Оказалось, что султан в качестве поощрения решил взять сына с собой в очередной албанский поход. В том походе султан и шестнадцатилетний Мехмед точно так же осаждали Крую, как и прошлой весной, но шестнадцатилетнего Мехмеда пожилой Мурат не посылал в бой, берёг. Казалось, что после долгой отчуждённости отец и сын наконец-то поладили.


Затем в Албанию пришла весть, что венгры хотят атаковать северные турецкие рубежи. Отец Мехмеда отправился в другой поход, чтобы отбить нападение, а сыну велел быть в Эдирне, и это казалось ещё одним знаком, что всё налаживается. Помнится, Мехмед сказал Андреасу, приехавшему в турецкую столицу вместе с остальными учителями:

— Кажется, отец оказал мне милость, когда оставил в Эдирне. Ведь Гюльбахар совсем рядом, до неё меньше дня пути.


Отец Мехмеда воевал с венграми почти всю осень, и за это время Мехмед несколько раз наведывался в Дидимотику, чтобы увидеть жену и своего сына Баязида. Принц радовался, что смог это сделать, но смотрел в будущее с настороженностью:

— Как ты думаешь, учитель, отец позволит мне снова жить с женой?

— Есть только один способ узнать, мой мальчик, — отвечал Андреас. — Обратись к отцу со смиренной просьбой. Не забудь сказать, что виноват, поскольку женился без разрешения. Попроси милости.


Увы, отец не разрешил супругам воссоединиться и даже не позволил сыну остаться в Эдирне, откуда до Дидимотики было совсем не далеко. Мурат сказал, что Мехмед должен вернуться в Манису и продолжить обучение наукам.


Принц возвращался огорчённый, а отец, чтобы утешить сына, решил дать ему другую жену — такую же юную и незнатную, как Гюльбахар-хатун, но соответствовавшую всем поэтическим представлениям о женской красоте. Посторонний человек, наверное, сказал бы, что вторая жена принца гораздо красивее, чем первая, но Мехмеду это было безразлично. Пусть ему нашли безупречную красавицу, но ведь он не сам её выбрал. Не сам. И потому навязанная супруга не понравилась ему с того мгновения, как он о ней услышал. Принц не нуждался в утешении такого рода, но отец по обыкновению не спрашивал.


Новая жена Мехмеда, как положено, получила гаремное имя — она стала зваться Гюльшах-хатун. Имя Гюльшах означало «цветок розы, превосходящий все розы», а принц, помнится, гадал, не насмешка ли это, ведь получалось, что перед красотой нового цветка должна склониться и Гюльбахар, чьё гаремное имя звучало заметно скромнее, поскольку означало лишь «весенняя роза», а не «роза, превосходящая всех».


Когда новую розу привезли в Манису, Мехмед встретил свою наречённую без особой радости, а лишним поводом для раздражения стало то, что свадебную церемонию опять должен был провести мулла Гюрани. К тому же мулла, который не терял надежду вернуть расположение ученика, всячески намекал, что новую жену принц получил благодаря хлопотам своего главного наставника.


Теперь, когда воздействие палкой навсегда ушло в прошлое, Ахмед Гюрани решил действовать по-другому, но Мехмеда это раздражало ещё больше! Он провёл с новой женой семь ночей подряд, как полагалось, а затем перестал ходить к ней вовсе, однако семи ночей оказалось достаточно, чтобы Гюльшах-хатун забеременела.


У неё родился сын, которого назвали Мустафа, и к этому мальчику Мехмед привязался, поэтому если и ходил на женскую половину дворца, то только затем, чтобы повидать Мустафу, поиграть с ним. По словам Мехмеда, этот ребёнок, несмотря на то, что был совсем маленький, сразу узнавал лицо отца, а когда отец отсутствовал, мальчик много капризничал.


Меж тем султан Мурат решил, что сделал уже достаточно уступок Мехмеду, и теперь посчитал себя вправе проявить власть над ним. В том же году, когда принца утешили женитьбой на Гюльшах-хатун, у него появилась ещё одна жена, но на этот раз брак должен был послужить политическим целям.


Третья жена оказалась дочерью правителя — не султана, но могущественного человека. Он носил титул бея, а его земли, называвшиеся Дулкадир, граничили с турецкими владениями.


Эта свадьба совсем не походила на две предыдущие свадьбы Мехмеда. Бракосочетание прошло не в Манисе, а в Эдирне, и на праздник приехало много очень знатных гостей. Свадебные торжества длились три месяца. Казалось даже удивительным, что можно так долго праздновать.


Андреас там не присутствовал, как и остальные учителя. Все они дожидались принца в Манисе, ведь дни празднования оказались так насыщены развлечениями, что времени для учёбы у принца не оставалось. Следовательно, и учителям не следовало приезжать, но Мехмед совсем не радовался такому отдыху:

— Учитель, мне было невыразимо скучно, — признался он, когда вернулся в Манису. — Целых три месяца оставаться разряженной куклой, которая ничего не говорит, а только слушает чужие речи, пьёт и ест.


