Прежде чем она успела сказать еще что-нибудь, Кристи произнес с усталым изумлением:

– Энни…

Он поднялся на ноги. Его руки, которые он явно не знал, куда девать, казались чересчур большими, громоздкими. Ей хотелось дотронуться до них, взять их в свои, вновь наполнить их жизнью, сделать что-нибудь, чтобы ему стало лучше. Запрещено. Она остановилась и сказала:

– Что случилось?

– Вы меня ждали? – спросил он тем же удивленным тоном.

– Да, я… Что случилось, Кристи? Что не так?

Он глубоко вздохнул:

– Толливер Дин умер.

– О, нет…

– Ничто не предвещало беды. Удар случился в конторе рудника сегодня после полудня, а спустя несколько часов он умер.

Теперь она взяла его руку в свою и, подведя его к скамье, усадила рядом с собой. Он прижался лбом к грубой коре дерева и закрыл на секунду глаза, потом снова открыл их и поглядел на небо.

– Как Софи? – спросила она.

– Она в полном отчаянии. Я… Это… – Он покачал головой с таким видом, будто бессмысленность каких-либо слов причиняла ему физическое страдание.

– Пришел ли он в сознание перед смертью?

– Да. Он знал, что умирает. – Он поднял руки со стиснутыми пальцами и прижал их ко лбу. – Я произнес все слова, все… слова. Они не помогли.

– Помогли, уверяю вас.

– Он боялся. Он не хотел умирать. В самом конце он спросил меня – почему? Я давал ему ответы, которые знаю, – воля Божья, нам не дано понять, переход в лучший мир, ну и прочее в том же роде… – Кристи сжал веки и скрипнул зубами. – И тогда он перестал спрашивать. Из вежливости.

Испытывая боль за него, Энни сидела тихо, не говоря ни слова.

– Потом он отошел, а я не мог ничего сделать и для Софи. Ее сердце разбито. Я просто… смотрел на нее. Сидел с ней, говорил… слова. Я так хотел все разрешить для нее, сделать так, чтобы все было хорошо. Заставить смерть уйти. Заставить ее снова поверить, что все будет хорошо, хотя так, как прежде, уже не будет.

Он опустил руки, открыв свое грустное лицо. Минуту она медлила, не нарушая тишины, которая легла между ними, а потом положила руку ему на плечо. Он не взглянул на нее, но благодарно улыбнулся рассеянной улыбкой.

– Вы сделали все, что могли, – услышала она свой голос. Ее слова были банальны, но он не вздохнул, не шевельнулся с нетерпением; он опять устало улыбнулся и похлопал ее по руке.

– Вот видите? – спросила она. – Я сказала глупость, но она вас немного поддержала. А вы помогли Софи и мистеру Дину. Это так, вы просто не можете это видеть. Вы были там. Вы с ними оставались, вы не сбежали, как это сделало бы большинство людей – как делала это я, когда становилось слишком больно. «Семья имеет право на уединение», – сказала бы я, но на деле я уклонилась бы от долга, потому что я не смогла бы выстоять. Вот что делает большинство людей, Кристи, но не вы.

– Такая у меня работа.

– Да, точно. И вы ее хорошо делаете. Вы делаете ее. Нет правильных слов в такое время, вы просто не можете сделать это лучше. Так или иначе людям нужны не ответы, им нужно участие. Вы не можете лечить или избавить от смерти или страдания, Кристи. Вы можете только быть там и держать руку Софи в своей руке. Это все, что вы можете сделать.

– Нет, Энни, – возразил он спокойно. – Я – священник; предполагается, что я должен делать нечто большее. Предполагается, что я приношу надежду тем, кто ее потерял. Мое видение Божественного промысла должно быть так могуче, так неотразимо, что оно успокоит умирающих и принесет им мир. Я помощник Бога на земле, его жрец. У меня есть церковные таинства, и у меня есть Библия, но до тех пор, пока во мне нет Божественного духа, дающего мне благоволение говорить правильные слова, совершать правильные поступки…

– Но так и есть, – настаивала она. – О, Кристи, вы не знаете! Вы не можете это видеть, но я могу, и я говорю вам: вы помогаете всем, кого встретите.

Он рассмеялся в ответ на это. Она взяла его руку в свои и сильно сжала ее.

– Я наблюдала за ними, я видела людей, когда они с вами. Они… вспыхивают радостью, когда вы входите в комнату. В церкви они никогда с вас глаз не сводят. И я говорю не только обо всех этих глупых девчонках, что в вас влюблены. Я говорю обо всех. Что мне непонятно, так это то, почему вы не видите, что вас все любят.

Он опустил голову, делая вид, что смотрит на свои сжатые руки. Он был тронут и к тому же не силен в притворстве; бедный Кристи, лучшее, что он мог сделать, чтобы скрыть свои чувства, это спрятать лицо.

– О чем вы думаете? – спросила Энни после молчания.

– Я думаю… что это я должен был сказать:

«О чем вы думаете?» Это то, что я говорю, когда люди молчат. Чтобы вызвать их на разговор.

Энни улыбнулась.

– Прекрасный способ, – сказала она тихо. – Я уверена, у вас их еще сотня, а вы даже не знаете об этом.

Он не поднимал головы.

