Ещё только получив письмо с известием об отцовой смерти, Мехмед сразу же отправил гонца в Балыкесир, чтобы Заганос ждал в условленном месте, и вот теперь опальному визиру и юному султану предстояло увидеться. Это оказалась очень трогательная встреча.

* * *

Двенадцать всадников показали дорогу в лагерь, устроенный рядом с той самой деревней, которая располагалась на горном склоне. Андреас увидел небольшие шатры, костры, вокруг которых сидели вооружённые люди, и рассёдланных коней, поедавших жухлую траву на пастбище неподалёку.


Вот из самого большого и богато отделанного шатра поспешно вышел хорошо одетый человек крепкого телосложения и сурового вида. В бороде ясно виделась седина, но, судя по лёгкости движений, Заганосу-паше ещё оставалось довольно долго до настоящей старости.


Увидев Мехмеда, который уже успел подъехать к шатру и спешиться, визир поклонился в пояс, но затем, оказавшись не в силах сдержать нахлынувшие чувства, упал на колени:

— Мой повелитель, ты не забыл своего верного слугу, — с дрожью в голосе произнёс этот суровый человек.

— Заганос-паша, зачем ты стоишь на коленях? — удивлённо спросил юный султан, взяв его за плечи и заставив подняться. — Ты по-прежнему мой наставник и советник. Ты не должен вести себя, как простой слуга.

— Мой повелитель, прости меня, — отвечал визир, — но я слишком рад тебя видеть и не знаю, как это выразить.

— Вырази вот так, — ответил Мехмед и обнял Заганоса-пашу, похлопав того по спине.


Визир тоже обнял своего господина, а когда они снова посмотрели друг на друга, Мехмед продолжил:

— Я верну тебя ко двору, потому что решил — теперь меня должны окружать лишь те люди, которые меня любят. Прошли времена, когда отец и Халил-паша нарочно стремились окружить меня такими людьми, которые меня не любят. Всех любящих отдалили от меня, но теперь я всех возвращу.


Заганос вдруг снова склонился в глубоком поклоне:

— Мой повелитель, означают ли твои слова, что ты собираешься приблизить к себе и Шехабеддина-пашу? Может быть, ты захочешь вернуть ему прежнюю должность, которую он занимал, когда ты был правителем? Ведь он старался услужить тебе так же искренне, как я.


Мехмед улыбнулся по-особенному и всё с той же улыбкой в голосе ответил:

— Конечно, я его приближу. И я рад, что ты спросил про него. Твои слова означают, что ты верен тем людям, которых любишь.


Андреас, вместе с остальной свитой Мехмеда наблюдавший эту сцену, вдруг вспомнил свой очень давний разговор с учеником. Мехмед, в те времена четырнадцатилетний, спрашивал, как различить, что двое друзья или не друзья. «Не про этих ли двоих спрашивал меня мой ученик? Про Заганоса-пашу и Шехабеддина-пашу?» — размышлял Андреас, но юный султан не дал греку углубиться в размышления, потому что обернулся к своим сопровождающим и сказал, указывая на них визиру:

— Все они тоже любят меня и верны мне, поэтому они со мной.


Заганос-паша, оглядев свиту своего господина, увидел лекаря-еврея и, очевидно, узнал, ведь этот лекарь служил при дворе ещё в те времена, когда Мехмед был султаном в первый раз:

— Я вижу, что твой лекарь по-прежнему с тобой, — сказал визир.

— Значит, ты его помнишь, — подытожил Мехмед, продолжая улыбаться. — И раз память у тебя такая хорошая, я покажу тебе другого человека. Лекарь врачевал моё тело, а этот человек более четырёх лет врачевал мою душу. Он излечил меня от отчаяния и поддерживал в самые печальные дни моей жизни.


Визир преисполнился вниманием, а юный султан указал на Андреаса и назвал полное имя своего учителя-грека, добавив:

— Это очень важный для меня человек. Я хочу, чтобы ты его тоже запомнил, Заганос-паша.


После этого Мехмед повелел снова двигаться в путь и позволил себе отдохнуть лишь столько времени, сколько потребовалось, чтобы люди Заганоса-паши успели свернуть лагерь и поседлать коней. Визир предусмотрительно взял с собой много воинов и мало слуг, поэтому теперь Мехмеда охраняло вдвое больше людей, чем прежде. Благодаря этому путешествие через горы, где вполне могли встретиться разбойники, сделалось вдвойне безопасным, и всё же Мехмед хотел как можно скорее добраться до обжитых мест.


Заночевали в деревне, располагавшейся на самой границе владений Заганоса-паши, а ещё через полтора дня достигли пролива, разделявшего азиатскую и европейскую часть Турции. До Эдирне оставалось всего три дня пути.

* * *

Юный султан, стоя на пристани, вглядывался в синие волны и белую дымку на горизонте. Здешние места были Мехмеду знакомы. Он много раз переправлялся через пролив во время путешествий из Манисы в Эдирне и обратно, поэтому хорошо знал, что на другой стороне пролива располагался порт Гелиболу.


