Форму ещё не закончили лепить. Пушечных дел мастер, престарелый итальянец, накладывал на неё очередной слой глины, и Мехмед тоже участвовал. Собственно, всё это затеяли ради него, потому что принц пожелал научиться лить пушки.


Так уж повелось, что каждый турецкий принц был обязан помимо книжных наук и воинского дела изучить ещё и некое ремесло по своему выбору. Мехмед выбрал изготовление пушек, а почему — сам толком не знал. Другие занятия вроде садоводства или плетения корзин показались слишком скучными. Выбрать что-то, так или иначе связанное с росписью, принц тоже не захотел, а ведь в детстве у него очень неплохо получалось рисовать. Очевидно, рисование узоров казалось слишком мирным ремеслом, и в итоговом выборе Мехмеда проявилось стремление взбунтоваться, вырваться из Манисы.


Принц не мог дождаться, когда пушку, которая пока ещё не была отлита, станут испытывать. Он бы только обрадовался, если бы с помощью этой «игрушки» мог разнести по камешку весь манисский дворец. А ещё принц хотел своим выбором доставить беспокойство великому визиру Халилу-паше, ведь устроить уроки по литью пушек было гораздо труднее, чем, к примеру, уроки гончарного ремесла. Изготовление пушек — это хлопотно и дорого.


Как бы там ни было, принц, участвуя в изготовлении пушки, с удовольствием пачкал руки в глине, следуя указаниям пушечных дел мастера, а Андреас наблюдал всё это, стоя в отдалении. С тех пор, как греку вернули шесть уроков в неделю, он снова начал думать, что двум любящим не следует слишком много времени проводить вместе. Возможно, Андреас даже не стал бы появляться в саду, но происходящее здесь казалось настолько интересным делом, что хотелось понаблюдать.


Это был уже второй опыт Мехмеда. Мастер сказал, что начинать надо с малого, поэтому первым делом они изготовили ручную бомбарду — огнестрельное орудие, представлявшее собой пушечный ствол в миниатюре, который крепился на деревянную ручку. Из этой маленькой пушки можно было стрелять, держа её у бока.


Во время испытаний бомбарды стрелял, конечно, не принц, ведь мастер сказал:

— Если мы допустили ошибку при отливке, то ствол разорвётся, и стреляющий окажется покалечен.


Вот почему стрелять поручили одному из дворцовых слуг, и к счастью для него бомбарда оказалась сделанной, как следует, однако снаряд, который должен был поразить маленькую крепость, построенную посреди садовой лужайки, пролетел мимо и угодил в каменную дворцовую ограду. Грохот выстрела, пороховой дым, дыра в стене, пусть и не сквозная — всё это очень порадовало принца, хотя он не раз наблюдал такое во время походов в Албанию.


Наверное, причина радости и впрямь заключалась в том, что пострадала стена, которая ограничивала свободу Мехмеда. Разрушать собственный дворец ему очень понравилось, а главный распорядитель, потакая принцу, даже предложил, чтобы во время следующих испытаний более мощного орудия оказался разнесён в щепки старый деревянный павильон в другой части сада, когда-то построенный, чтобы один из прежних хозяев дворца пил чай на берегу пруда.


Андреас наблюдал, как радостно Мехмед лепит форму для пушки, и от этого греку самому становилось весело. Он чувствовал настроение принца и поэтому сразу заметил, как оно сменилось тревогой, когда на лужайку явился главный распорядитель. То, что этот чиновник лично явился к Мехмеду, говорило о многом, а ещё больше тревоги вызывал незнакомец, который следовал за распорядителем, чуть отставая, и благоговейно сжимал в руках свёрнутое в трубку письмо в кожаном чехле. Распорядитель обратился к Мехмеду, и Андреас увидел, как принц вперил взгляд в этих двоих.


Сильно замызганные грязью сапоги незнакомца и такие же замызганные полы кафтана не оставляли сомнения, что этот человек — посланец, который очень торопился, причём настолько, что даже не имел времени переодеться прежде, чем предстать перед принцем.


Посланец опустился на колени и с подчёркнутым почтением протянул Мехмеду письмо, а принц, уже, наверное, догадываясь, в чём дело, торопливо окунул руки, испачканные глиной, в подставленный слугой тазик и так же торопливо начал вытирать полотенцем.


Глина смывается трудно, руки по-прежнему оставались грязными, поэтому Мехмед, вынужденный окунуть их в тазик повторно, уже начал сам терять терпение. Отмывая руки, он громко повелел:

— Вскрой письмо, — но посланец, всё с тем же почтением ответил:

— Мой повелитель, согласно распоряжению великого визира это послание можешь вскрыть только ты, и никто другой.


Ответ не оставил сомнений. Мехмед сразу успокоился. Ему уже не требовалось прочитать письмо великого визира, как можно скорее. Всё стало ясно и без этого. Отец Мехмеда умер, но о его смерти не будет официально объявлено до тех пор, пока сын не прибудет в столицу и не займёт освободившееся место на троне.


