– Pas de danger.[24] Она не вернется. Она из тех, кто странствует по миру и никогда не возвращается обратно. Так как это портрет не самой леди и может оказаться совсем без надобности для меня, мы можем сговориться на двадцати франках, ma belle.[25]

Горничная хотела было поторговаться, но, когда Фонс, пожав плечами, положил двадцатифранковую монету на стол и отклонил дальнейшее препирательство, она опустила монету в карман и отправилась за фотографией.

Карточка была самого маленького размера из всех возможных, из тех, что называют «карликовыми». На ней в полный рост был запечатлен молодой человек. Снимок выцвел, был запачкан и вставлен в кожаную рамку, когда-то красную, но теперь захватанную до черноты. «Клянусь Юпитером», – пробормотал Фонс, – «это лицо мне кого-то напоминает». Да, лицо ему было знакомо, оно возникало из толщи воспоминаний, но он не мог отождествить его с владельцем, соотнести с кем-нибудь из тех, чью внешность сохранила его профессиональная память. Фонс вынул портрет из рамки и посмотрел на оборотную сторону, где нашел то, что ожидал. Такие женщины всегда что-нибудь пишут на память на таких карточках: «Сан-Ремо. Бедняга Тони. 22-ой ноябрь, 88».

«22-ой ноябрь» и явно не знающая уроков правописания надпись, разбежавшаяся по всему крошечному пространству карточки, тоже позволяли судить о стилистике автора.

«Бедняга Тони», – размышлял Фонс, задумчиво дымя папиросой и глядя на фотографию, которую зажал стоймя между двумя подсвечниками, – кто же этот Тони? Человек светский, судя по фасону и покрою одежды и чему-то такому в выражении лица, что присуще только людям, получившим хорошее воспитание, чему-то лишь им свойственному, чего нельзя ни отрицать, ни описать. «Бедняга Тони» был в Сан-Ремо и, безусловно, приговоренный докторами к смерти, потому что ее печать сквозила в каждой черте лица. Очевидно, чахоточный. «Бедняга Тони!» И эта женщина была с ним в Сан-Ремо, спутница обреченного человека, полутрупа. А она была тогда, наверное, в расцвете красоты, великолепное создание! Интересно, любила она тебя, была честно, искренне к тебе привязана? Да, наверное, потому что рука, выводившая надпись, явно дрогнула. «Бедняга Тони!» А вот и чернильное пятно, расплывшееся на дате; очевидно, здесь капнула слеза. Ну что ж, если не удастся выследить ее в Лондоне, я смогу узнать кое-что о ее прошлой жизни в Сан-Ремо и выяснить, кто она такая. Но кто же этот Тони? Мне положительно знакомо это лицо. Возможно, подсознательное действие мозга поможет вспомнить», – решил Фонс. Но глубокий сон, в который он погрузился, утомленный долгим путешествием, никак не повлиял на подсознание, и когда на следующее утро Фонс вкладывал фотографию в бумажник, он был в том же затруднении, что и накануне: он не знал, кто этот человек. Только несколько часов спустя в каюте парохода, «на груди океана», лежа без сна, но совершенно освободивший мозг от посторонних мыслей, он внезапно вспомнил, словно в озарении, кто такой был Тони. «Сэр Хьюберт Уизернси, – сказал он про себя, садясь в койке и хлопнув ладонью по лбу – вот это кто! Я встречал его в Лондоне лет 10 назад, баронет из Йоркшира, у него были поместья в Вест Райдинге, слабовольный юноша со страстью к развлечениям, завсегдатай призовых состязаний – бокса и тому подобное, устраивавший вечеринки для спортивного люда и тративший на него свои деньги. Бедняга, рожденный словно для того, чтобы стать легкой добычей разных мошенников и распущенных женщин».

Фонс вспоминал время десятилетней давности, оно казалось странно отдалившимся, больше из-за перемены в идеях и модах, причудах и глупостях, чем из-за промежутка, исчисляемого годами.

Он рыскал в памяти, пытаясь вспомнить женское имя, с которым молва связывала бы безумства сэра Хьюберта Уизернси, но тут память ему отказала. У него никогда не было деловых отношений с этим молодым человеком, и, хотя он знал все городские сплетни, Фонс старался запоминать только те досужие разговоры, которые касались его клиентов. Одним молодым глупцом, шествующим по тропе удовольствий, больше или меньше – это для Фонса не имело значения. Осведомленный теперь о знакомстве с ним миссис псевдо-Рэндалл, он был уверен, что легко все разузнает о ней в Лондоне, где всегда начинал сбор информации, прежде чем отправлялся в столицы других стран.

ГЛАВА 9

Вернувшись в город, Фонс послал леди Перивейл письмо с кратким изложением результатов своей поездки. Теперь она может не тревожиться. Он найдет женщину, которая похожа на нее. Он идет по следу, и успешное завершение дела только вопрос времени.

Грейс прочла письмо Сьюзен Родни, которая в тот вечер у нее обедала. Теперь Грейс была в гораздо лучшем настроении, чем раньше, и Сью радовалась перемене, не подозревая о ее причине. Когда леди Перивейл вышла из ее дома в ту субботу, Сью удалилась в свою собственную берлогу в задней половине дома, откуда не было видно экипажа, стоявшего напротив входа в парк. Не знала она и о разговоре, случившемся в парке. Подруга, которая почти ничего от нее не скрывала, в этом отношении проявила сдержанность, и Сью приписывала хорошее настроение леди Перивейл ее безусловной вере в способности сыщика Фонса.

