– А разве вы не любите свой садик? Ведь это такое успокоение после всех тревог, связанных с вашей работой.

– Да, я люблю сад. Особенно меня интересуют улитки.

– Улитки?!

– Да, в них заключено гораздо больше интересного, чем обычно думают. Способности улиток очень недооценивают. Конечно, улитке не сравниться с пауком. Тайные ухищрения и козни пауков можно изучать всю жизнь. Между прочим, по моим наблюдениям до паука могут дотронуться только процентов шестьдесят людей, отдающих деньги в рост. А что касается муравьев – ну, это, знаете, просто обыватели среди насекомых, они вечно в повседневных делах и заботах. Они не будят во мне воображения. Однако я занял у вас слишком много времени, – сказал Фонс, вставая, – прямой, солидный и серьезный. – Покойной ночи. Надеюсь, миледи извинит, что я так долго разглагольствовал и столь многословно.

– Я вам очень признательна, вы рассказали много нового и поучительного.

– А вы нам расскажете как-нибудь страшную, замораживающую кровь в жилах историю, правда? – спросила Сью, пожимая ему руку.

– Мне этот человек нравится! – воскликнула она, едва за Фонсом захлопнулась дверь. – Мне давно хотелось познакомиться с сыщиком вроде Бакета,[10] любимца моего детства, или мистера Каффа,[11] кумира юных лет. Ты обязательно как-нибудь пригласи мистера Фонса на ланч. Когда имеешь дело с умным человеком, классовые различия не в счет.

Леди Перивейл улыбнулась. Она привыкла к тому, что Сью склонна к восторгам и исповедует ультра-либеральные идеи.

– Ну, мне пора домой, Грейс. Я попросила Джонсона заказать кэб на одиннадцать вечера. О! Между прочим, ты целую вечность не пила чаю в моей хижине. Хорошо бы ты приехала к пяти вечера в следующую субботу. Я тут набрела на пару старинных ковриков, настоящий Бертолуччи в деревенском стиле, и мне ужасно хочется тебе их показать.

– Я бы с удовольствием приехала, Сью, но у тебя могут быть гости.

– Нет, нет, мой приемный день – пятница. А в субботу я никого не жду.

– Тогда приеду. Это будет совсем как раньше, как в прошлом году, когда у меня не было никаких забот.

– Ну, теперь это заботы мистера Фонса, перестань себя терзать, Грейс. Ты должна снова приободриться и быть веселенькой, а я стану к тебе приезжать и музицировать с тобой два раза в неделю, если ты, конечно, захочешь меня видеть. Кстати, здесь сейчас тот маленький немец, герр Клостер, что так чудесно играет на флейте. Ты слышала его у меня в гостях, в прошлом году. Я привезу его к тебе, и вы будете играть дуэты.

– Это было бы замечательно, однако, боюсь, я не в том настроении, чтобы заниматься музыкой.

– Нет, я не позволю тебе унывать. И какая же я дура, что не предложила нанять сыщика в тот самый день, когда ты вернулась! Ладно, покойной ночи, дорогая, до следующей субботы, в любое время после половины пятого.

Мисс Родни жила в прелестном особнячке напротив Риджентс-парк. Такие домики дельцы по продаже недвижимости рекомендуют как «прелестную безделушку», потому что в них редко бывает больше двух спален. Это был живописный маленький домик с фасадом, выкрашенным белой краской, верандой внизу и балконом наверху, а также – крошечным подобием садика. Арендная плата была для Сью, когда она осела в Лондоне и стала работать учительницей пения и музыки, слишком высока. Но позади был родительский кирпичный дом в Средней Англии, где произрастали еще три сестры. А отец усердно работал семейным поверенным практически у всех жителей городка. И в первые годы своей лондонской карьеры Сью работала очень много, чтобы выплатить аренду, а затем – чтобы приобрести свою красивую мебель, в частности, несколько изделий Шератона и Чиппендейла, которые она отыскивала в маленьких лавках на окраинах города, а затем она приобрела шелковые гардины, накидки для кресел и прелестные коврики. На себя она тратила очень мало. Ее единственная преданная служанка делала всю работу по дому, но тем не менее была изящна, как парижская горничная и тоже стоила очень дешево. Потом, солидно округлив те средства, которые сестры получали в виде карманных денег, мисс Родни наконец получила возможность хорошо одеваться и содержать дом в утонченном порядке, время от времени прибавляя какую-нибудь драгоценность к сокровищам своего домашнего святилища, воплощения красоты.

Вид из окон на парк, старинные коврики, несколько образцов лоустофтского фарфора, небольшая, но изысканная библиотека стали радостью ее одинокой жизни и, возможно, во всем Лондоне было немного женщин счастливее Сьюзен Родни, которая работала шесть дней в неделю по восемь часов в день и которая давно пришла к выводу, что для некоторых женщин нет ничего лучше в мире, нежели свобода и независимость от мужского руководства и любимое дело.

Послеполуденное солнце ярко освещало фасад этого милого дома, так что венецианские жалюзи закрывали два французских окна, поэтому в гостиной мисс Родни царил полумрак, когда служанка доложила о прибытии леди Перивейл. Войдя в комнату с улицы, Грейс в первую минуту не узнала джентльмена, который поспешно встал и взялся за шляпу. Всмотревшись, она узнала Артура Холдейна. Грейс метнула сердитый взгляд в сторону Сьюзен. Что это – случайность или хитрая, заранее спланированная уловка привела его сюда? Они обменялись не дружеским рукопожатием, как прежде, а лишь холодным поклоном.

