В глазах принца засветилась робкая надежда:

— Учитель, отправь своему отцу письмо, как можно скорей, — прошептал он.

— Давай лучше подождём один месяц, — предложил Андреас. — Через месяц в Эдирне будет известно не только то, куда отвезли твою жену, но и состояние её здоровья. Тогда, если тебе об этом не сообщат, мы сможем добыть для тебя сведения. А пока что повременим.

— Хорошо, — вздохнул Мехмед, а затем схватил правую учительскую ладонь и прижал к своему сердцу. — Благодарю тебя, учитель. Благодарю.

* * *

Андреасу не потребовалось обращаться к отцу. Главный распорядитель манисского дворца сообщил принцу, что Гюльбахар-хатун теперь живёт в Дидимотике, то есть в резиденции султанов, расположенной недалеко от Эдирне. Это стало известно, поскольку в Дидимотику следовало переслать вещи, оставшиеся в Манисе, а главный распорядитель, получив распоряжение о вещах, поспешил обрадовать принца:

— Получается, что Гюльбахар-хатун живёт в почёте, а это в свою очередь означает, что она по-прежнему носит ребёнка, да смилуется Аллах над ними обоими.


Узнав новость, принц повеселел. Возможно, раньше он подозревал, что именно этот дворцовый чиновник, а не мулла, донёс в Эдирне о самовольной свадьбе, но после того, как главный распорядитель показал, что хочет быть полезным, принц всё больше стал подозревать муллу.


Наверное, Мехмед совсем отказался бы изучать Коран с таким наставником, но мулла пригрозил, что напишет отцу Мехмеда письмо с жалобой:

— Твой отец разгневается. А это может отразиться на судьбе Гюльбахар-хатун.


Принц, скрежеща зубами, покорился, но изучение наук, которое ведётся через силу, приносит мало плодов. Только изучение греческого оставалось успешным, как прежде. Мехмед даже сохранил привычку самостоятельно читать по вечерам, но теперь, когда Андреас давал ему что-то новое для прочтения, принц неизменно спрашивал:

— Учитель, там кто-то страдает?


Если учитель отвечал «да», то принц делался настороженным:

— А завершится всё счастливо?

— Да, мой мальчик, — отвечал грек и не лукавил, потому что нарочно выбирал для принца такие произведения, где конец счастливый. Произведения с печальным концом Мехмед просто отказался бы читать.


Меж тем время шло, и наступила зима — как обычно хмурая и туманная. Помнится, в прошлую зиму Мехмед с нетерпением ждал января, потому что ожидалась поездка на верблюжьи бои, но сейчас поведение принца было таково, что на поездку надеяться не следовало. Мулла, конечно, намекнул, что разрешил бы, если б ученик стал учиться лучше, но принц не смог себя заставить.


Возможно, упрямство Мехмеда всё-таки оказалось бы слабее, чем желание поехать на любимый праздник, но к концу декабря в Манису дошла новость — Гюльбахар-хатун, по-прежнему жившая в Дидимотике, досрочно разрешилась от бремени. Прошло лишь семь месяцев вместо девяти положенных, но ребёнок всё равно родился крепким и здоровым — это оказался мальчик, его назвали Баязид.


Узнав об этом, Мехмед совсем отбился от рук:

— Её судьба не больше зависит от меня. Я могу огорчать своего отца, сколько мне угодно, а Гюльбахар от этого не станет жить хуже!


Теперь мулле оставалось прибегнуть к последнему доводу — к палке. Принц терпел, но не покорялся, перестал учить Коран совсем, и тогда мулла придумал новый способ истязания — насильно читал ему Коран вслух, причём не только на своих уроках, но и по вечерам.


Если раньше после ужина принц мог заниматься, чем пожелает, то теперь Мехмеда запирали в спальне, и мулла читал ему священную книгу — читал до тех пор, пока ученик не заснёт или искусно не притворится спящим. Когда Мехмед пробовал затыкать уши, то получал удар палкой. Когда пытался перекричать муллу, то опять получал наказание, однако бить принца стало не так просто, как прежде. Теперь тот не подставлял спину, а при малейшей угрозе начинал бегать из угла в угол комнаты, поэтому мулле и прислужнику приходилось попотеть, но всё же они своего добивались.


Андреас больше не мог оставаться безучастным. Сколько можно выдержать, зная, что тот, кого ты любишь, страдает? Метод обучения, который применялся в данном случае, мог лишь оскорбить ученика. Знаний такие чтения дать не могли. Андреас готов был поклясться, что Мехмед, несмотря на то, что уже давно прочитал Коран самостоятельно, не понимает ни строчки из того, что читает мулла. Для принца эти слова были не более чем шум! К тому же мулла своими действиями оскорблял не только ученика, но и педагогику. Андреас, для которого педагогика являлась чем-то сродни религии, страдал вдвойне и, наверное, поэтому не выдержал. В один из дней он через прислужника-евнуха передал мулле, что хотел бы побеседовать тогда, когда главному наставнику принца покажется удобным.