Лондонский сезон близился к концу. Белый бал леди Морнингсайд имел успех. Она пригласила самых хорошеньких, белые платья только подчеркивали их красоту, а масса глоксиний в холле, на лестнице и в столовой вызвала всеобщее восхищение. Но лондонский сезон заканчивался. Поклонники Гомбурга и приверженцы Мариенбада собирались в путь, а некоторые уже уехали. – Любители яхтенного спорта сновали по магазинам, закупая снасти и модные туалеты для регаты, любители охоты уже начали поговаривать о своих болотах и дичи.

– Сью, мы обязательно должны куда-нибудь поехать, – сказала Грейс, – даже ты можешь выкроить время для отдыха, где-нибудь на расстоянии часа езды от Лондона, и можешь быть уверена, что, пока я занята своим делом, я тоже никуда далеко не уеду. Ты поедешь со мной, Сью, да? А то я начинаю уставать от одиночества.

– С радостью, если ты будешь жить в окрестностях Лондона, так, чтобы я могла один-два раза в неделю сделать набег в город. У меня есть несколько упорных учениц, которые никуда и ни за что не поедут, если я скажу, что им нужны уроки. Но большинство моих загородных клиентов уже упаковывают клюшки для гольфа в предвкушении состязаний в Сэндвиче, Кромере и Норт-Бервик.

– Значит, поедешь! Это чудесно! Я сниму дом на берегу Темзы между Виндзором и Горингом.

– Сними как можно ближе к Лондону.

– Если ты согласна, я сниму немного ниже Виндзора, хотя там Темза не так живописна как в Уоргрейве или Тэплоу. Я тоже хочу жить поближе к Лондону, чтобы мистеру Фонсу было удобнее приезжать. Надеюсь, у него будут вскоре новости. Я ему писала и просила, чтобы он как-нибудь заехал, хочется поподробнее узнать о его розысках в Алжире.

Люди с двадцатью тысячами годового дохода довольно редко откладывают на потом свои замыслы. На следующий же день леди Перивейл поехала к модному агенту на Маунт-стрит и изъявила свое желание. Появление роскошного экипажа и слуг и то, что дама не упомянула о цене, говорило о том, что она клиент, с которым стоит иметь дело. Да, агент знал о доме в очаровательной бухточке вблизи Раннимейда с замечательным видом на Темзу, не менее восхитительными конюшнями, лодочным сараем и правом для арендатора пользоваться лодкой. К сожалению, он позавчера уже сдал дом, но надеется преодолеть это маленькое затруднение. Он предложит тому клиенту виллу подальше. И на следующее же утро известит леди Перивейл, как идут дела.

Маленькое затруднение было успешно преодолено. Клиент, подлинный или мнимый, отпал, и леди Перивейл всего за две сотни гиней вступила на месяц во владение домом во всей его прелести, изображенной на рекламной акварели. Она отослала туда нескольких слуг – все приготовить к ее приезду и в конце недели водворилась вместе с мисс Родни.

Дом и сад были почти так же прекрасны, как на акварели, хотя река в этом месте не казалась такой голубой, а розы были поменьше, чем кочаны капусты, как изобразил их художник.

В сарае стояла пара добротных лодок, и леди Перивейл и Сью, обе умевшие грести, полдня проводили на воде. Во время речных прогулок Грейс иногда встречала так называемых друзей, которые ей часто попадались во время верховых прогулок в парке, но, встречая, она проплывала мимо с невыразимым презрением, хотя иногда замечала взгляд, выражающий смущение и почти просьбу простить, словно эти былые друзья начинали подумывать, что, пожалуй, слишком поспешили со своим приговором.

Но одного из внезапно встреченных на реке она и не думала презирать. Во вторую субботу их пребывания мимо нее промчался в сиянии июльского солнца скиф, но она успела узнать гребца. Это был Артур Холдейн. Она невольно вскрикнула от удивления, он развернул свое легкое суденышко и подплыл к вместительной лодке, в которой сидели Грейс и Сью, с книгами, рукоделием и коричневым пуделем, словно в плавучей гостиной.

– Вы живете где-нибудь поблизости, леди Перивейл? – спросил он после обмена приветствиями.

– Да, мы, мисс Родни и я, остановились неподалеку отсюда, у Раннимейд Грейндж. Надеюсь, вы не станете смеяться над тем, как мы гребем? Для нас лодка просто плавучая беседка. Мы тихонько ползаем вниз и вверх по реке около часа, затем заходим в бухточку и разговариваем, работаем и читаем, а в пять часов вечера приходит кто-нибудь из слуг, разжигает костер на берегу и готовит нам чай.

– Ты должна как-нибудь пригласить его на наше цыганское чаепитие, Грейс, – предложила Сью.

– С удовольствием. Приплывайте сегодня же. Мы будем в небольшом притоке, в первом же после Раннимейд Грейндж. Вы узнаете наш дом по итальянской террасе и солнечным часам.

– Я приеду и помогу вашему слуге вскипятить чай. Он сиял от радости, так как встретил, подплывая к лодке, ее радостный взгляд, и сердце у него встрепенулось от счастья. Вмиг улетучилась вся его обычная сдержанность. Если она его любит, тогда все замечательно, и никакие преграды не имеют значения. Ему дела нет до того, как отнесется к его любви общество, поверит ли в ее искренность или станет осуждать. Он боялся лишь одного: чтобы она в нем не усомнилась, не истолковала бы превратно его намерения, не причислила бы к охотникам за богатой добычей.