Новой жене принца дали гаремное имя Мюкриме, которое происходило от арабского «мукаррам», означавшего высокочтимую особу. Мюкриме-хатун и была высокочтимой, но, получая почёт, не получала супружеского внимания.


Возвратившись в Манису, Мехмед предпочёл забыть об этой супруге. Она жила на женской половине дворца, совсем одинокая. Муж больше не провёл с ней ни одной ночи, поэтому Мюкриме-хатун, конечно, чувствовала себя несчастной. Должно быть, она с тоской и завистью слушала известия о том, как Мехмед в очередной раз приходил в покои, где жила Гюльшах-хатун с маленьким сыном.


Высокородной жене принца, которая, по сути, являлась несмышлёной четырнадцатилетней девочкой, достался печальный жребий. Её жизнь закончилась, не начавшись. Все оставшиеся годы этой девочке предстояло провести в одиночестве, но не Мехмед оказался виноват в её несчастье, а те, кто устроил этот брак.


Принц, когда речь заходила о навязанных отцом жёнах, часто восклицал:

— Я что — породистый баран, которого запирают в одном загоне с овцами, чтобы получить хороший приплод!? Я так не хочу. Не хочу! Мюкриме говорила, что любит меня, но я знаю, что на самом деле она хочет лишь одного — дать приплод. Я ей не нужен. Просто ей не даёт покоя то, что остальные две мои жены родили, а она — нет.


Разумеется, Мехмед имел полное право не посещать супругу, к которой не испытывал влечения. Иначе это стало бы пыткой. Он не был обязан превращать собственную жизнь в пытку лишь затем, чтобы девочка, завидовавшая к более удачливым соперницам, стала чуть-чуть счастливее.

* * *

Временами Андреас жалел, что Гюльбахар-хатун живёт в Дидимотике, а не в Манисе. Если бы принц воссоединился со своей первой супругой, то на уроках греческого языка вёл бы себя спокойнее, в сотый раз не пытался поцеловать учителя. И ведь Андреас даже рассердиться не мог, потому что не хотел сердиться. Выразительный взгляд серых глаз и лукавая улыбка заставляли прощать всё. Ах, этот рыжебородый юноша с крепкой фигурой воина! Оставалось только восхищаться его изобретательностью, когда он пытался вырвать у учителя очередной поцелуй.


Терпеть проказы восемнадцатилетнего ученика становилось всё более мучительно, потому что Андреас перестал запрещать себе эротические мечты. Он был уже не в силах запрещать себе, сознавая, что ученик вырос. И вот этот ученик в очередной раз придумывает что-нибудь. Например, вынимает из-за пазухи немного помятый лист бумаги и говорит:

— Прочти.


Следуя уже сложившемуся обычаю, он приносил свои стихи, но однажды принёс не стихи, а отрывок из некоей книги, тоже на турецком языке.


Верхняя строка сразу обращала на себя внимание:

— Глава пятнадцатая. О получении удовольствий, — вслух прочитал Андреас и спросил: — Что это?

— Мой перевод из одной персидской книги, — хитро улыбаясь, ответил принц.


Вот уже два года, как учитель литературы, перечитав с Мехмедом все основные сочинения на турецком, начал обучать его персидскому языку, чтобы ещё больше расширить литературные познания своего подопечного, а теперь принц, очевидно, решил похвастаться своими знаниями перед Андреасом.


— Это книга-наставление для наследника престола, — продолжал рассказывать Мехмед. — Там очень подробно говорится о том, как и что должен делать будущий правитель. Раньше я читал эту книгу по-турецки в чужом переводе, а теперь решил сделать свой. Помнишь, ты говорил когда-то, что переводчики часто выбрасывают из текста целые куски, которые считают ненужными, и многое переиначивают? Ты был прав. А я даже не узнал бы, как отличаются наставления в книге, если бы не дворцовый библиотекарь. Когда я попросил его назвать все сочинения на персидском, которые есть в здешней библиотеке, он сказал мне про персидский текст этой книги. И предложил сравнить с турецким переводом. Учитель, это оказалось так забавно! Читай.


Андреас начал читать вслух:

— Если ты влюбляешься, то не должен беспорядочно, будучи хоть пьяным, хоть трезвым, предаваться соитию. Хорошо известно, что семя, которое ты извергаешь, даёт начало новой душе и новому человеку, поэтому, если ты совершаешь соитие, то лучше не делай это, будучи в состоянии опьянения.


Мехмед усевшись по правую руку от учителя и тоже заглядывая в текст, всем своим видом показывал, что самое интересное будет впереди, и именно поэтому Андреас решил не торопиться:

— Здравая мысль, — произнёс грек. — Я, пожалуй, соглашусь.

— Учитель, но ведь этот совет не для нас! — улыбнулся принц и, по обыкновению дурачась, толкнул Андреаса в плечо. — Мы с тобой можем пить или не пить, и в любом случае это не будет плохо, ведь наше единение не приведёт к появлению нового человека.

— И всё же лучше не смешивать два удовольствия, — с нарочитым спокойствием отвечал Андреас. — Опьянение от хорошего вина это одно. Соитие — другое.