Мехмед знал, что в этом дворце его ждёт посланец с новым письмом, которое обещал Халил-паша. «Что бы ни было написано в письме, я задержусь в Гелиболу на день, — решил юный султан. — Если в столице всё спокойно, то торопиться незачем. Если неспокойно, то тем более нет причины оказываться в центре беспорядков».


Мехмед вдруг подумал, что минувшие четыре дня так торопился вовсе не в столицу, а в окрестности Гелиболу — в этот маленький уютный дворец с видом на море. Вдруг захотелось, чтобы как можно дольше продлилось переходное состояние, когда уже получены все права и привилегии правителя, но плечи ещё не отягощены заботами.

* * *

Угли в большом мангале ярко тлели, распространяя по комнате приятное тепло. Мехмед, с которого ещё даже не сняли дорожных сапог, стоял возле высокого окна и читал письмо от Халила-паши, повернув лист так, чтобы на бумагу падало больше света. В глубине комнаты царил полумрак, а светильников ещё не успели принести, потому что Мехмед, приехав в свой путевой дворец и взяв у гонца послание от великого визира, сразу заперся в своих покоях вместе с Заганосом-пашой.


Сейчас Заганос, стоя чуть позади повелителя, терпеливо ждал, пока тот дочитает, и, наверное, пытался угадать содержание письма.


Вот юный султан нахмурился, а Заганос уже встревожился, ещё не зная причины. Затем Мехмед отошёл от окна и, небрежно бросив письмо на столик, сказал:

— Прочти, если хочешь, но знай, что я не собираюсь следовать совету, который дан в письме.

— Халил-паша сообщает дурные вести? — осторожно спросил Заганос.

— Нет, но он пытается помыкать мной, как уже делал когда-то, — сказал юный султан. — Халил пишет, что тело моего отца становится всё труднее сохранять в подобающем виде. Зимний холод и всяческие бальзамы оттягивают неизбежное, но Халил хочет, чтобы я прибыл в Эдирне, как можно быстрее. Тогда он сможет официально объявить о кончине моего отца и начать приготовления к похоронам, а я смогу увидеть тело, пока на него ещё можно смотреть без брезгливости. Однако я предпочту не видеть тело и не стану торопиться в Эдирне.


По лицу Заганоса было видно, что он считает такое решение своего повелителя неразумным, но возражать не хочет, поэтому молчит и обдумывает происходящее.


— Я не стану торопиться в Эдирне, — меж тем повторил Мехмед, подойдя к мангалу. Грея ладони и глядя куда-то в пустоту, юный правитель продолжал: — Мой отец не заслуживает, чтобы я с ним простился. Когда умерла моя мать, он не приехал проститься с ней. Конечно, Маниса находится далеко от Эдирне, но ведь тело моей матери отвезли в Бурсу, а это гораздо ближе к столице. Мою мать похоронили в Бурсе, а мой отец не приехал и туда. Так почему же я должен, выбиваясь из сил, торопиться увидеть его тело? Не поеду.


Пока длилась эта речь, Заганос всё же воспользовался разрешением и взял со столика письмо, а когда прочитал, то, наконец, придумал, что ответить:

— Халил-паша также пишет, что в столице всё спокойно. Никто кроме тебя, повелитель, не заявил прав на престол. Твоё право никто не оспаривает. А раз так, то я думаю, что приготовления к похоронам вполне могут состояться в твоё отсутствие. Халил-паша, советуя приехать, слишком осторожничает.


Мехмед улыбнулся довольной улыбкой:

— Вот слова, которые мне приятны. У тебя есть обоснованное мнение, которое отличается от мнения Халила. Это хорошо, Заганос-паша, — юный султан отошёл от мангала и устало присел на край возвышения, заваленного подушками. — Составь Халилу ответ. Затем принесёшь, и я подпишу. Пусть в моём ответном письме будет сказано, что я велю объявить о кончине моего отца и совершить все подобающие приготовления к отправке его тела в Бурсу. И главное — пусть тщательно уберут дворец к моему приезду. Я желаю увидеть, что дворец теперь мой, а не отцовский. Я не хочу обнаружить там вещи, которыми мой отец постоянно пользовался. Пусть всё это уберут и заменят. Таково моё желание.

— Я должен составить письмо немедленно, повелитель? — осведомился собеседник.

— Можно и завтра с утра, — махнул рукой Мехмед. — Пусть Халил немного подождёт. А сейчас иди в свои покои.


Юный султан уже хотел позвать слуг и потянулся к колокольчику, стоявшему рядом на столике, но Заганос, с поклоном положив письмо Халила-паши на тот же столик, вдруг заговорил:

— Повелитель, позволь задать тебе один вопрос не при слугах.


Мехмед не ответил, но убрал руку от колокольчика и устало вытянул ноги, упершись пятками в пёстрый ковёр. Долгое ношение жёстких сапог для верховой езды уже давало о себе знать — икры затекли.


— Повелитель, — осторожно произнёс Заганос, не глядя на юного султана, — я хотел спросить тебя о том человеке, которого ты велел мне запомнить.