Принц, а вернее — новый султан, не торопясь, домыл руки, взял письмо из рук посланца, отбросил чехол, сломал печать и пробежал глазами текст. Послание, конечно, оказалось именно таким, как думал Мехмед. Он повернулся к главному распорядителю:

— Я хочу, чтобы все мои учителя и слуги собрались в тронном зале через полчаса и выслушали то, что я скажу.

— Будет исполнено, мой повелитель, — ответил чиновник, поклонившись ему в пояс.


Андреас понял, что пора вернуться к себе.

* * *

За те четыре с половиной года, что Андреас провёл в Манисе, тронный зал в этом дворце не отпирали ни разу. Конечно, слуги входили туда тайком, через тайную дверь, чтобы мыть гладкий каменный пол и вытирать пыль с трона, а также с мягких сидений, расположенных вдоль стен, но официально это место оставалось закрытым. Мехмед ни разу не входил в зал и тем более не садился на трон, а теперь повелел, чтобы зал открыли, и это было исполнено без малейших возражений.


О том, что тронный зал являлся для принца запретным местом, знали все обитатели дворца, поэтому, как только они услышали, что Мехмед велит им собраться именно в зале, то сразу поняли, о чём им объявят.


Учёные наставники и слуги шли слушать не принца, а нового султана — нового правителя Турецкой державы, а в ожидании его с удивлением и восхищением оглядывали высокий белый потолок, широкие стрельчатые окна с деревянными решётками, сделанными с особенным искусством, а также стены, выложенные плиткой с пёстрым цветочным рисунком разных видов. Даже сейчас, в тусклом сером свете зимнего дня, этот зал казался самым красивым во всём дворце. Было даже жалко, что за четыре года эта красота ни разу не открывалась взору здешних обитателей. И вот теперь Мехмед получил эту красоту во владение и мог показывать, кому хотел.


Неудивительно, что юному хозяину дворца, входящему в зал через главные двери, собравшаяся толпа поклонилась в пояс. Когда Мехмед, остановившись на ступеньках трона и держа в руках то самое письмо, оглядел всех, на лице нового султана читалось удовлетворение. Он получил то, что давно заслужил.


— Мои наставники и верные слуги, — уверенно произнёс Мехмед, и его голос, отразившись от плиточных стен, показался особенно звучным. — Да будет известно вам, что мой великий отец… скончался. Это означает, что моё обучение с этой минуты окончено, а должность наместника Манисы я оставляю, чтобы занять более высокую. Я должен немедленно отправиться в Эдирне и принять моё законное наследство, а сейчас благодарю всех, кто преданно служил мне минувшие годы и всех, кто давал мне знания, которые я смогу применить в будущем. Никого из вас я не удерживаю более в этом дворце и в этом городе. Вы получите причитающееся вам жалование и вольны ехать, куда хотите…, - принц приостановил свою речь на несколько мгновений, которые показались бесконечными, а затем продолжал, — но те, кто любит меня, пусть следуют за мной.


Андреас, стоявший весьма близко к торну в толпе других учителей, не медлил ни секунды. Он смело и даже бесцеремонно потеснил своих коллег и выступил из толпы вперёд, чтобы его стало видно. Греку было совершенно всё равно, как это истолковано окружающими.


Конечно, когда Мехмед произносил «те, кто любит меня», то имел в виду разную любовь — не только любовь учителя к ученику, но и любовь слуг к господину. Возможно также, что в толпе находились люди, которые испытывали к принцу дружеское расположение и теперь получили возможность это выразить, ведь дружеская любовь — тоже любовь.


Андреас всё это понимал, но на мгновение ему показалось, что из толпы выступил лишь он один: «Даже если так, то пусть. Теперь мне ни к чему скрываться», — думал грек, поймав одобрительную улыбку Мехмеда.


После этого юный султан посмотрел куда-то в сторону, и Андреасу стало видно, что из толпы вышли вперёд и другие люди. К примеру, главный распорядитель дворца сделал это. Выступил вперёд и лекарь Мехмеда — итальянский еврей. Наконец, все, кто служил в личных покоях принца, единым строем сделали шаг вперёд, показывая, что и дальше готовы служить своему господину. Никто не захотел оставить службу, хотя, казалось бы, они за минувшие годы могли бы устать от капризного и проказливого мальчишки — так устать, что никаких денег не надо, только бы не видеть его больше. И всё же челядинцы выразили преданность.


А вот все учителя, кроме Андреаса, остались стоять на месте. Даже мулла, который заметно разволновался. Было видно, что он подумывает сделать шаг вперёд, но боится услышать от Мехмеда вопрос, заданный с нарочитым недоумением: «Зачем ты вышел?» «Я готов следовать за тобой, мой повелитель», — мог бы ответить мулла, но в ответ прозвучало бы: «За мной могут следовать только любящие, а ты меня не любишь». Тогда Ахмеду Гюрани ничего не оставалось бы, как вернуться на место. Спорить с султаном нельзя.