После внезапной гибели маленького Ахмеда юный султан, конечно, выразил этой женщине своё сочувствие, но затем сразу же предложил ей выйти замуж за Исхака-пашу. Она выразила удивление таким поворотом событий:

— Как можно праздновать свадьбу во время такой печали? — но Мехмед невозмутимо ответил:

— Так ты сможешь сопровождать тело своего сына в Бурсу, а иначе тебе придётся остаться здесь.


Женщина, полубезумная от горя, сразу же согласилась и даже благодарила Мехмеда за оказанную милость.


Андреас не знал, что думать, глядя на всё это. «Кого ты воспитал? Кого?» — спрашивал этот учитель сам себя. Как никогда резко проявилась двойственность взглядов на жизнь. Христианская часть души кричала: «Твой ученик убил своего маленького брата! Так поступал царь Ирод, который, опасаясь за свою власть, приказал убить всех младенцев в Вифлееме! Этим и прославился». Но другая, эллинская часть души возражала: «Ведь так поступал и Александр Великий!»


Как известно, Александр, получив македонский трон, первым делом приказал казнить нескольких своих родственников, в том числе двоюродного брата, который был женат на родной сестре Александра. Вот, с чего началось славное царствование! Александр даже свою сестру сделал вдовой, опасаясь за свою власть, однако этот поступок затмился великими завоеваниями.


Андреас не раз пытался представить себе, что думал великий философ Аристотель, когда узнал о казнях, совершённых по приказу Александра. Аристотель, который был воспитателем Александра, наверняка не ожидал такого, несмотря на то, что в Македонии тех времён подобные расправы над политическими соперниками случались часто.


Говорил ли Аристотель со своим учеником об этих казнях? Спрашивал ли, зачем надо было их устраивать? Наверное, Аристотель ничего не сказал. Нет смысла обсуждать то, что уже нельзя исправить. Аристотель тихо уехал в Афины и основал там свою школу, знаменитый Ликей, а за деяниями Александра наблюдал издалека.


Андреас собирался поступить похожим образом — уехать в Афины, но не для того, чтобы основывать школу, а чтобы иметь возможность спокойно понаблюдать, что будет с Мехмедом дальше. «Кого я в итоге воспитал?» — спрашивал себя этот учитель, но ответ вселял надежду. Разве плохо повстречать Алкивиада и воспитать из него Александра!


Андреас, пусть и с запозданием, но заметил странное сходство между Мехмедом и великим завоевателем. К примеру, про Александра говорили, что в детстве и отрочестве он отличался большим упрямством, часто приходил в ярость и в такие минуты не уступал никакому насилию, но его можно было убедить вразумляющей беседой. Разве не так вёл себя Мехмед не боявшийся палки, но охотно внемлющий логическим доводам!


А ещё про Александра было известно, что он в очень юном возрасте собирался жениться, не спросив отца. Разве не последовал Мехмед этому примеру, женившись на Гюльбахар-хатун?


И вот теперь ученик Андреаса опять совершил поступок, похожий на поступок Александра — избавился от политического соперника. Учитель уже не знал, радоваться или печалиться.


Смущало лишь одно — Мехмед пока что не проявлял никаких стремлений к завоеваниям. Пока что он намеревался подтвердить все мирные договоры с другими государствами, заключённые его отцом.

* * *

Мехмед уже не раз усмехнулся, вспоминая, как во время первого правления считал себя негодным султаном. А всё из-за жалоб Халила-паши, великого визира, не устававшего слать письма отцу Мехмеда: «Твой сын, которого ты оставил на троне вместо себя, не может справиться с делами. Всё в беспорядке».


Помнится, до Мехмеда доходили слухи о содержании тех писем, и он верил, что Халил прав, но в итоге оказалось, верить не следовало. Об этом говорило нынешнее состояние дел — отец в последнее время многое упускал из виду или откладывал на неопределённый срок. Обнаружив это, можно было точно так же сказать, что отец Мехмеда «не справлялся», однако никто не считал прежнего султана негодным.


Отец умер месяц назад, но оставил в наследство своему сыну столько нерассмотренных прошений и неподписанных указов, как будто не занимался делами весь последний год. Вот почему Мехмед, сидя на софе в своих покоях и слушая доклад Халила, не удержался от вопроса:

— Почему всё в таком беспорядке? Разве мой отец не мог справиться с делами?


Великий визир смутился:

— В последний год твоему отцу нездоровилось. Это мешало ему успевать многое.


Причина «нездоровья» была Мехмеду известна. В последнее время отец много пил. Пил и в тот год, когда передал сыну власть в первый раз.


Наверняка, дела в тот год были так же запутаны, как теперь, но великий визир почему-то не принимал в расчёт пьянство Мехмедова отца. Халил тогда уверял, что причина разлада в делах — слишком юный правитель, ничего не понимающий в политике. Возможно, великий визир нарочно взращивал в сердце Мехмеда неуверенность, но так и не сумел взрастить. А теперь Мехмед лишь усмехался, вспоминая прошлое, и чувствовал себя всё более способным султаном.