Ещё не сев на корабль, юный султан уже представлял, что увидит, когда станет приближаться к тому берегу — скопление судов на синей воде, лес мачт, а за ними станут проглядывать мощные оборонительные укрепления из белого камня. Центральная башня — огромная, четырёхугольная — будет возвышаться на головокружительную высоту. В ночное время на верхней площадке в специальном чане разводили большой костёр, потому что башня служила ещё и маяком для кораблей и лодок, перевозивших людей и грузы с противоположного берега, но не успевших вернуться до темноты.


Юному султану и его многочисленной свите, конечно, не пришлось бы ждать до вечера, чтобы переправиться, хотя все места на кораблях и лодках распределялись заранее. Мехмед благодаря своему положению мог сесть на первый же корабль, который пристанет к берегу, и даже не потребовалось бы объяснять причину спешки.


Мехмед переправлялся здесь часто, поэтому его сразу же узнали, хоть и не догадывались о том, как переменилось его положение.


— Это принц. Принц, — слышал Мехмед, ещё только подъезжая к месту переправы, и вот пристань, ещё недавно заваленная тюками с товаром и полная разношерстного народа, будто сама собой очистилась. Теперь на ней не осталось никого, кроме Мехмеда и его свиты, а большой корабль, на котором могло бы разом уместиться столько конников, уже приближался к берегу. Погода стояла безветренная, поэтому все паруса оказались убраны, но десятки вёсел по бокам корабля ритмично опускались в воду и снова поднимались над ней.


Юный султан оглянулся на Заганоса-пашу, стоявшего по правую руку, и сказал:

— Халил-паша обещал, что в Гелиболу меня будет ждать ещё одно письмо с последними известиями из столицы. Посмотрим, что он напишет.

— Ты доверяешь ему, повелитель? — тихо спросил Заганос.


Этим вопросом он явно хотел выведать, сможет ли когда-нибудь стать великим визиром вместо Халила. Заганос всегда мечтал занять пост второго человека в государстве, а Мехмед, зная об этом, решил ответить уклончиво и также вполголоса принялся рассуждать:

— Пока я ему доверяю, но Халил совсем возгордился. Он полагает, что служит не правителю, а государству, как будто государство — это господин, который выше правителя. Сейчас Халил заботится о моей пользе, поскольку думает, что моё восшествие на трон полезно государству. Лишь поэтому он отправил тайное письмо мне, а не кому-то ещё — например, моему родственнику Орхану, который тоже имеет права на трон. Если бы Орхан добрался до Эдирне раньше меня и захватил власть в столице, началась бы война между Орханом и мной, а государству такое не полезно, кто бы ни победил. Халил это понимает. Сейчас я уверен в нём, но пройдёт не так много времени, и он решит, что государству не полезно то, что я делаю. Тогда Халил пойдёт против меня. Он всегда считал меня не очень способным султаном.

— Мой повелитель, — ответил Заганос-паша, — когда этот день настанет, ты сможешь опереться на меня. Я усвоил прошлые уроки. Когда твой отец лишил тебя трона, а меня отправил в Балыкесир, мои слуги мне говорили, что я поплатился за то, что вёл себя слишком дерзко. Но теперь я вижу, что они были неправы. Я действовал слишком нерешительно. Я позволил Халилу забрать всю власть и действовать так, будто он сам — султан. Но я больше не совершу этой ошибки. Я не стану склонять голову и говорить: «Я лишь третий визир». Теперь я пойду против великого визира, когда он пойдёт против тебя.

— Я запомню твои слова, — милостиво улыбнулся Мехмед, но мыслями уже почти перенёсся в Гелиболу, а вернее — в султанскую резиденцию, располагавшуюся рядом с городом.


Турецкие правители, переправляясь из азиатской части Турции в европейскую, всегда делали это в Гелиболу, и потому на берегу моря ещё много лет назад появился небольшой путевой дворец, чтобы правителю или его сыновьям, которые станут путешествовать той дорогой, было, где остановиться и отдохнуть.


За минувшие четыре с половиной года Мехмед останавливался там так же часто, как пересекал пролив, а в последний раз делал это летом минувшего года, когда возвращался из Эдирне после очередного похода в Албанию.


Снаружи дворец выглядел так же, как и любое жилище султана — высокие каменные стены и огромные ворота. Из-за стен еле-еле выглядывали крыши хозяйственных построек и жилых павильонов, но в памяти Мехмеда остались уютные комнаты с большими окнами, смотревшими на море. Под окнами шелестели кроны садовых деревьев, чуть далее виднелся край белой стены, окружавшей дворец, за стеной плескались тёмно-синие волны под лазурным небом. Волны простирались до самого горизонта, а на горизонте в очень ясную погоду можно было разглядеть тонкую полоску гор.


Сейчас была зима, поэтому сад, который запомнился Мехмеду зелёным, конечно, выглядел не так и тянул к небу безлистые ветви. Тёмно-синее море, конечно, закрылось туманной дымкой, но вид всё равно должен был остаться красивым. Наверное, в пустом дворце сейчас царил холод, но каждую комнату легко удалось бы прогреть, поставив там мангал с горячими углями. Возможно даже, что дворец уже начали прогревать, готовя к приезду юного султана.