– Кристи, – прошептала она, – что нам с вами делать?

Он положил свою руку поверх ее руки. Подул легкий ветерок, колебля ветви деревьев, шевеля лунные блики на его волосах. Они оба замолчали; проходили секунды, и их прикосновение вызывало в ней мучительное волнение: поверхность кожи Кристи, тепло его больших рук, баюкающих ее тонкие кисти, сама естественность такой близости. Ей хотелось склониться и положить щеку на их соединенные пальцы. Только это. И остаться так надолго. Он пошевелился, и движение его рук показалось ей лаской. Но вот он встал, и она почувствовала себя покинутой.

Он не ушел далеко, только до железных солнечных часов, неприметных среди надгробий. «Смотри и молись, – гласила надпись на гранитном пьедестале. – Время уходит как тень». Она смотрела на него некоторое время, наслаждаясь его стройной мускулистой грацией. Он был полон изящества, несмотря на то что был воином Бога в скромном церковном приходе. А она так ценила в нем земное. Или – подумала она – плотское?

Ее встревожило такое направление мыслей, да и продолжающееся молчание Кристи. Он отошел от нее, и ей оставалось только думать, что каким-то образом из-за этого невинного прикосновения она нарушила их доверие, основанное на ее обещании быть его другом и не более.

– Итак, – сказала она с неуверенной шутливостью, – мне не дозволено подержать друга за руку, когда он в беде?

Он повернулся к ней. Отсюда она не могла ясно видеть его лицо. Она задержала дыхание, и наконец он улыбнулся. Ее облегчение было так велико, что она вздрогнула и похлопала по скамье рядом с собой.

– Вернитесь. Я решила поведать вам историю своей жизни. Идите, садитесь, я не могу рассказывать, если вы будете надо мною стоять как… Как Бог, – нарочно выпалила qua, и наградой ей был его легкий смешок.

Кристи снова сел рядом, наклонившись к ней и закинув руку на низкую спинку скамьи.

– Вам не холодно? – спросил он, видя, что на ней только шаль.

– Нет, а вам?

– Нет.

– Хорошо, значит, вы не воспользуетесь этим предлогом, чтобы уйти, если история моей жизни вам надоест.

Он только улыбнулся. Прежде он бы пошутил в свою очередь, чтобы она рассмеялась. Сейчас, в этих новых условиях, он следил за собой особенно пристрастно, не зная, как много он имеет права дать, как много получать. Ей стало больно от этой мысли, но винить его она не могла.

– Вообще-то, – сказала она тихо, – я хотела вам рассказать, как случилось, что я вышла замуж за Джеффри.

Он слегка отпрянул, и она поняла, о чем он подумал: это опасная тема, говорить об этом неразумно, неосторожно, как раз этого он должен избегать, если хочет себя спасти.

– Я просто хочу вам рассказать, вот и все, – добавила она поспешно. – Это нестрашно, это не… причинит вреда. Нашим отношениям, я имею в виду.

– Тогда рассказывайте. Все, что хотите. Вы встретились с ним в Англии?

Энни откинулась на спинку скамьи.

– Да, в Лондоне. Только что умер брат моего отца, и мы приехали уладить имущественные дела. – Нет, она хотела начать с самого начала.

– Мы жили в Венеции и в Падуе, где у моего отца был новый заказчик. И новая любовница. Так получалось, что они обычно появлялись одновременно.

– Ваша мать…

– Умерла, когда мне было семь. Она утонула во время кораблекрушения. Мой отец из богатой семьи, но родственники отказались от него после женитьбы, потому что она была ему «не пара». Даже после ее смерти они не смягчились. К этому времени он их уже презирал; я не думаю, чтобы он взял у них что-нибудь, если бы они ему предложили.

– Вы все время жили на континенте?

– Мы жили в Равенне до смерти матери. Я до сих пор думаю об этом городе как о родном доме, хотя я возвращалась туда только раз за почти восемнадцать лет. После ее смерти я с отцом приезжала в Англию раз в несколько лет, а большей частью мы жили в Италии и во Франции, иногда в Голландии. Видите ли, отчасти он сам себя считал изгнанником.

– Он был хорошим художником? Я не видел его работ.

– Их никогда здесь не выставляли, только перед самой его смертью. Я не могу сказать, хороший он художник или нет; я не могу быть объективной. Он не был так хорош, как хотел быть. И не имел большого успеха.

– Вы были бедны?

– Думаю, были. Иногда. Я никогда не чувствовала себя бедной. Все его друзья были художниками, мне казалось, что все, кого мы знали, были бедны.

Она помедлила, и немного спустя Кристи спросил:

– Вы были счастливы?

Энни всмотрелась в его серьезное лицо; он был так поглощен всем, что она говорила!

– У меня не было того, что назвали бы вы обычным воспитанием, – увильнула она от прямого ответа. Это была тема, которую она намеревалась обойти. – У моего отца было много любовниц, а я была всегда… Я всегда…

– Ревновала к ним.

– Да.

Ну вот, оказалось, что это не очень больно.

– Не знаю, хорошо или нет было все то, что он делал, но он был полностью предан своему искусству. Одержим. И вот… шумная маленькая девочка создавала неудобства, как вы понимаете. Раздражала.