И далее сэр Джозеф внушительно повествовал в таком же духе, все к месту, в строгой логической последовательности, и ему были отверсты уши всех присутствующих. А затем он вызвал своего первого свидетеля, в лице истицы, Грейс Перивейл.

Свое показание она дала ясно, четко и в совершенном самообладании.

– Вы когда-нибудь путешествовали по Континенту с полковником Рэнноком?

– Никогда.

– Вы бывали в январе этого года на Корсике?

– Нет.

– А в Алжире в феврале?

– Нет.

– Не будете ли столь любезны сообщить, где вы провели весь январь и февраль?

– Я жила на своей вилле около Порто-Маурицио с ноября прошлого года до начала апреля этого.

Больше вопросов у сэра Джозефа не было. Адвокат ответчика заявил свое право подвергнуть допросу свидетельницу. Она стояла, обратив лицо к суду, спокойная, гордая, но смертельно бледная.

– Те заметки, что были напечатаны в… э…, – тут он взглянул на газету, – в «Бонтон» – первые, из которых вы узнали о скандалезных слухах, соединяющих ваше имя с именем полковника Рэннока, леди Перивейл? – спросил он без обиняков.

– Это были первые упоминания об этом в прессе.

– Но для вас эта скандальная история была не новость?

– Нет.

– Вы слышали о ней прежде?

– Да.

– Несколько раз?

– Мне сказали, что это обсуждается.

– И что, ваши друзья верят этому?

– Никто! – с негодованием ответила свидетельница. – Мои друзья не поверили ни единому слову рассказываемой истории.

Она вспыхнула и снова побледнела и невольно взглянула на человека, который был гораздо больше, чем друг, и кто почти поверил клевете.

– Полагаю, вы согласитесь со мной, леди Перивейл, что эта история стала притчей во языцех. Об этом заговорили прежде, чем это светское издание уцепилось за нее.

– Мне не известно ничего о том, что является в обществе притчей во языцех.

– Достаточно, леди Перивейл, – сказал адвокат.

Следующими свидетелями были ее дворецкий и горничная. Они были со своей госпожой в Порто-Маурицио с ноября до апреля и за все это время миледи ни разу не покидала виллы, все двадцать четыре часа в сутки.

Адвокат ответчика допросил и этих свидетелей и предпринял похвальную, но безуспешную попытку высмеять или бросить тень сомнения на ответы старых слуг. Он изо всех сил старался выставить их перед присяжными в невыгодном свете, как зловредных щедрооплачиваемых наемников, готовых ради своей хозяйки даже на клятвопреступление. Адвокат удовлетворил свое профессиональное тщеславие, отпустив две-три остроты, чтобы расположить в свою пользу аудиторию и сумел вызвать один-два смешка в адрес деревенской Абигайль и почтенного лондонского мажордома, но попытка подорвать доверие к их показаниям позорно провалилась.

– На этом, милорд, – сказал сэр Джозеф, обращаясь, к судье, – можно было и покончить дело, если бы не фальшь и глупость клеветы, опубликованной в этом презренном листке. – Тут сэр Джозеф изо всей силы хлопнул ладонью по газете «Бонтон». – И, чтобы опровергнуть ее раз и навсегда, то есть доказать неопровержимо, что леди Перивейл не являлась спутницей полковника Рэннока во время его странствий по Континенту прошлой зимой, я представлю вам особу, которая там с ним была.

И на свидетельском месте появилась мисс Кейт Делмейн, великолепно одетая, как и леди Перивейл, в черное длинное платье и в собольем токе почти такого же фасона. Гул удивления пронесся по залу суда, возбужденное перешептывание и подавленные восклицания, которые клерк, наблюдавший за порядком в зале, поспешил пресечь.

В ноябрьских сумерках свидетельницу можно, было принять за двойника Грейс Перивейл. Кейт Делмейн! Среди людей в париках и мантиях, а также – фешенебельной публики было немало тех, кто помнил ее со времени ее молниеносной карьеры, девушку удивительной красоты, чья ослепительная улыбка сияла на подмостках «Великолепного театра», правда, не больше одного-двух сезонов. Они видели ее, восхищались ею, а потом забыли. И теперь она возникла перед ними как привидение из дней юности.

– Не скажете ли, где вы жили в прошлом феврале, мисс Делмейн? – начал спокойно сэр Джозеф после того, как ее накрашенные губы пролепетали присягу над Библией, – а точнее, с 7-го февраля по 25-ое?

– Я жила в гостинице «Мекка» в Алжире.

– Одна?

– Нет. Со мной был полковник Рэннок.

– А перед этим вы, как будто, посетили Корсику и Сардинию?

– Да.

– Также с полковником Рэнноком?

– Да.

– А в каком качестве вы путешествовали вместе с ним?

Эта фраза вызвала еле слышный ропот, и те из молодых леди, что были помоложе, вдруг обратили сугубое внимание на свои рукавчики и кружевные носовые платочки.

– Мы путешествовали как мистер и миссис Рэндалл, если вам это угодно знать, – ответила мисс Делмейн с вызывающим видом, что могло очень повредить ей во мнении суда.

