не любить своего ребенка? Если раньше Тина и могла найти этому хоть какое-то мало-мальски приемлемое объяснение, то теперь, после первого взгляда на свою новорожденную дочь, наотрез отказывалась это понимать.

Ей все время хотелось выйти в коридор и сквозь стеклянные двери хоть одним глазком посмотреть на других малышей. Чтобы убедиться: лучше ее Веронички нет и не может быть никого на свете…

Новорожденная малышка открыла голубенькие глазки, замахала ручками и стала делать крошечным ротиком ловящие движения, причмокивая при этом.

– Проголодалась, моя маленькая, – умиленно прошептала Тина, представляя, какое ее ждет блаженство. – Сейчас кушать будем. – И она осторожно взяла на руки и пристроила у своей груди дочь.

Тина знала, что в те часы, когда она кормит Веронику, никто не посмеет ее отвлекать никакими телефонными звонками. Отныне все в этом мире будет посвящено ее доченьке.

Казалось, ничто не могло нарушить блаженного состояния, в котором пребывала новоиспеченная мамаша. Для тревожных мыслей просто не осталось места. Вероятно, когда-нибудь после она и станет задумываться о том, что ее ждет в будущем, как сложится ее судьба матери-одиночки. Но только не сейчас.

Ей слали серьезные и шутливые эсэмэски Роман с Александрой и потрясенные родители, которые нежданно-негаданно стали бабушкой и дедушкой, и новоиспеченная тетка – младшая Тинина сестра Ира. Баба Дуня наставительно поучала по телефону, что следует и чего не следует делать, строго-настрого запретив до истечения пяти недель со дня рождения кому-либо, кроме самых близких, пересылать по мобильному изображения малышки. «Не положено», – заявила она безапелляционно, и Тина не стала спорить. Все, кто был ей дорог, уже видели, какое чудо она произвела на свет. Или нет, не все…

Был, был один человек, которому, вопреки всем доводам рассудка, Тина безумно хотела показать, какая у нее – и у него – родилась дочь.

Ею же можно только восхищаться. А потом она наверняка станет предметом гордости своих родителей. Иначе просто быть не может, любому же ясно.

Иногда Тине на ум приходили ее мечты о свадьбе, о красивом платье с кружевным лифом, о длинном белом лимузине, о множестве гостей… и о человеке, с которым она пройдет по жизни. Только вот черты его все время расплывались. Максим, уже чужой муж, не годился на эту роль, а тот, другой, которого ей логичнее было бы возненавидеть, да не получалось, слишком уж волновал сердце.

– Дура, какая же я дура! Пора бы уже успокоиться и забыть, – когда становилось совсем невмоготу, ругала себя Тина. – Он же даже думать обо мне перестал давным-давно. Да и какой из него папа, по правде-то говоря. Никакой! Пустое место, а не папа!

Но господи, кто бы знал, как ей хотелось ошибиться на его счет! Как хотелось чуда!

Тина знала, что в другом конце коридора, за двустворчатой дверью из матового стекла, находится отделение родильного дома, в котором молодые мамочки лежат в палатах по несколько человек, и их новорожденных детей им приносят кормить строго в назначенные для этого часы. Там было куда демократичнее, шумнее и не так уютно, как в отделении «для избранных».

«Нет, это никуда не годится, – думала Тина, любуясь поздним вечером своей спящей дочкой, которой от роду было уже целых четыре дня. – Я бы ужасно скучала по ней, если бы не могла видеть ежеминутно. И потом, вдруг медсестра окажется недостаточно внимательная. Уснет ночью или с подругой по телефону заболтается, а с каким-нибудь малышом что-нибудь случится. А у меня она на виду все время».