Мехмед несмотря на усталость встрепенулся. Беседа обещала стать интересной:

— Спрашивай.

— Как называется должность, которую он занимает сейчас, и как будет называться должность, которую он займёт при твоём дворе, когда ты прибудешь в Эдирне?


Юному султану всё больше нравился неожиданный поворот беседы, потому что вдруг представилась возможность поговорить с Заганосом откровенно.


Мехмед, мечтательно улыбнувшись, ответил:

— Этот человек — мой наставник подобно тебе, но если ты направляешь меня в государственных делах, то этот человек направляет в делах иного рода. Он научил меня любить истинной любовью и продолжает учить. Для такого человека пока не придумано придворной должности, поэтому он просто станет называться моим другом, который может приходить в мои личные покои во всякое время.

— Твоим другом, повелитель? — многозначительно переспросил собеседник.

— Да, — непринуждённо ответил юный султан, — таким же другом, которым был для тебя Шехабеддин-паша.


Заганос молча поклонился и хотел уйти, но теперь уже Мехмед не хотел прерывать беседу:

— Кстати, а Шехабеддин-паша для тебя по-прежнему друг? Он хранил тебе верность, пока ты жил в Балыкесире?

— На оба вопроса отвечу «да», — почти не задумываясь, проговорил Заганос, снова поклонившись и явно порываясь уйти.

— Но почему ты уверен? Почему? — всё так же непринуждённо допытывался Мехмед, своими вопросами удерживая собеседника на месте и будто не замечая, что тот предпочёл бы не отвечать. — Прошло четыре года, а это долгий срок для разлуки.

— Мы с Шехабеддином-пашой переписывались, повелитель, — ответил Заганос.


Было видно, что он предвидит новые вопросы и всё больше приходит в замешательство, поскольку понимает, что уклониться от ответов не сумеет.


— Разве вам не запретили? — с удивлением спросил Мехмед. — Вы не могли переписываться ни со мной, ни друг с другом.

— Шехабеддин-паша и я переписывались, несмотря на запрет.

— Ах, вот как! — почти с восхищением воскликнул юный султан и даже вскочил, а затем, сделав маленький круг по комнате, опять уселся на прежнее место, но теперь в позе внимательного слушателя. — Значит, ты действительно способен бросить вызов более сильному противнику, когда борешься за тех, кого любишь. Нарушив запрет на переписку, ты пошёл не только против Халила, но и против моего отца. И всё же ты решился.

— Да простит меня мой повелитель, если я оказался слишком дерзким в своём непослушании, — отозвался Заганос и осторожно взглянул на собеседника.

— Ты заслужил не порицание, а поощрение, — восхищённо ответил Мехмед, но теперь его слова были не совсем искренними, поскольку служили определённой цели — юный султан хотел заставить своего слугу стать ещё более откровенным. Хотелось почитать тайную переписку!


Заганос обрадовался восхищению, а Мехмед уже плёл сети:

— Вот что: я решил не просто вернуть тебя ко двору, а дать тебе более высокую должность. Ты был третьим визиром — станешь вторым. Это значит, что выше тебя окажется только Халил, а дальше посмотрим.

— Благодарю, повелитель, — Заганос сделал шаг вперёд и поцеловал правую руку Мехмеда, которую юный правитель нарочно положил себе на колено, чтобы слуга мог выразить благодарность.


Выждав несколько мгновений, Мехмед снова принялся расспрашивать:

— И что было в письмах, которыми ты обменивался с Шехабеддином-пашой? Вы обсуждали государственные дела?

— Да, и это тоже.

— А что ещё вы обсуждали?


Заганос-паша чуть улыбнулся и развёл руками:

— Многое, повелитель. Многое.

— Ах, как жаль, что у тебя не сохранилось ни одного письма! — воскликнул Мехмед, отвернувшись от визира, но в то же время внимательно глядя на него краем глаза.


На лице Заганоса отразилось лёгкое замешательство, которое означало, что утверждение Мехмеда насчёт пропавших писем неверно. Заганос, наверное, размышлял, возразить своему повелителю или нет, но прежде, чем успело появиться решение, юный султан повернулся к собеседнику и произнёс:

— Неужели, письма сохранились?

— Да, я храню их.

— И где они сейчас?

— Со мной.


А вот на это Мехмед уже не надеялся. Он думал прочитать письма через некоторое время, но и мечтать не мог, что получит возможность так скоро.


— Ты не решился оставить их в Балыкесире? — спросил юный султан. — Ты боялся, что кто-нибудь найдёт и прочтёт?


Визир вдруг преисполнился самоуверенности и даже усмехнулся:

— Повелитель, единственная причина, по которой я не оставил те письма в Балыкесире, это мои жёны. Я не хотел, чтобы мои жёны в моё отсутствие нашли и сожгли послания, которые утешали меня на протяжении четырёх лет.


Теперь Мехмед удивился даже сильнее, чем тогда, когда узнал о переписке: