На море они оказались в 1952 году. Добрели до мыса Пицунда, устроились работать на птицефабрике. Сняли какую-то халупу на двоих и зажили сытно — на 50 копеек в рабочей столовой можно было поесть несколько разных блюд из цыплят. Для Клавы, как она говорила, был рай земной: тепло, море, кругом красотища, словно на открытке, и еды вдоволь! Когда ей исполнилось шестнадцать лет, начальник — век его не забыть — выправил настоящий документ — паспорт, и Клава стала «как все». Только жилья своего не было, а так — живи, не хочу. Летом, когда местные жители сдавали курортникам на сезон койки, а сами перебирались в пристройки и сараюшки, чтобы к зиме подзаработать деньжат, Клава нашла халтуру — помогала одной сотруднице с дачниками: в свободное от работы время стирала постельное белье, мыла посуду, прибиралась по дому. Так она за десять лет накопила немного денег и собиралась купить хоть какую комнатенку, только бы свой угол заиметь. К тому времени, обладая прекрасной памятью, она свободно говорила по-грузински, понимала абхазский, армянский и даже греческий, благо население здесь было разношерстным. Потом в Клавиной жизни случился крутой поворот — она познакомилась с удивительными людьми, которые поселились на целых два месяца у той же сотрудницы с птицефабрики. Это была супружеская пара из Тбилиси. Оба школьные учителя. Она, Русудан Зурабовна, красивая, глаз не отведешь, молодая, стройная. Клава просто влюбилась в нее. Муж, Шота Константинович, много старше жены, интеллигентный, обходительный, к Клаве только на «вы» и всегда начинал разговор с «пожалуйста». Жену обожал. Лелеял и холил. Незадолго до возвращения в Тбилиси он предложил Клаве поехать с ними, помогать по хозяйству. «Квартира у нас просторная, детей нет, выделим тебе отдельную комнату, будем платить, сколько скажешь. Подумай хорошенько, генацвале, не сомневайся, тебя никто никогда не обидит». «Чего тут было думать, — рассказывала Клава, — это же в семье жить, не бобылкой какой-то. Я сразу и сказала, что согласна».

Так Клава попала в Тбилиси.

В 1980 году скончался Шота Константинович, и она осталась с Русудан. Как ее ни переманивали в другие семьи, сколько ни сулили больших денег, Клава и слышать ничего не хотела — сроднилась с этим домом, с их родственниками и друзьями, да и как оставить Русудан одну?

Так и жили они вдвоем до прихода к власти Гамсахурдия. А когда начались военные действия в Грузии, Клава сказала своей хозяйке: «Русудан Зурабовна, уж если грузин стреляет в грузина, то нам с вами тикать надо отсюда». Да только Русудан не решилась — здесь могила ее мужа, и он ее ждет, куда ей ехать… Дала она Клаве денег и настояла на ее отъезде в Россию. «Тебе там лучше будет, а в Тбилиси тебя некому защитить».

Уехала Клава в Москву, покрутилась, присмотрелась, купила в подмосковной деревне домик-развалюшку — к счастью, вовремя ее надоумили перевести свои сбережения в доллары — и пошла работать уборщицей в ближайший магазинчик. Там и нашла ее Даша, случайно заглянув за какой-то покупкой по пути на свою дачу. Что-то в Клаве привлекло ее — то ли как ловко прибиралась она в магазине, то ли как забавно перебрасывалась с продавщицей фразами, полными юмора, к тому же сдобренными сильным грузинским акцентом.

Они разговорились, и снова прозвучало предложение, от которого Клава не смогла отказаться.

С тех пор прошло шесть лет. Клава стала членом семьи и надежной опорой для Даши. Раз в две недели брала выходной, уезжала в свою деревню, потихоньку, полегоньку собственными руками восстанавливала свой домик, порой нанимала какого-нибудь мужичка-плотника, а когда на следующий день возвращалась в Москву, первыми ее словами неизменно были: «Господи, как же я соскучилась!»

Когда Клаве сообщили о смерти Русудан, она отпросилась у Даши и полетела на похороны. От Дашиных денег категорически отказалась: «Это мое горе и мой долг, я должна сама».

Каждый раз, бывая у подруги, Катя с удовольствием беседовала с Клавой: много видевшая и много пережившая женщина обладала врожденным чувством такта, житейской мудростью и чудесным образом сочетала в себе русский и одновременно грузинский менталитет. Воистину это был продукт вековой мечты большевиков — образец взаимопроникновения двух культур, а также бескультурья. Владея несколькими языками, Кате забавно было слушать Клавину русскую речь с грузинским акцентом и грузинскую — с русским. Конечно, грузинского Катя не понимала, но музыку речи как истинный полиглот воспринимала очень чутко. И еще одна особенность ее речи поражала и забавляла: Клава по-своему трактовала русские поговорки. Так, например, провожая гостей, она неизменно на прощанье приговаривала: «Скатертью дорожка». Как ни пытались Гоша и Дарья втолковать ей подлинный смысл этой поговорки, Клава стояла на своем, убеждая их, что так всегда говорила у Русудан, и никто не обижался. Однажды, провожая вместе с Гошей Дарью в Милан, где та собиралась закупить для своего бутика модные туалеты, Клава сказала на прощанье: «Пусть земля тебе будет пухом!» Гоша взвился, стал кричать на нее, плеваться через левое плечо, а та спокойно возразила: «Разве ты сам не сказал жене, — мягкой тебе посадки? Это ведь то же самое, чего зря орать-то». Словом, как говорила Даша о Клаве: «Не женщина — коробочка с сюрпризами»…

— Как она? — также шепотом спросила Катя, указывая на комнату.

