— Ну прости меня, прости, я был бестактен и совершенно искренне каюсь. Даю тебе слово никогда не возвращаться к этому. Пожалуйста, не сердись. И вот еще что я хочу сказать: клянусь тебе, что никто на свете мне не нужен, кроме тебя, ни сейчас, ни когда-нибудь потом. Я обещаю, что сделаю все, от меня зависящее, чтобы мы были вместе. Всегда. Только для этого потребуется время и терпение. Поверь, здесь я не могу принять волевого решения, не потому, что не хочу, а на самом деле не могу.

Кате захотелось спросить его — почему он не может? Но она интуитивно поняла, что за этим вопросом может последовать бесконечный разговор, где каждый будет прав и каждый виноват, а в результате их безоблачное счастье померкнет в тумане недоверия и подозрительности. И хотя его фраза неприятно ее царапнула, она предпочла не зацикливаться на ней.

— Тебе не нужно принимать никаких решений. Я верю тебе, я люблю тебя, я живу твоей любовью.

Катя ткнулась носом ему в шею и замерла. Ощутив на себе ее теплое дыхание, Андрей так отчетливо воспринял этот миг счастья, будто это было не чувство, а нечто материальное, видимое и осязаемое. Тихим-тихим шепотом, словно его могли подслушать, он сказал:

— Я обожаю тебя, обожаю, хотя терпеть не могу этого слова и никогда ни при каких обстоятельствах его не произношу… Я обожаю тебя, горе ты мое, чудовище синеглазое… и бесконечно хочу тебя…


Перед отъездом Андрей записал на листке бумаги подробный адрес, номер телефона, дату и протянул его Кате.

— Что это? — удивилась она, внимательно вчитываясь в незнакомое название улицы.

— Адрес моих родителей. Они сейчас на даче, отец пишет, а мама пашет. Ей совершенно незачем заниматься сельским хозяйством, но она так горда своей картошечкой, клубничкой, зеленюшкой, — Андрей уморительно изобразил интонацию и жесты матери, — что оторвать ее от земли нет никакой возможности.

— Но зачем мне их адрес, ведь я не собираюсь им писать? — недоуменно улыбнулась Катя.

— Я не сказал тебе самого главного: жду тебя там в следующую пятницу первым утренним рейсом. Ненадолго уйду с работы, встречу тебя в квартире, а вечером вернусь, и мы до воскресного вечера будем вместе.

— Андрюша, это сумасшествие! Невозможно! — вскричала она.

— Но почему?

— В Средневолжске, под самым носом… — начала она и осеклась.

— Успокойся, я живу в новом районе города, а это в старой части.

— Но как я туда доберусь?

— Знаешь, есть такой вид транспорта — такси. Садишься в аэропорту, называешь адрес, и тебя везут. Тут все написано, — он указал на лист бумаги. — Этаж третий. Звонишь, я открываю — и все! Очень просто.

— У твоих родителей… Они могут приехать с дачи… мало ли что… — никак не могла успокоиться Катя.

— Во-первых, они не собираются возвращаться в город по крайней мере в ближайшие три, а то и четыре недели, во-вторых, они знают, что ты приедешь…

— Как знают?! Что ты говоришь? Это ужасно неловко… Что они подумают обо мне?

— Остановись, помолчи минуточку, — Андрей обнял ее. — Видишь ли, я всегда был откровенен с родителями, во всяком случае, в главном. Они все знают о нас и думают о тебе так же, как и я. Мне бы даже хотелось, чтобы вы познакомились, но это позже, не сейчас. Я не вижу причины скрывать от них истинное положение вещей: вся моя жизнь — в тебе.

Прозвучал новый сотовый телефон короткой музыкальной фразой из оперы «Кармен». Катя ответила. Диспетчер сообщила, что заказанное такси ждет у подъезда.

— Жду тебя, родная, в Средневолжске. Все будет хорошо, — Андрей нежно поцеловал раскрасневшуюся от волнения Катю и направился к выходу.


Клава проявила себя женщиной не просто решительной, но и деловой: получив согласие Гоши, на следующий же день объявила ему, что нужно немедленно ехать, знакомиться с будущим заказчиком.

— Куй железо, пока не остыло! — выдала она на свой лад очередную поговорку.

Сашеньку взяли с собой — каникулы в младших классах уже наступили, и до переезда на дачу девочка гуляла с отцом либо во дворе дома, либо он возил ее в Измайловский парк.

Гоша всячески хотел отсрочить поездку, мотивируя тем, что лучше это сделать после переезда на дачу, в один из воскресных дней, когда Даша будет дома и сможет побыть с Сашенькой, а сейчас незачем таскать ребенка невесть куда. Но Клава была непреклонна.

И они поехали.

Домик ее стоял метрах в пятидесяти от небольшой березовой рощицы, окруженный свежекрашенным деревянным штакетником.

На участке, кроме цветов и свежей зелени, не было никаких посадок. Клава за лето выбиралась сюда не чаще одного раза в месяц и потому справедливо полагала, что без ухода все погибнет.

Она отперла калитку и ввела гостей в дом, сразу же поразивший Гошу своим обжитым видом, словно обитатели его только что ненадолго удалились. Сашенька быстро обежала две небольшие комнатки, террасу, кухню и захлопала в ладоши с криком:

— Ой! Как в домике у трех медведей! Можно я тут поживу немножко?