Мулла не стал тянуть с ответом и пригласил для беседы в тот же день. Помнится, Андреас, ступив в покои главного наставника и увидев тёмную фигуру в белой чалме, сидящую на коврах перед раскрытой книгой, испытал ещё большее волнение, чем в первый день знакомства с этим человеком. От предстоящего разговора зависело многое — слишком многое!


— О чём ты хотел поговорить? — спросил Ахмед Гюрани.

— Многоуважаемый мулла, я пришёл с просьбой, — ответил грек, кланяясь.

— О чём ты хочешь просить? — спросил мулла, жестом предлагая гостю сесть напротив.

— Это касается принца, — робко начал Андреас. — Я пришёл просить о снисхождении для него. Принц вовсе не упрям и хочет учиться, но летом на него свалилось большое горе, и он никак не может оправиться, поэтому не учится. Если бы многоуважаемый мулла дал принцу хотя бы немного времени, чтобы душевная рана зажила, то не потребовалось бы использовать палку. Принц стал бы таким же старательным, как был ещё в начале лета.

— Если бы ты всё время не повторял слово «принц», я бы подумал, что ты говоришь о ком-то другом, а не о принце Мехмеде, — ответил мулла. Лицо Ахмеда Гюрани оставалось спокойным, но в его голосе чувствовалась насмешка.

— Многоуважаемый мулла, — продолжал убеждать учитель-грек, — я смиренно прошу поверить мне. Принцу тяжело даётся разлука с супругой.

— Он сам виноват, что так случилось. Я предупреждал его, что так будет, — последовал ответ. — А теперь он говорит, что я виноват. Он испорченный мальчишка, не умеющий отвечать за свои поступки, а ты, — теперь мулла не насмехался, а гневался, — совсем избаловал его. Думаешь, я не понимаю, в чём твой секрет, и почему с тобой он ведёт себя иначе, чем с остальными учителями?


Андреас внутренне съёжился, а главный наставник принца продолжал:

— Ты потакаешь ему во всём! Ты для него не учитель, а приятель. Потому он и хочет быть с тобой всё время. Ты сам ведёшь себя, будто мальчишка.


Грек склонил голову и вздохнул, делая вид, что застыдился, но на самом деле хотел скрыть, что это был вздох облегчения.


— Мне безразлично, что ты своим поведением позоришь себя, — всё распалялся мулла, — но ты не только потакаешь принцу, но и хочешь казаться для него добрым, а остальных, и меня в том числе, выставляешь злодеями. Ты хочешь быть добрым за чужой счёт. Вот и сейчас ты пришёл просить меня о снисхождении для принца, но если я послушаю тебя, принц будет благодарен тебе, а не мне. Тебе, потому что ты меня попросил. Как же ты хорошо устроился!


Андреас уже успел пожалеть, что пришёл и начал эту беседу. Мулла ни мгновения ни сомневался, что учитель греческого всегда действует только ради собственной выгоды. Ахмед Гюрани считал, что человек не может никого любить больше, чем себя. Мулла не верил в бескорыстие. Переубедить такого человека казалось невозможно.


— Пора положить этому конец, — меж тем сказал Андреасу мулла. — Ты притворялся добрым за мой счёт слишком долго. Пора отдавать долги. С завтрашнего дня у тебя есть только три часа в неделю на обучение принца, а не шесть. Будешь заниматься с ним во второй, четвёртый и шестой день недели. В первый, третий и седьмой вместо твоих уроков теперь будут мои. По-гречески наш ученик и так хорошо говорит. Пусть больше изучает Коран. А если откажется, то я уменьшу количество твоих уроков до одного в неделю или сделаю так, что тебе откажут от должности. Я могу. Поэтому завтра объясни нашему ученику, как он должен себя повести.


Андреас оторопел от такого поворота в беседе и всё же нашёл, что ответить:

— Многоуважаемый мулла, я клянусь, что пытался объяснить ему это и прежде, пытался убедить в полезности всех предметов, особенно Корана. Я впервые говорил об этом с принцем прошлой осенью, а затем ещё не раз, но ничего не вышло.


Грек хотел объяснить, почему не вышло, но мула перебил, произнеся уверенно и твёрдо:

— Теперь он тебя послушает, — главный наставник принца улыбнулся в бороду, а затем захохотал. — Теперь послушает.


Грек находился в Манисе уже полтора года, но впервые услышал, как мулла смеётся. Этот смех не предвещал ничего хорошего.

* * *

Когда принц услышал от Андреаса, что теперь будет три урока в неделю вместо шести, то сначала просто не поверил, ведь мулла на предыдущем уроке ничего не говорил об этом.


— Что? Это шутка? — спросил Мехмед.

— Нет, — ответил учитель, уже поняв, что Ахмед Гюрани скрыл от принца новость нарочно. Мулла, конечно же, хотел, чтобы именно Андреас сообщил её Мехмеду.

— Учитель, ну как же так! — в досаде воскликнул принц, а особенно досадовал, что новый порядок вступает в силу уже завтра. — Зачем ты ходил к этому погонщику скота, не расстающемуся с палкой! Не надо было! И почему ты не сказал мне, что пойдёшь? Я бы тебя отговорил.

— Прости меня, мой мальчик, я напрасно понадеялся на своё умение убеждать. На муллу оно не оказало никакого действия. Он видит мир совсем по-другому.