«Друг великого султана» тоже улыбнулся и готов был засмеяться. Обстоятельства складывались так, что ему уже не требовалось уезжать в ближайшее время. Можно было повременить месяца два или даже полгода.


Андреас вдруг понял, что, несмотря на всё своё подспудное недовольство, ещё слишком сильно привязан к ученику и не хочет расставаться, пусть расставание и представлялось неизбежностью. «Раньше осени никуда не уеду», — решил Андреас, но тут Мехмед, жестом повелев слугам удалиться и закрыть двери, сказал:

— Учитель, нам нужно обсудить кое-что.

* * *

Мехмед не ожидал такого поворота событий, совсем не ожидал. Всё оказалось ещё хуже, чем в тот раз, когда он сообщил Учителю о своей свадьбе с Гюльбахар-хатун. В прошлый раз Учитель, узнав новость, сказал, что готов остаться с учеником как друг, а теперь даже этого не хотел.


— Значит, мне пора уехать, — сказал Учитель, узнав, что ученик больше не хочет уступать ему на ложе и предлагает противоположное.


Юный султан даже представить не мог, что Учителю настолько не понравится эта мысль, и что Он даже попробовать не захочет, а скажет:

— Ты уступал мне, потому что я был твоим учителем. А теперь ты хочешь, чтобы учитель уступил ученику? Это невозможно.

— Но ведь Ты уже уступал мне по-другому, — возражал Мехмед. — Ты следовал за мной. Ты доверялся мне. Почему не хочешь уступить и теперь?

— И кем же я стану, если мы поменяемся? Я не могу стать твоим учеником, а ты — моим учителем.

— Станешь другом. Во дворце Тебя и так называют моим другом, а не учителем. Мы закрепим то, что уже существует.


Учитель покачал головой:

— Нет.


Мехмед не мог понять, как так. Что плохого в дружбе? А Учитель уверенно произнёс:

— Ничего не получится. Друг это тот, к чьему мнению прислушиваются, но ты не станешь прислушиваться к моему мнению. Если бы ты хотел прислушиваться, то позволил бы мне остаться твоим наставником. Ты советовался бы со мной.

— Я советуюсь.

— Однако решение относительно своего маленького брата ты принял без меня.

— Он просто утонул в купальне, — сказал Мехмед, но Учитель не поверил ни на мгновение:

— Ты сейчас обманываешь меня или себя? Ты помнишь, что я говорил тебе когда-то? Себя никогда не обманывай.


Юный султан вдруг почувствовал, будто ему четырнадцать, а ведь уже исполнилось девятнадцать. Ученик перестал чувствовать себя взрослым, поняв, что его отчитывают, как мальчика. От этого сделалось досадно:

— Я обманываю Тебя! — резко произнёс Мехмед. — Я не хотел взваливать на Тебя тяжесть этого решения. Это моя ноша. Если я поступил недостойно, то отвечу за это один. Я заботился о Тебе, когда ничего Тебе не сказал.

— Да, по той или иной причине тебе больше не нужны наставники, — подытожил Учитель и добавил: — Ты окончательно повзрослел, хочешь сам выбирать свою дорогу, сам решать. Это закономерный итог взросления. Но нам придётся расстаться.


Юный султан просто не мог поверить в происходящее. Он уже успел привыкнуть, что связь с учителем так крепка, что подобна даже не верёвке, а железной цепи, однако эта цепь порвалась легко, будто тонкая нить.


— Почему Ты хочешь уехать? Почему? — спрашивал юный султан, но ни одно объяснение не казалось убедительным.


Мехмед еле уговорил Учителя остаться хоть ненадолго. Обещал, что на это время ничего не изменится, и доказал это, уступив Учителю в очередной раз, но теперь соитие ощущалось не так. Единства не было. Ученик хоть и говорил, что подчиняется добровольно, но тело подчинялось неохотно.


Учитель и сам заметил это, но промолчал, чтобы не продолжать спор, который стал утомительным. Мехмед тоже промолчал, не стал оправдываться. Он надеялся, что в следующий раз будет так, как было ещё совсем недавно, но что-то непоправимо изменилось. Отчуждённость росла.


Юному султану никак не удавалось забыть слова Заганоса-паши: «Ты погубишь и себя, и его». Мехмед не хотел погубить Учителя, но и потерять не хотел.

* * *

Мехмед сидел в своих покоях, глядя в окна на весенний сад. Кроны деревьев стали совсем белыми от обилия цветов, ярко светило солнце, щебетали птицы, и это казалось таким ненастоящим, если смотреть из сумрачной комнаты.


На столике перед Мехмедом лежала бумага, связка тростниковых палочек, ножик для очинки, а рядом стояла чернильница. Юный султан иногда опускал глаза к листу и торопливо выводил на нём слова, пытаясь в стихе передать то, что чувствовал. Несколько листов уже оказались испорчены, скомканы и валялись рядом на ковре, но Мехмед чувствовал, что уже близок к цели — он вот-вот найдёт те самые слова.


Весна для поэта — время счастья, но сочинять счастливые стихи не получалось. Первые две строчки нового стихотворения выражали восторг любви, но затем восторг сменился горечью, и это случилось как-то само собой, помимо воли сочинителя.