— А чем тебе на даче плохо, егоза? — спросила Клава.

— На даче все — как в Москве, а здесь — как в сказке.

— Ладно тебе, не фантазируй, — проворчал Гоша.

Клава оставила их и пошла искать владельца недостроенного трехэтажного кирпичного дворца, втиснутого прямо в белоснежную березовую рощу.

Они встретились, как старые, добрые знакомые.

— Здравствуйте, Клавдия Ивановна! — приветствовал ее мужчина лет сорока, среднего роста, худощавый, с ранней обильной сединой в волосах. — Что нового?

— Привезла, Яков Петрович, художника. Поначалу никак не соглашался, потому работы у него много, заказов разных. Он, это… большой талант, портреты пишет всякие, а тут я как банный лист пристала — поедем да поедем. Только из уважения ко мне согласился. Думаю, если понравитесь друг другу, я его у себя в дому, здесь и поселю, чего ему таскаться из города каждый день.

В Клаве, многострадальной, измотанной жизнью и обстоятельствами женщине, приближавшейся к своему семидесятилетию, погибал талант агента по трудоустройству и наверняка еще много других способностей, которые в иной ситуации могли бы проявиться в ней не менее ярко и мощно. А главное, она обладала талантом неистребимой человечности, которую не растеряла, несмотря на все мытарства, выпавшие на ее долю.

— Так где же он, уважаемая Клавдия Ивановна? Приглашайте его сюда.

— Он дочь в рощу повел, показывать. Говорит, нигде таких белых берез не встречал.

— Хорошо, как вернется, приводите его прямо ко мне.

Примерно через час Гоша с Сашенькой вернулись. Оба раскрасневшиеся, довольные, трудно сказать, у кого из них настроение было лучше — у отца или у дочери.

Подернутая белесой дымкой роща пробудила в Гоше, казалось, давно уже забытое желание посидеть с этюдником на пленэре, в березовом хороводе.

— Ты молодец, Клава, — сказал он, — такое место чудное выбрала, красота! И зелень, и белизна березовых стволов — все совсем другое, не как у нас на даче.

— Да разве ж я выбирала? Что подвернулось, что было подешевле, то и купила. Опять же тут работа для меня нашлась. Разве я могла подумать, как тут все разрастется, расширится. В те годы избушка моя совсем на отшибе стояла, а нынче в самом центре оказалась.

— Баба Клава, можно мы тут немножко поживем с папой, а потом поедем на дачу? — с прежней просьбой обратилась Сашенька.

— Это, генацвале, как мама скажет. А теперь пойдем, с соседом познакомимся.

— А я могу с вами пойти?

— Конечно, не сидеть же тебе дома одной.

Они отправились в близкий путь — новый дом стоял примерно в двухстах метрах от избушки Клавы.

Первым делом Яков Петрович повел показывать Гоше дом. Клава с Сашенькой следовали за ними. Оказалось, что строительные работы практически закончены: два нижних этажа полностью готовы к заселению, оставалась отделка третьего. Хозяину хотелось устроить там нечто вроде картинной галереи с большим количеством зелени, цветов в кадках и горшках, установленных в центре помещения.

— Как вам моя идея? — обратился он к Гоше.

Тот осмотрелся, обошел вдоль стен незастроенную никакими перегородками площадь и сказал раздумчиво:

— Если вы дадите мне лист бумаги, я попробую набросать, как мне видится дизайн всего этажа.

Они спустились по деревянной, некрашеной лестнице на второй этаж, Яков Петрович извлек из стенного шкафа лист бумаги, и Гоша, присев по-турецки на пол у последней, нижней, ступеньки лестницы, тут же набросал своим фломастером, который торчал у него в нагрудном кармане футболки, эскиз будущего интерьера третьего этажа. Ступенька, послужившая мольбертом, оказалась настолько гладко отшлифованной, что рисунок получился отличный, без изъянов. Пока Гоша рисовал, Яков Петрович как зачарованный смотрел на его руки сверху вниз, а когда эскиз был закончен, решительно заявил:

— С этого дня никаких идей от меня не ждите — делайте, творите, как считаете нужным. Я на все согласен! — Потом пожал Гоше руку и совсем неожиданно спросил: — А портреты вы тоже пишете? Вот Клавдия Ивановна говорила, что у вас есть заказы…

Клава, молча наблюдавшая за мужчинами, не дала ему договорить и, опередив Гошу, выпалила:

— А то как же! Он жену свою, еще когда она невестой была, так расписал — вся мастерская в ее портретах.

— О! Вы действительно настоящая находка для меня — я давно хотел иметь портреты моих дочерей. Они погодки — старшей четыре, а младшей три годика. Не согласитесь ли написать с них портрет?

— Можно, почему бы и нет, — не очень уверенно отозвался Гоша.

— Вот и прекрасно, — обрадовался Яков Петрович. — Через неделю вся мебель, вещи — словом, все, что нужно для жизни, будет на месте, и я смогу перевезти моих. Тогда и начнете. И еще одна просьба: если вы согласитесь понаблюдать за мастерами-отделочниками, чтобы мне не так часто сюда ездить, это будет отдельная плата.