— Тихо-тихо в себя приходит. Ничего, пройдет. Когда шлюха — это не страшно, вот если настоящая любовница — тогда караул, скандал.

— Ты у нас просто мудрец и звездочет, — улыбнулась Катя и прошла в комнату.

— Привет! — кинулась к ней Даша.

— Вполне прилично выглядишь для убитой горем рогоносицы, — бодрым тоном констатировала Катя, как бы предлагая подруге отнестись к прошедшему событию с юмором.

— Да? А по-моему, в чадре будет лучше.

— Нечего прибедняться, ты у нас красавица!

— Низкая лесть, — заявила Даша, но, довольная, улыбнулась, обняла Катю, расцеловала, усадила в кресло, а сама пристроилась у ее ног на ковре. — Нечего меня обсуждать, ты давай о себе, выкладывай все по порядку, а то бросила пару фраз по телефону, заинтриговала и исчезла.

Катя, как на исповеди, рассказала подруге все-все, что случилось с ней — именно случилось, настаивала она, потому что такое не происходит, а случается, как снег в мае, как гроза в январе, — и хотя с матерью уже успела поделиться, но Дашка — совсем другое дело, тут уместнее сказать не поделилась, а выпотрошилась до донышка.

— Скажи, я сошла с ума или это судьба? — спросила Катя, словно Даша могла знать ответ на ее вопрос.

— Кто его знает… — задумчиво произнесла подруга. — В любом случае не будем анатомировать, а то что-нибудь под ножом может и погибнуть.

— Пожалуй, — задумчиво согласилась Катя. — Представь себе, он звонит мне каждый день, иногда, если есть возможность, и дважды в день. Жанна уже нервничает, когда мой мобильник тренькает. Я вынуждена была попросить Андрея в рабочие часы посылать эсэмэски.

Видимо, все же легкое чувство зависти затуманило сознание Даши, и она спросила:

— А как же теперь со Степом будешь крутиться? Он ведь рано или поздно узнает.

— Как тебе в голову могло прийти, что я буду продолжать с ним прежние отношения?! Со Степом все покончено.

— Ну конечно, — меняем пешку на ферзя, — как-то недобро заметила Даша.

— Это что, аперитив перед обедом? Спасибо за угощение, — обиделась Катя. — Не говори, чего не знаешь.

— А чего я не знаю? Что еще осталось за кадром? — таким же язвительным тоном спросила Даша.

— Просто я не успела еще сказать: со Степом я порвала перед своей командировкой, когда об Андрее и понятия не имела.

— С чего вдруг? — искренне удивилась Дарья.

— Ты прекрасно знаешь, что наши отношения давно уже стали меня тяготить, но удерживало чувство вины, что ли, или благодарность… не знаю, как точнее выразиться. Я не могу зачеркнуть его роль в моем тогдашнем состоянии, он сам того не ведая все-таки помог мне хоть как-то справиться с депрессией.

— Ну прямо! Степ в роли реаниматора. Обхохочешься.

— Ничего смешного не вижу.

— Зачем же тогда было рвать с ним?

— Он меня оскорбил.

— Степ? Как это?

— Заподозрил, что в командировке я стану обслуживать своего шефа.

— Он что, с ума сошел?

— Не знаю, только я ему сразу сказала, чтобы он не смел мне больше звонить. Ладно, Даш, давай закончим этот разговор. Скажи лучше, когда придет Сашенька? Она гуляет?

— Конечно. Этот тип ее с утра пораньше забрал, готов наизнанку вывернуться, лишь бы услужить.

— Это ты, Даш, напрасно, он ее любит.

Даша промолчала.

— Ты так не считаешь?

— Да любит, любит, еще бы ему такую красивую доченьку не любить, на нее все родители в детском парке заглядываются. А он хвост распускает. И с молоденькими мамашами заигрывает. Я его подходцы знаю.

— Ты несправедлива к нему.

— Я? — картинно удивилась Дарья. — Может быть, это у меня на шее засосы были? Может, это от меня чужими духами несло?

— В конце концов… — начала примирительно Катя.

— Что — в конце концов? — перебила ее Дарья и внезапно с необъяснимой жестокостью бросила: — Или ты это себя уговариваешь, потому что сама оказалась в роли любовницы?

— Ну спасибо, подруга. Может, ты просто позавидовала мне? Прежде за тобой такого не водилось.

— Но тебе ведь и в голову не приходило подумать, что должна чувствовать его жена, узнай она о вашей связи!

— Да, ты права — я ни о чем не думала, да и сейчас не думаю. Просто влюбилась — и все! Мы оба влюбились друг в друга. Этого никто не может ни запретить, ни отменить! И не стоит тебе пытаться унизить меня, называя это связью.

— А что же это, по-твоему, такое?

— Просто любовь. Разве тебе незнакомо это чувство? Или ты все забыла в один миг, только потому что Гоша переспал с какой-то случайной шлюхой? И слава богу, если это просто шлюха, а не любовница, — и Катя, поймав на себе пристальный взгляд подруги, с вызовом закончила, — как я.