Глаза слипались, но Тина все смотрела и смотрела на свою Вероничку. Носик – фамильный, чуть курносый, волосики совсем светлые, но, говорят, со временем чуть потемнеют. А вот прямые бровки вразлет и разрез глаз – не в их породу. Они все время будут напоминать ей о том минутном помешательстве. Но ведь не будь его, она не сидела бы сейчас, склонившись над детской кроваткой, и не чувствовала бы себя бесконечно счастливой.

Тина взглянула на настенные часы и вздохнула: пора спать, она и так слишком засиделась. Скоро ее выпишут, и тогда придется рассчитывать на собственные силы. А пока она находится на попечении врачей и медсестер, надо постараться отдохнуть про запас. Если такое, конечно, возможно.

Сказано, точнее, подумано – сделано.

Тина осторожно, чтобы не разбудить, поцеловала дочку в лобик, поудобнее улеглась на кровати и закрыла глаза. Она не заметила, как заснула, потому что, когда открыла глаза, часы показывали половину четвертого. Что-то явно ее разбудило, но что?

Прежде всего она, естественно, посмотрела в сторону детской кроватки. Вероничка крепко спала. И тут Тина услышала приглушенный детский плач. Со всхлипами, донельзя жалобный, берущий за душу.

– Да что они там, заснули все, что ли? – пробормотала она и, накинув халат, вышла из палаты.

Плач доносился с той половины коридора, где роженицы и младенцы лежали отдельно.

– Ну, что я говорила, – недовольно произнесла Тина. – Ребеночек надрывается, а никому до него и дела нет. Небось что-нибудь отмечают, чей-нибудь день рождения. Ну я им сейчас покажу!

Даже возле их палат медсестры на посту не наблюдалось. Горела настольная лампа, под ней лежала распластанной потрепанная книжка в мягкой обложке, судя по изображениям пуль на колонтитуле, крутой детектив. А ведь сегодня ночью дежурила Светочка, которую Тина считала девушкой ответственной и серьезной.

– Вот и верь после этого заверениям руководства клиники, что они сделают все возможное и даже сверх того, если возникнет такая необходимость…

Продолжая шепотом выражать свое возмущение, Тина открыла дверь в другую половину коридора и нос к носу столкнулась с запыхавшейся Светочкой.

– Ой, простите! – приглушенно воскликнула медсестра, поправляя марлевую повязку на лице. – А что это вы не спите, Валентина Михайловна?

– Уснешь тут у вас, когда младенцы надрываются, а вас носит неизвестно где, – проворчала Тина.

Светочка смутилась, но тут же перешла в нападение:

– Напрасно вы такое про нас говорите, Валентина Михайловна. Я как раз из того отделения, где малыш плачет. Тамошняя медсестра никак не может его успокоить, вот и попросила меня помочь.

– Ну и почему же у вас не получилось? – строго спросила Тина. В ней проснулся материнский инстинкт, а вместе с ним и потребность защищать новорожденных детей, всех без исключения.

– Да как тут успокоишь. Они хоть и нескольких дней от рождения, а все понимают, точнее, чувствуют.

– Что чувствуют? – спросила Тина уже на полтона ниже.

– Когда их бросают.

– Как бросают? – ахнула Тина и сползла в стоящее у стены кресло.

– Да так: пишут заявление и идут на все четыре стороны, свободные как ветер, – пояснила Светочка.

– А почему?

– Ну, у всех у них, наверное, на то свои причины находятся. Только я бы таких мамаш душила собственными руками, – решительно произнесла молоденькая медсестра, и стало ясно, что ее будущим детям не грозит опасность появиться на свет ненужными.

– А эта что сказала?

– Да она особо не распространялась. Только по всему видно, что ребенок для нее только обуза. Помеха в личной жизни, – сказала Светочка. – Хорошо хоть до срока доносила.

– Чего ж тут хорошего? Такой кроха, а уже один-одинешенек на всем белом свете.

Тина вздохнула. Она не понимала, как ребенок может быть помехой в личной жизни, когда он и есть огромная составляющая этой самой жизни. Но кто-то, как выяснилось, думал иначе.