– Вы не собираетесь ли уходить, мистер Холдейн? – спросила Сью. – Сейчас будет чай. Вы обязательно должны выпить чаю. Вы знаете, как я горжусь своим чаем. Это единственное, чем такая нищая особа, как я, и ее единственная служанка могут гордиться.

– Я-я… у меня деловое свидание в Сити, – пробормотал Холдейн, направляясь к выходу, но не отрывая взгляда от побледневшего лица Грейс Перивейл.

– В Сити? Но прежде, чем вы туда доберетесь, там уже все лягут спать.

– Верно. Вы очень добры, и я знаю, какой у вас вкусный чай.

Он положил шляпу и опустился на стул возле дивана, на котором сидела леди Перивейл.

– Надеюсь, вы не относитесь к числу тех ужасных людей, что уверяют, будто любят чай, а потом всюду поносят хозяйку за то, что она угощает только чаем, – сказала Сью, только чтобы нарушить гробовое молчание.

– О нет, я истинный ценитель чая. Хотя среди мужчин таких любителей очень немного.

– А когда вы напишете новый роман, мистер Холдейн? – спросила Сью, и в этот же момент ее неподражаемая горничная в парижском чепчике внесла в комнату чайный поднос.

– Вы спрашиваете меня об этом два-три раза в году за последние пять лет. Ценю вашу доброту – вы полагаете, что это очень льстит моему самолюбию?

– И буду спрашивать все время. Когда же? – и Сью подала ему чашку с блюдцем, которые, вместе со сливками, он передал леди Перивейл, все с тем же холодным выражением лица.

Однако наступил момент, когда он должен был с ней заговорить, чтобы его молчание не показалось очень невежливым.

– Наверное, вы думаете, леди Перивейл, что в Лондоне и вообще в Европе достаточно писателей и без моего вторжения в область литературы?

– Но вы уже давно вторглись в эти пределы и одержали победу. Полагаю, всем будет интересно прочитать следующий роман автора «Мэри Дин».

– О, вы не знаете, как люди забывчивы, – сказал он.

– Нет, я знаю, – ответила она, тронутая почти неуловимой дрожью в его голосе, чего бы не заметил менее заинтересованный слушатель. – И вы сами тому пример. Ведь только год прошел с тех пор, как вы однажды нанесли мне визит, когда мы с полковником Рэнноком играли в четыре руки. И, наверное, наша музыка так вас напугала, что, пробыв едва ли пять минут, вы с тех пор словно забыли о моем существовании.

Она твердо решила первой заговорить о Рэнноке и дать понять, что это имя она может произнести без малейшего замешательства. Но она ничего не могла поделать со внезапно вспыхнувшим румянцем.

– Очевидно, мне показалось, что вам неинтересно мое присутствие, – и сердце его сжалось при мысли о том, что женщина, которую он чтил и которой восхищался, чье лицо являлось ему в воображении, когда он оставался один, чья красота все еще притягивала, чье обаяние все еще волновало его, эта женщина, очевидно, погубила свою репутацию, и ни один уважающий себя мужчина уже не сможет мечтать о женитьбе на ней.

Он сделал два-три глотка из фарфоровой чашки, которую вручила ему Сью, поспешно поставил ее на стол, схватил шляпу, пожал руку хозяйке, поклонился леди Перивейл и вышел из дому так стремительно, что даже самая проворная на свете горничная не успела его проводить.

– Ну, Сьюзен, – сказала Грейс, когда входная дверь захлопнулась, – ты, наверное, думаешь, что поступила очень умно?

– Как бы то ни было, это нужно было сделать, – ответила ее подруга, взбешенная поведением Холдейна.

– Но зачем, во имя всего святого, ты свела меня и этого человека?

– Я хотела, чтобы вы встретились. Я знаю, что он тебе нравится, а он тебя просто почитает.

– Почитает! Он едва решился передать мне чашку чая и действовал с такой осторожностью, словно подал еду прокаженной. Почитает! Чепуха! Когда он так явно верит самому худшему, что обо мне говорят.

– Но, может быть, он острее ощущает случившееся, чем любой другой, ведь ты была для него заветной недосягаемой звездой.

– Глупости, я знаю, что ему нравилось бывать у меня, он словно на лету ловил каждое мое приглашение. Наверное, потому, что у меня в доме всегда было много хорошеньких женщин, а возможно, это заслуга моего главного повара. Но вряд ли тут есть что-нибудь большее.

– Ну нет, тут именно нечто большее, он был в тебя глубоко влюблен.

– А он тебе об этом говорил?

– Он не из тех мужчин, что об этом говорят. Но мы с ним приятели со времен моего приезда в Лондон. Я давала уроки его сестре, когда они все жили на Онслосквер. Сестру он обожал. Она вышла замуж за военного и через год после свадьбы умерла в Индии, Артур часто о ней вспоминал. Она, бедняжка, очень ко мне была привязана. Но вот в прошлом году я заметила, что он больше склонен говорить о тебе, а я достаточно хорошо знаю психологию людей и понимаю даже то, о чем они умалчивают.