– Это как раз то, что я хочу знать. Вы путешествовали с полковником Рэнноком в качестве его жены под «боевой кличкой» «Рэндалл»?

– Да.

– Хорошо! Будьте добры, мисс Делмейн, можете вы сказать, где сейчас находится полковник Рэннок?

С самого начала свидетельница давала показания в возбужденной манере, на щеках ее выступили пятна лихорадочного румянца, но то были вовсе не румяна, как полагали молодые светские женщины. Глаза ее неестественно ярко сверкали, великолепные глаза, полыхавшие огнем гнева. Она стояла в горделивой позе, бросая вызов людскому презрению. Но усилие было для нее слишком велико. Она словно в забытьи оглядела зал суда, побледневшее лицо приобрело безжизненный пепельный оттенок, и она упала в обморок прежде, чем успела ответить на вопрос адвоката истицы, вопрос, который, кстати, не относился к сути рассматриваемого дела и мог быть отклонен судьей.

Началась обычная в таких случаях суматоха с водой и нюхательными солями, и свидетельницу вынесли из зала суда.

Потом присяжные удалились завтракать. Живописные шляпки остались на месте, вдыхая соли и одеколон, грызя шоколадки, чтобы заглушить голод и зевая от недостатка воздуха, но они были преисполнены решимости досидеть до конца.

Любопытствующие зеваки были горько разочарованы, когда, по возвращении судьи на место, сэр Джозеф Джолланд известил его лордство, что мистер Браун Смит принес подобающие извинения за оскорбительную публикацию в газете и что его клиентка не имеет желания преследовать его по суду.

Судья выразил величайшее удовлетворение таким развитием дела:

– Если леди Перивейл внесла свой иск с целью очистить свою репутацию от, в высшей степени незаслуженного посягновения, она это снискала совершенно и может позволить себе проявить снисходительность, – с чувством резюмировал его лордство.

Ответчик был обязан опубликовать извинение – и в своей газете, и тех газетах, которые ему назовет сэр Джозеф. Он обязан был также уничтожить все еще непроданные экземпляры своей газеты и затребовать остатки из рук частных распространителей, а также передать сто гиней в пользу того благотворительного заведения, которое ему укажет истица.

И только поверенным леди Перивейл, а также мистеру Фонсу было известно, что ответчику не придется уплатить из своего кармана ни эту сотню гиней, ни судебные издержки, потому что еще до судебного процесса и до появления клеветнической публикации в газете «Бонтон» мистер Фонс перевел значительную сумму на банковский счет мистера Брауна Смита, а само клеветническое сочинение принадлежало совместным усилиям этого самого Фонса и одной из дам-писательниц, подвизавшихся в рубрике «О чем говорят» этого самого «Бонтона».

Недаром Фонс говорил, что когда будет нужно, клеветническая заметка появится, и Фонс, старинный приятель мистера Брауна Смита, и произвел сочинение на свет. Никому от этого хуже не стало, а светское общество было глубоко унижено сознанием, как жестоко и несправедливо судило оно об очаровательной представительнице своих собственных привилегированных кругов. Леди Морнингсайд и ее супруг подошли к леди Перивейл как только судья покинул свое место, и маркиз со старомодной учтивостью, что так напоминала «купидона» Пальмерстона,[35] склонился над рукой Грейс и поцеловал ее: зрелище, которое буквально наэлектризовало всех обитательниц модных шляпок и пенсне.

В этот вечер в дом на Гровенор-сквер хлынул поток визитных карточек и писем от тех самых людей, которые отвергали Грейс, а теперь делали вид, что это она сама от них отстранилась:

«Но теперь, дорогая, после столь храброго акта самоутверждения, надеюсь, вы не собираетесь больше вести затворническую жизнь и вспомните о старых друзьях. Так грустно было видеть, что № 101 необитаем весь сезон, и даже не знать, где вас можно увидеть», – писала в заключение одна из лже-приятельниц. Негодующая Грейс гневно швырнула это и все такие же послания в мусорную корзину.

– И подумать только, они смеют притворяться, будто не знали, что я в городе, когда почти ежедневно я каталась в парке! – воскликнула она.

– Надеюсь, вы удовлетворены, мэм, – сказал Фонс, представ перед леди Перивейл на следующий день после суда.

Никто не видел Фонса в зале, хотя Фонс видел и слышал все, что происходит. Его работа была закончена до начала процесса, и семейным поверенным с Бедфорд Роу достались все похвалы по поводу успешного окончания дела. Все поздравляли леди Перивейл с тем, что их чутье подсказало им пригласить в адвокаты именно сэра Джозефа Джолланда.

– Надеюсь, вы удовлетворены, мэм, – скромно сказал Фонс, когда явился на Гровенор-сквер в ответ на просьбу леди Перивейл посетить ее.

– Я больше, чем удовлетворена вашим умением довести это несчастное дело до конца, – ответила она, – и теперь, надеюсь, смогу обо всем этом забыть навсегда и никогда больше не слышать имени полковника Рэннока.

– Полагаю, что не услышите, во всяком случае, в каком-либо неприятном смысле, – серьезно ответил Фонс.