Когда Халил удалился, и также удалились секретари, унося бумаги, наконец-то дождавшиеся подписания, Заганос-паша, оставшийся в комнате, решил выразить своему господину восхищение.


Чуть приблизившись к софе и поклонившись, Заганос, теперь занимавший пост второго визира, сказал:

— Ты ведёшь себя очень правильно, повелитель. Уверенность, которая присутствует в тебе, заставляет Халила всё больше смущаться.

— Да, я сам это вижу, — ответил Мехмед, потягиваясь, потому что от долгого и почти неподвижного сидения затекли плечи. — Хорошо, что ты тоже видишь, — добавил он. — Мне приятно слышать твои слова.


Заганос, чуть помявшись, продолжал:

— Если мне будет позволено сказать ещё кое-что…

— Говори.

— Это тоже касается твоего поведения, повелитель. Если Халил узнает, как ты себя ведёшь, то может счесть тебя слабым и податливым.

— Заганос-паша, говори яснее, — повелел султан, откинувшись на спинку софы.

— Я должен поговорить с тобой о твоём особенном друге.

— Должен?

— Именно так, повелитель. Ты сказал недавно, что я твой наставник в государственных делах, а твой друг учит тебя любви, но любовь, которую проявляет султан, иногда становится государственным делом. Сейчас такой случай. Поэтому я обязан поговорить с тобой.


Мехмед нахмурился:

— Присядь, Заганос-паша.


Визир присел на край возвышения, заваленного подушками, положил руки на колени, а юный султан полулежал на софе и внимательно смотрел на собеседника:

— Так в чём дело?

— Мой долг — уберечь тебя от ошибки. От ошибки в любви, поскольку эта ошибка отразится на государственных делах.

— Султан может проявлять любовь, к кому хочет, и как хочет. А его подданные не имеют права осуждать своего повелителя. Разве нет?


Заганос покачал головой:

— Не совсем так, повелитель. Султан может проявлять любовь, к кому угодно. Но в том, как он её проявляет, есть некоторые ограничения.

— Какие ограничения могут быть в отношении султана! — недоумённо воскликнул Мехмед.

— Султан — это тот, кто повелевает и управляет. Он всегда остаётся султаном, даже на ложе, — тихо проговорил Заганос. — Поэтому, если на ложе султан вдруг станет подчиняться, а не повелевать, такое поведение приведёт к тому, что он однажды потеряет трон. Увы, при дворе не скроешь ни один секрет. Рано или поздно всё становится известно. А когда враги султана узнают, что он склонен подчиняться, то решат, что такого правителя удастся свергнуть. Составится заговор, а если его раскроют, то ещё один, и ещё. И так будет до тех пор, пока заговорщикам не удастся осуществить задуманное.


Мехмед нахмурился ещё сильнее:

— Вот как? Но почему ты говоришь это мне? Ты думаешь, что я нуждаюсь в подобных поучениях?

— Я не думаю, а знаю, повелитель, — очень спокойно произнёс Заганос, будто не обращая внимания на насупленные брови.

— Знаешь? — Мехмед оглядел комнату. — Так значит, за мной в этих покоях следят? Кто? Как посмели!?


Заганос оставался странно спокойным:

— Никто здесь за тобой не следит, повелитель. А я знаю, потому что видел, как вы смотрите друг на друга. Мне было достаточно увидеть это, чтобы понять, кто из вас на ложе главный, а кто подчиняется.


Мехмед вдруг перестал хмуриться:

— Конечно. Как я не подумал! Ведь у тебя есть особое зрение, чтобы распознавать такие вещи.

— Особое зрение? — озадаченно переспросил визир, однако выражение ему понравилось: — Да, можно сказать и так.


Мехмед чуть подался вперёд, перестав опираться о спинку софы:

— Но ведь это зрение есть лишь у людей, которые по склонностям подобны мне или тебе. Откуда мои враги узнают, что творится в моих покоях?

— Увы, повелитель, — ответил Заганос, — среди твоих врагов тоже найдутся люди, имеющие особое зрение. Не все, кто обладает особыми склонностями, живут в мире друг с другом. Некоторые пытаются отобрать друг у друга власть и богатство. Если бы все люди с особыми склонностями жили в мире, как легка была бы жизнь!


Мехмед ещё немного подавшись вперёд, изобразил изумление:

— Если всё так опасно, почему же ты раньше не предупредил меня? Чего ждал?

— Я ждал, когда опьянение любви пройдёт, и ты обретёшь ясность мысли, повелитель, — ответил Заганос. — Я хотел говорить с тобой ещё в Гелиболу, но ты не стал бы меня слушать. У тебя был взгляд… как у курильщика опиума. Я сам когда-то пережил подобное, поэтому решил дать тебе некоторое время, чтобы…