Мехмед уже успел забыть, что такое любовь, смешанная с горечью. И вот пришлось вспомнить. Почему всё так обернулось? Почему? Как это могло случиться? Он не понимал, но даже такой любви не хотел лишаться.


В Гелиболу казалось, что Учитель наконец-то стал понятен, полностью раскрыл перед учеником Свои мысли, чувства. Теперь же мысли Этого Человека снова стали загадкой. Почему Он решил то, что решил? Почему захотел уйти?


Учитель, находясь с учеником в Гелиболу, уверял, что склонен к постоянству. Но почему же сейчас вёл себя как ветреный искуситель, который не стремится остаться с тем, кого покорил? Вот и в стихотворении Учитель получился таким ветреным красавцем. Этот красавец оставался таким же непонятным как для Мехмеда, так и для Авни, который являлся поэтическим отражением Мехмеда.


Во время недавнего разговора ученик не раз спрашивал Учителя:

— Почему хочешь уйти? Почему? — а Учитель, глядя с любовью и сочувствием, говорил жестокие слова:

— Нам лучше расстаться сейчас, чем позже.

— Почему? — не понимал Мехмед, а Учитель, положив руки ученику на плечи, продолжал:

— Когда-то ты обещал, что поверишь мне целиком и полностью, не усомнишься ни в одном моём слове. Так поверь мне. Мы должны расстаться до того, как успеем разочаровать друг друга. Это неизбежно произойдёт, потому что мы уже не согласны друг с другом. Мы хотим разного. Каждый станет настаивать, но никто не уступит. Если мы не расстанемся, то в итоге проклянём друг друга и тот день, когда встретились впервые. Зачем нам это? Лучше мы сохраним друг о друге хорошие воспоминания, а если снова встретимся, то будем рады видеть друг друга.

— Учитель, я Тебе не верю, — отвечал юный султан. — Ты хочешь обмануть меня, чтобы утешить, но ведь мы оба знаем, что новая встреча не принесёт радости. Ты никогда не вернёшься в Эдирне, Ты уедешь в Константинополис или в Афины. А как я окажусь там? Если только как завоеватель, а Ты придёшь ко мне не ради меня, а чтобы просить за кого-нибудь из тех, кто окажется у меня в плену. Разве наша встреча и последующая беседа станут радостными?

— Ты хочешь получить от меня обещание, что через несколько лет я вернусь в Эдирне?

— Я хочу, чтобы Ты не уезжал.


Учитель вздохнул и опустил взгляд, ладони безвольно скользнули вниз по плечам ученика, но Мехмед поймал руки Учителя в свои и воскликнул:

— Как мне убедить Тебя остаться!? Хочешь, дам Тебе денег и подарю участок земли там, где укажешь, чтобы Ты мог построить свою школу. У Платона была школа. У Аристотеля была школа. У Тебя тоже будет.

— Благодарю, но не нужно, — ответил Учитель.

— Не хочешь быть мне обязанным?

— Причина совсем иная, — последовал ответ. — Я просто не знаю, что делать с этой школой. Есть разные учителя. Есть такие, как Платон и Аристотель. Есть такие, как Сократ. Сократу, чтобы учить, не нужны были стены.


Мехмед опять не поверил, но не признался в своём недоверии. Вместо этого принялся уговаривать Учителя остаться хоть на время. Юный султан надеялся придумать что-то ещё, чтобы удержать любовника, который вёл себя как ветреник. С того времени, как Учитель и ученик окончательно сблизились в Гелиболу, Учитель изменился, стал другим. В Гелиболу говорил, что стремится к постоянству, а теперь поступал наоборот.


Султан согласился бы на любое средство, лишь бы помогло сохранить любовь. Идти в мечеть и молить Всевышнего о милости казалось бессмысленным, но, может быть, имело смысл пойти в христианский храм и попросить там? Вдруг христианское колдовство помогло бы?


Думая об этом, Мехмед, наконец, подобрал последние слова для стиха, и получилось так:

   Румянец щёк твоих я воспою в стихе подобно соловью.

   Ах, эти прядки, что на лбу твоём! Безумно их люблю!

   И если все плоды твоей любви — тревога и печаль,

   Хвала Аллаху, что плодами этими я голод утолю.

   Твоих растрёпанных кудрей концы не расплести ветрам.

   Кто окружён преградами, настигнет цель свою?

   Кто друг для друга мы? Из уст твоих особенный нектар —

   Убийственной печали яд, но сладкий, как халва, — я пью.

   О, скольких мудрецов своей любовью ты ума лишил!

   О, сколько чутких сердцем по твоей вине стояли на краю!

   Сказать: «Пускай ресницы-стрелы красотой убьют тебя», —

   Мог лишь храбрец, кто не узнал сердечных мук стезю.

   Авни, однажды ты войдёшь паломником во храм волхвов,

   Увидишь винно-красных свеч огни. В толпе постой, молю

Пожалуй, это был первый раз, когда Мехмед не захотел показать Учителю своё стихотворение, ведь Учитель, прочитав эти строки, сказал бы, что ученик видит всё не так: «Я не ветреник». Да, непременно сказал бы, но Мехмед не хотел спорить. Юный султан ощущал происходящее именно так и не сомневался, что прав.